Эльмира Нетесова - Фартовые
Ветер обдувал белый крест, свистел в оторвавшейся бересте.
«С чего ж ты окочурился, кент? Почему не дотянул до воли? Кто приморил? Иль самому опаскудела фортуна наша?» — говорил Дядя, стоя на коленях перед могилой, сминая в горсть порыжелую, мокрую кепку.
— Чего тут погост соплями мажешь, чего здесь ползаешь? — услышал Дядя за спиной внезапное. Он оглянулся и, охнув от неожиданности, плюхнулся на задницу: перед ним стоял Берендей.
— А тут кто? — вместо приветствия спросил Дядя, толкнув в могилу заскорузлым пальцем.
— Друг мой.
Фартовый вскочил, отряхнул с колен налипшую землю. Подошел к Берендею. Пощупал его. Не померещилось ли? Но тот, поняв, рассмеялся:
— Съехал ты, что ли? Да не окочурился я покуда. Живой. И не собираюсь сдыхать теперь. Не пяль зенки! Это я! И не я! Но коль возник ты, Дядя, давай в дом, там и потрехаем! — подтолкнул фартового на утоптанную тропинку Берендей и пошагал рядом.
Дядя, не веря глазам, смотрел на Берендея. Тот шел размашисто, упруго, легко.
— Скоро к нам нарисуешься? Ходка-то со дня на день кончается. Я за тобой.
— А я давно свободен, — хохоча ответил Берендей.
— Как? — не поверил в услышанное фартовый и остановился, будто пораженный громом.
— Пошли, — потянул его Берендей в дом, но Дядя уперся:
— Свободен? А почему тут капаешь? Зачем? Ведь ты — пахан!
— А ты сначала спроси, нуждаюсь ли я в том?… Третий год дышу тут вольно. И вас из памяти вышиб вовсе. И не жалею о том.
— Не жалеешь? — не верилось Дяде.
— Жизнь одна. Она, кент, больно короткая, чтоб в ней постоянно грешить, ошибаться и расплачиваться за то. На радости земные времени у нас не доставало. За удачей гонялись, а она, как вода между пальцев, уходила. А я, к тому же, слово дал, что завяжу с фартовыми. И завязал. Навсегда обрубил с законными, — кивнул Берендей в сторону могилы и продолжил — Ему пообещал. Перед смертью. Ты его видел. Бедный Федька, его Белое Эхо погасил. А твою Анну угробил Пан. Белое Эхо сам мне в том признался. Ее в карты проиграли. По счету. Девятого пассажира на трапе. Случайное совпадение. Но не ищи
Пана по зонам. Он жмур. Я его… Он в один день с Федькой отошел.
Берендей в секунды не узнал Дядю. Тот посерел с лица. Глаза потухли. Фартовый не мог поверить. Он закрыл лицо руками, шатаясь, словно пьяный, пошел к могиле.
— Да куда же ты? Вернись! — схватил его за плечо Берендей.
— Проиграли… Девятая… Случайность… Белое Эхо, — все это крутилось в мозгу колесом.
Анна… Он столько лет искал виновника ее смерти. Нашел. И замокрить не может. Опять опоздал. На годы, на целую жизнь…
Берендей молча смотрел на поседевшего, состарившегося Дядю. Ведь вот и его ожидало такое. И он под занавес жизни мог остаться зверем-одиночкой, без имени, без угла, без семьи, с одной лишь кликухой.
Судьба убедила Берендея: чем туже, тяжелее мошна, тем холоднее и сиротливее в сердце.
С пороками надо расставаться сразу. Признав их, — вырвать, как болячку. И не оглядываться, не вспоминать. Коль чувствуешь себя человеком — начать все заново, как ходить — с первых шагов. Пусть косолапя, вспотычку, шатаясь, но самостоятельно, осознанно жить заново. Не всяк на то способен. Ведь зачерствелое избитое сердце больнее болит от каждого ушиба.
Берендею тоже пришлось это пройти и пережить.
— Андрюша! Андрейка! — послышался голос с берега. Берендей, вздрогнув, бросился к тропе, что вела к морю.
Дядя впервые узнал человечье имя Берендея.
Фартовый глянул вниз. Бывший пахан Южного Сахалина, увешанный мешками и сумками, как мул, поднимался к дому. Вверх по тропинке почти бегом, как мальчишка. Мыслимо ли такое? В лодке люди копошились, разгружали ее. Берендей в минуты заносил все к дому. И все смеялись, легко, на одном дыхании.
Дяде не верилось. Может, это сон? Но Заброшенки и по бухой никому не приснились бы.
— Эй, Дядя, чего лупишься? Давай сюда! Помоги солярку поднять наверх! — позвал Берендей.
Дядя онемел. Его, фартового, зовут вкалывать, как простого работягу. Он отвернулся, словно не слышал. А вскоре увидел, как Берендей катит бочку наверх. Один. Толкает впереди себя. И Дядя не выдержал. Бросился бегом на помощь. Раскорячась, стал рядом, плечо в плечо, как когда-то в зоне. И пошла бокастая вверх веселее. Крутясь и скрипя, подминая кусты и траву. Вгрызаясь в ладони ржавчиной и запахом железа.
