Андрей Константинов - Выдумщик (Сочинитель-2)
— Нет, — покачал головой Резаков. — Все в хате тусуются.
— Ясно…
Кудасов, хмурясь, думал о чем-то несколько минут, а потом сказал:
— Надо этот гадюшник — того… Осмотреть в деталях… Основания для обыска у нас имеются… Ты, Вадим Романыч, свяжись со «следаком», нужно решить вопрос.
— Уже, — откликнулся Вадим. — До следователя мы уже дозвонились, и машина за ним пошла — через полчасика где-нибудь подъедет. Я и СОБР заказал — на всякий случай.
Кудасов кивнул — когда люди долго работают вместе, а особенно на такой «живой» работе, как оперативная, они вскоре начинают понимать друг друга без слов… Или — перестают понимать друг друга вовсе…
Было уже около одиннадцати вечера, когда Кудасов начал проводить инструктаж с имевшимся в наличии оперсоетавом и подтянувшимися бойцами СОБРа:
— Значит, так… Мудрить не будем. Витя и Наташа — вы у нас вечные герои-любовники, стало быть, и здесь — изобразите парочку, сбившуюся с дороги, подойдете к воротам, вступите в разговор, попроситесь переночевать за деньги… Остальные рассредоточиваются вдоль периметра, стараясь не шуметь до последнего. Дальше — по сигналу — пару «дымовух» во двор, и пошли… Главное — взять «быков» с автоматами…
В группе вспыхнули легкие смешки — мужики начали было подкалывать Савельева и входившую в его группу Наталью Карелину, но натолкнувшись на ледяное молчание Кудасова, смешки быстро смолкли.
А Никите Никитичу было не до смеха — он думал об Обнорском и хотел только одного, чтобы Андрей действительно оказался в этом доме и чтобы он еще при этом был живым… «Шестое чувство» подсказывало Кудасову, что журналист действительно где-то рядом, но это же чувство молчало про то, на каком свете находится Серегин — на «этом» или уже на «том»…
* * *А Обнорский в этот момент был уже не «здесь», но и еще не «там» — он медленно угасал, лежа на ступеньках у двери «бункера».
Когда Андрей закрыл себя вместе с мертвым Пыхой в каменном мешке, в первые минуты он ощущал прилив энергии и сил, и непонятно откуда надежда робкая появилась на выживание… Обнорский смог даже провести переговоры с Грачом на сильном эмоциональном накале, но потом — потом стало хуже… Обрывками футболки Андрей попытался перевязать свою сквозную рану в груди — она кровоточила не так, чтобы очень сильно, но все-таки… В первые часы «самоизоляции» Серегин осмотрел тщательно свою тюрьму, и настроение его стало стремительно ухудшаться — воды не было, еды не было, средств связи не было, и медикаментов не было тоже… Короче, отсутствовало все то, что было необходимым для того, чтобы попытаться выжить хотя бы в течение нескольких дней.
Потом у Обнорского вдруг разом заболело все, что только могло болеть — Андрей и не подозревал, что на свете существует такая боль… Был момент, когда Серегин даже схватился за пистолет — мелькнула мысль, что одна только пуля сможет прекратить эту чудовищную пытку… Странно, но, наверное, страх смерти смог притупить боль…
Андрей съел таблетку анальгина — ту самую, которую оставил «про запас» еще со времени сидения в первой «тюрьме» — в «бревенчатом мешке»… Одна таблетка, конечно, ничего не решала, но психологически ненадолго стало легче.
Когда боль начала возвращаться снова, Серегину хотелось уже просто выть в голос. Сопротивляясь этой боли, он быстро терял силы, и жизнь вытекала из него, словно жидкость из треснувшей бутылки…
Дошло даже до того, что Серегин обыскал Пыху, надеясь найти в карманах мертвеца какие-нибудь наркотики, — они ведь тоже снимают боль… Но покойный Пыха либо не был наркоманом, либо просто не носил «кайф» с собой.
