Контуженый - Сергей Павлович Бакшеев
А нам привезли новые мины. Полный грузовик. Да, так и было! Это я помню. А дальше?
Ночь… Я за деревом… Один… Где остальные? И… Ну же, вспоминай!
Трясу головой от досады. Пустота. Будто падаешь в черный колодец и не за что зацепиться. Вот, что означает ретроградная амнезия.
8
«Благодарю за то, что есть. Дай Бог, чтобы всё было хорошо. Спаси и сохрани, – шепчут мои губы и зацикливаются: – Спаси и сохрани, спаси и…»
– Контуженый! Молись про себя.
Я вздрагиваю, открываю глаза. Рассветные лучи солнца заталкивают ошметки ночного мрака под кровати. Раненый боец в больничной пижаме опирается одной рукой на костыль, в другой мнет сигарету. Приходит понимание: я в больнице, страшный взрыв в прошлом. Я спасен и сохранен. Только я. Все мои товарищи погибли.
– Я про себя, – объясняю соседу по палате.
– Спать не даешь, Контуженый. «Спаси сохрани» еще терпимо, но крики: огонь, выстрел! – раненый качает головой и ковыляет из палаты на лестницу покурить.
Когда он возвращается, я подзываю его:
– Друг, выручи. Телефон есть? Мне позвонить надо.
– Ты ж ни хрена не помнишь.
Мой телефон разбит, и я действительно не помню ни одного номера. Даже телефон мамы вышибло из памяти. Я показываю бойцу заявление в ЗАГС, где записано имя девушки, ее адрес и телефон.
– Один сохранился. Злата Солнцева.
– Невеста?
Мне хочется в это верить, и я киваю. Боец решает:
– Перед завтраком дам. А то наших разбудишь и невесту свою напугаешь.
Но соседи по палате уже проснулись. Меня поддерживают:
– Дай Контуженому позвонить.
– Пусть с девкой гутарит, а не с минометом.
– И на громкую поставь.
В моей руке телефон. Набираю номер Златы. Жду. В палате тишина, все прислушиваются. Обычные ценности мирной жизни особенно остро познаются после воскрешения на больничной койке.
В течение месяцев службы я не решался звонить Злате. В ночь расставания я добился физической близости с желанной девушкой, но плотская радость оказалась сиюминутной. Насилие, подобно взрывы, обожгло нас, отбросило друг от друга и разделило преградой. С моей стороны завеса стыда, с ее – презрения.
В окопах и блиндажах я прислушивался к разговорам Чеха с сестрой, и Шмель запросто рассказывал Злате о героических буднях. Обо мне Злата не спрашивала – вычеркнула из жизни. Я накручивал себя самоуничижительной мыслью: если погибну только я, ей станет лучше. Но случилось ровно наоборот.
Долгие гудки в телефоне прерывает долгожданный голос:
– Да, слушаю. – Злата говорит отчетливо и громко, чтобы перекрыть шум железной дороги.
Проводница в рейсе, догадываюсь я, и бодро кричу:
– Злата, это я, Кит!
– Кто?
– Никита Данилин.
После долгой паузы я слышу изумление вместо радости:
– Ты жив? А Денис?
– Я жив. Я в больнице в Луганске.
– Мне сообщили о гибели брата. Звонила Денису, нет связи. Я думала, все погибли. Что с Денисом?
Злата второй раз спрашивает о Денисе Шмелеве, не интересуясь моим состоянием.
– Злата, Дениса больше нет. Нас накрыло снарядами. Меня тоже крепко зацепило, не сразу очнулся.
– Ты жив, а Дениса нет. Антона нет, – потеряно лепечет Злата и переходит на громкие упреки: – Почему выжил только ты?
Вопрос в лоб. Она словно чувствует мою вину, а мне нечего ответить.
– Не помню. Я контуженый.
Жалкое оправдание. Я командир и отвечаю за жизнь подчиненных. Если я выжил, а они нет, значит, я виновен. Друзья погибли из-за меня.
Злата сыпет справедливые обвинения:
– Ты уцелел, как тогда в ночном клубе. Сам без синяка и царапины, а они пострадали! Ты в стороне, а они в пекло! Ты трус, а парни герои!
– Нет. В смысле, они герои… Но я не трус.
– Не герой уж точно. Ты… Ты…
Я слышу ее плач и прикрываю телефон. Я знаю, что она вспомнила. Перед глазами будка машиниста, плачущая девушка на полу, и я грубый, жестокий, самодовольный насильник. Какой же я идиот!
– Злата, я приеду и все объясню.
– Не приезжай, я не хочу тебя видеть.
– Я теперь другой.
– А я хочу прежних Дениса и Антона!
Злата истерит и в любой момент бросит трубку. Я тороплюсь:
– Скажи моей маме, что я в порядке. Почти вылечился.
– Жаль!
– Только память отшибло, но тебя вспомнил первой. – Я считаю сказанное комплиментом и жду реакции Златы.
– Теперь забудь! – бросает она.
В трубке отбой.
Я в центре внимания нашей палаты. Озираюсь и выдавливаю растерянную улыбку. В ответ понимающее сочувствие. И без громкой связи все слышали разговор. Подколок не последовало – и на том спасибо.
9
«Забудь, забудь, забудь…» Последние слова Златы терзают сердце. Душевная боль затмевает физическую. Нужно с ней встретиться, объяснить, я не виноват, что мне повезло.
Во время обхода врача я требую:
– Выпишите меня, доктор. Я здоров.
Юрий Николаевич просматривает рентгеновские снимки, результаты анализов, оценивает мое состояние.
– Оптимизм одобряю, но о выздоровлении говорить рано. Без болеутоляющих ты встать с постели не сможешь.
– Смогу! Я сам хожу в туалет.
Я спускаю с кровати ноги, опираюсь правой рукой о постель и рывком сажусь. Под ребрами вспышка огня, в глазах пелена мрака, в голове прилив тяжелой мути – только бы не грохнуться. Еще усилие и я поднимаюсь на ноги, стиснув зубы. Делаю несколько шагов по палате. Трубки из груди удалили, сифонов в руке нет – почти свобода. Изображаю лихую улыбку и возвращаюсь к доктору.
Юрий Николаевич заглядывает мне в глаза.
– Ладно. Затягивать с ключицей нельзя, нужно делать операцию. Оформлю тебе направление в госпиталь Ростова-на-Дону. Ты ходячий, доберешься сам. Болеутоляющие выдадим. Там ключицу соединят титановой пластиной. Ребра постепенно срастутся, а с головой…
Доктор задумывается.
Ему подсказывает шутник с соседней койки:
– Титановую пластину ему на голову. Чтобы Контуженый стал Терминатором!
Врач-хирург работает без выходных, видел всякое и к шуткам не расположен. Он делает пометки и говорит:
– В твоем случае, Данилин, контузия быстро не пройдет. Я выпишу спазмолитики. Принимай при сильных головных болях. Носовое кровотечение беспокоит?
– Ерунда, – заверяю я, чтобы врач не передумал.
На следующий день я меняю больничную пижаму на свою военную форму выстиранную и заштопанную. За выписными документами иду к Юрию Николаевичу на верхний этаж. Медсестра Марина опасается, что я свалюсь с лестницы, и помогает мне. Я возражаю, иду сам. Ноги работают, но она беспокоится о голове.