Вкатив, поставили у порога и, не сговариваясь, помчались вниз. Носили мешки с мукой, сахаром, солью. Чай и сигареты в ящиках мелькали по тропинке. Спин не видно. Лишь головы да ноги.
Через час лодка была пуста от груза и только тут двое мужиков и молодая женщина приметили Дядю.
— О! Да у тебя гость, Андрей! Чего же не хвалишься?
— Это мой родственник, — коротко ответил Берендей и подал руку женщине, помог ей сойти на берег. Та, упрятав косу под платок, чмокнула Берендея в щеку.
«О! И тут клевые водятся», — подумал Дядя. И глянув на сильные ноги, тонкую талию, высокую грудь, отметил, что хороша бабенка. А та, заглянув в глаза Берендея, спросила ласково:
— Устал?
— Да что ты, — не признался Берендей. И сказал Дяде — Моя жена. Лена. Аленка моя!
У фартового икота началась. Берендей рассмеялся. И открыл дверь перед входящим. Указав на табуретку в просторной прихожей, предложил присесть.
Дядя оторопело оглядел сверкающую чистотой прихожую. Откуда-то из дальней комнаты вышла старушка. Круглая, улыбчивая, предложила поесть.
— А она кто тебе? — не сдержался Дядя.
— Наша мать. Теща моя, — будто хвалился Берендей.
— Завяз, кент, — посочувствовал Дядя.
— И слава Богу, — ответил тот, улыбаясь — Накрой нам во дворе, — обратился к старушке тепло.
А вскоре пригласил Дядю к столу. Тот ел торопливо, жадно. Слушал Берендея:
— Я тоже не раз хотел отсюда слинять. Когда на поселении был. А все срывалось. Словно сама судьба не выпускала из Заброшенок. Может и смылся б, если б не те трос, что из тюряги слиняли. С ними и был Белое Эхо, — помрачнел Берендей.
— Странная кликуха. Век такой не слыхал, — признался Дядя.
— Мне тогда тоже многое показалось необычным. Перед его смертью услышал я стон, странным, страшным он показался мне тогда. Волосы дыбом от него вставали. Оказалось, из отработанной шахты газ наружу выходил. Ну, а грунт был мерзлый. Вот и казалось, что стонет кто-то. Если б не Аленка, а она у меня почвовед, так бы и сдох в дураках. Считал, что и меня смерть окликает. А Ленка приехала вместе с геологами и развеяла в дым все мои суеверия. В шахту привела, показала
выходы газа. И растормошила, жить заставила заново, — рассказывал Берендей.
— Отчего ж ты от фарта отступил? Иль жирно дышишь? — не выдержал Дядя.
— Андрюша, Федя к тебе просится, — выглянула из дверей Лена.
— Принеси, — просветлел лицом Берендей.
Женщина принесла на руках светлоголового серьезного мальчугана. Тот улыбнулся сдержанно Берендею и, устроившись у него на руках, внимательно разглядывал Дядю.
— Вот и все мое семейство в сборе. Видишь, сын у меня. Мой. Кровный. Он и удержал от вас. От самого себя. К жизни привязал накрепко. Мне без него никак нельзя. Да и ему я дорог…
— Баба знает о тебе? — полюбопытствовал Дядя.
— Все знает. И все ж решилась. Вышла за меня, непутевого. Даже сына подарила.
— А мы тебя жалели, ждали, — признался фартовый.
— Лена! Возьми Федю, — передал засыпающего малыша Берендей. И, встав из-за стола, начал складывать в поленницу груду дров. — Я этот пятистен своими руками строил. Не знаю, сколько проживу, но будет для сына.
— Не припоздал ли ты с ним? — усмехался Дядя.
— Завидуешь, гад. Тебе не пофартило своего на руках держать. Растить под сердцем, дрожать над всяким дыханием. А все потому, что судьба обошла. По блядям семя свое растерял. А они разве подарят сына? Э-э, нет. Его ни за какой навар не купишь, не выпросишь. Его лишь жена родить может. Вон моя Аленка сколько перемучилась со мной. Бывало, во сне орал, тузил спросонок, как кента, крыл черным матом — «малины» снились, дела. Все стерпела. Поняла. Простила. И, поверив, сына родила. А его самому растить нужно, чтоб мою судьбу не повторил мальчонка. Усек? — обратился к Дяде и бросил через плечо. — А вы мне до фени.
— А как же я теперь? — сорвалось у фартового.
— Подними задницу и помогай. Поленья подавай. Чего развесился, как на разборке? — прикрикнул Берендей, вытирая вспотевший лоб. И, глянув на Дядю в упор, спросил — Иль за падло в мужичьем, человечьем деле руки мозолить? Вставай, чего расселся?
Фартовый нехотя встал. Подошел к Берендею:
— А ведь я думал — прикончишь ты меня.
— За что?
— Общак у нас сперли. А кто, я без понятия. Там и твоя доля оставалась. И мое… Ничего нет. И рыжуху увели.
— Ну и хрен с ней. Нашел о чем печалиться. Как этот общак сколотили, так и ушел, — отмахнулся Берендей.