Еще один прилив надежды Андрей испытал, когда за дверью появился участковый Тарасов — Серегин ведь почти поверил ему, и только возникшее в памяти лицо Катерины заставило Обнорского проверить милиционера… Поняв, что за дверью стоит либо ряженый, либо ссученный, Андрей чуть не сошел с ума от ненависти, заглушившей на некоторое время боль… Потом он, видимо, потерял сознание, а когда пришел в себя, то даже удивился — боль почти не чувствовалась, правда, и тело тоже почти не ощущалось… Андрею чудилось, что он лежит не на бетоне, а на песке где-то у моря… Постепенно в его сознании бред начал мешаться с явью — то ему казалось, что мертвый Пыха начинает шевелиться, то слышались какие-то голоса. Счет времени он потерял, но это обстоятельство уже не очень тревожило Серегина…
Когда снова случился один из периодов «просветления», Андрей вдруг испугался, что может не выдержать и откроет дверь в беспамятстве. Мысли опять свернули к пистолету и одной единственной пуле, которая могла бы все прекратить… Боролся сам с собой Обнорский очень долго — несколько минут, пока снова не отключился. Интервалы между его выплываниями из небытия становились все дольше, а удерживать сознание было все труднее и труднее…
Во время очередного «пробуждения» Андрей вдруг подумал о том, о чем очень долго запрещал себе думать… Спокойно и уже как-то отстраненно Обнорский вспомнил, как завязывалась вся эта история с водочным контрактом… Может быть, тогда он все же сделал неправильный выбор? Может быть, не имел он права человеческими жизнями играть? И не воздается ли сейчас ему, Серегину, по делам его? А еще Андрей вспомнил Катю и ее слова про то, что все ее мужчины умирали не своей смертью… Обнорский вздохнул: вот сейчас и он умрет, а Катерина — она ведь потом вовсе не сможет жить нормально.
Серегин почувствовал влагу на своих щеках, понял, что это слезы, успел удивиться и вновь потерял сознание…
* * *Захват бывшего дома бывшего писателя Рожникова прошел быстро и точно по разработанному Кудасовым плану — Савельев и Карелина начали стучать и звонить в ворота, обнимаясь и дурашливо смеясь. К воротам подскочил мрачный Чум, он приоткрыл калитку и неприязненно спросил:
— Че надо?
— Браток! — широко улыбаясь, сказал ему Витя. — Нам бы заночевать… Мы тут «попали» немножко — «тачка» сломалась, ночь подошла… Пусти в хату, мы баксами отмаксаем…
— Валите отсюда, на хер! — угрюмо посоветовал парочке Чум, но закрыть калитку уже не успел — во дворе что-то грохнуло, сверкнула необычайно яркая молния, откуда-то повалил дым и сразу жалобно заскулили собаки… Чум открыл рот от удивления, но сказать ничего не успел — Витя сбил его с ног страшным коротким ударом в челюсть.
Через пару минут все было кончено — «быков» обезоружили, «обраслетили» и уложили носами в землю. Бухгалтер сдался сам. У него оказалась хорошая реакция — Иваныч громко верещал, что попал в это место по ошибке, что у него все документы в порядке…
Между тем дом быстро обыскали, и к Никите, перелистывавшему паспорт Иваныча, подскочил возбужденный Вадим Резаков:
— Никита Никитич, там в подвале еще одна дверь есть, похоже — заперта изнутри. Там кто-то есть!
Кудасов посмотрел на Иваныча и спросил:
— Кто там? Серегин?
— Я не знаю! — затряс головой бухгалтер. — Клянусь, я ничего не знаю!…
Обнорский выплывал из забытья медленно и неохотно, его словно кто-то будил, а Андрею уже не хотелось просыпаться… Серегин открыл глаза и удивился — он увидел у дальней стены бункера Назрулло Ташкорова, Илью Новоселова, Серегу Вихренко, Женю Кондрашова[41]. И еще каких-то знакомых людей… Все они старались что-то крикнуть Андрею, но он не слышал ни звука — ребята шевелили губами, как в немом кино… Обнорский улыбнулся им и пошел было навстречу, но потом вдруг задумался — они же все умерли… Что же они кричат? Что они хотят сказать ему?
И в этот момент вдруг «включился» звук — Серегин услышал из переговорного устройства очень знакомый голос:
— Андрей, Андрей! Если ты там — откликнись! Кто живой есть — отвечайте… Андрей — это я, Кудасов… Андрей, ты меня слышишь?
Обнорский улыбнулся — голос и впрямь был похож на Никитин. Но нет, его не может здесь быть, это все Череп придумал… Нет, Череп же умер… Умер — ну и что? Он мертвый — взял и придумал…
А голос из «переговорки» продолжал надрываться:
— Андрей, Андрей, мы всех взяли, слышишь?!
Серегин вздрогнул и снова посмотрел в сторону дальней стены бункера — там теперь стоял Челищев, который улыбался ему и показывал на дверь, убежденно кивая.
Обнорский застонал и сказал в «переговорку»:
— Пошли вы… Я все равно… не… откро…
За дверью на секунду стало тихо, а потом голос Никиты снова закричал:
— Андрей, это же я, ты в глазок посмотри, в глазок…
А Серегин уже не мог никуда посмотреть, у него перед глазами все дрожало и расплывалось… И все-таки голос Кудасова сделал главное — он «разбудил» Обнорского. Андрей снова начал чувствовать боль, а вместе с болью вернулась и способность мыслить.
