Михаил Нестеров - Убить генерала
Вот и край. И последний патрон. Не теряя больше ни мгновения, Близнец поднял руку с пистолетом к виску.
Снайпер из Центра спецназа, укрывшись за надстройкой слухового окна, поймал голову Близнеца в оптический прицел британской винтовки. Он тоже знал, что обычно снайперы-преступники кончают жизнь самоубийством, и для него было важно не допустить самоликвидации противника. Прежде чем нажать на спусковой крючок, снайпер еле слышно обронил:
— Ну вот и все, брат...
* * *Взгляд Терехина уперся в черный чердачный люк. За ним слышались отдельные глуховатые выстрелы. Настолько приглушенные, что Николаю показалось: люк наглухо закрыт, и ему ни за что не открыть его.
Полковник поднялся по металлической лесенке и толкнул створку руками. Так сильно, что она, резко распахнувшись и подняв облако пыли, едва не упала на место.
Секунда, и Николай окунулся в душную атмосферу чердака. Прикрываясь руками, он едва успел уклониться от мечущегося голубя. И окончательно потерял ориентировку. Где первый подъезд, а где последний? Куда будет отступать Близнец? По логике — к последнему. Как в песне — «От первого мгновенья до последнего».
Ориентировку ему подсказали спецназовцы. Один наполовину высунулся из слухового окна и своим положением в нем словно рукой показывал на беглеца. Где остальные бойцы, Терехин разобрать не успел.
Он пробежал по доске к ближайшему слуховому окну и, рискуя свалиться, одним прыжком оказался на крыше. Действовал так, как всегда, был на острие событий, полагая, что весь процесс — начиная от задержания, чувствовался острее.
Острее некуда.
Николай бросил взгляд назад и увидел готового к выстрелу спецназовца в черной униформе. Оборачиваться не было времени. Полковник широко шагнул, автоматически перекрывая биссектрису, и поднял руки вверх:
— Не стрелять! — громко выкрикнул он. И его хрип разносился по крыше этого дома, скакал на крышу другого, охватывая, казалось, весь район. — Я полковник ФСБ Терехин. Не стрелять!
И едва не зажмурился, в любое мгновение готовый услышать выстрел. Но уже с другой стороны.
Он обернулся и увидел Близнеца на самом краю крыши. С пистолетом у виска. Человека, который сделал то, чего другому еще не удавалось. Человека, который решился на выстрел, получил разрешение и нажал на спусковой крючок. И вынужденно, ошибочно посчитал, что работа закончена.
Вместо короткого «стой!» Николай неожиданно выпалил:
— Зачем ты сдаешься перед гнидой, которую ты укокошил? Она не стоит этого.
Полковник все еще стоял с поднятыми руками и не решался опустить их. Не хотел делать резких движений. Он медленно опустил одну руку, а второй сделал еще один плавный, но тем не менее предостерегающий жест спецназовцам: «Не стрелять!»
— Витя, я здесь для того, чтобы сказать тебе: не делай этой гниде подарка. У него нет головы, но он ждет от тебя именно этого. И еще кое-кто ждет. Ты нажмешь на спусковой крючок и враз превратишься в террориста. Об этом ты не думал? Значит, и Юрка Цыганок тоже террорист. Так выходит, да? А Маше что прикажешь делать? Паранджу надевать и подпоясываться, что ли? Я не хочу говорить про твоих родителей — сын он и есть сын. Я не тебя хочу спасти, мне за твоих близких обидно. За себя обидно. — Николай медленным движением указал за спину. — Они тоже спецназовцы. Как и ты. Они могут убить тебя, и им будет долго не по себе. Ты можешь опередить их, но им будет еще хуже. Я не хочу говорить тебе дешевые вещи: борись, не сдавайся. Фигня это все. Глупость. Дешевка. Я хочу сказать другое: ты выиграл, но еще не осознал этого. Все просто, но самому тебе этого не понять. Поэтому я здесь.
Николай сделал осторожный шаг вперед и снова на всякий случай выставил ладонь. Он понизил голос на полтона и постарался смягчить его. И совсем не замечал, что Близнец стоит перед ним с опущенной рукой, а ствол пистолета смотрит под ноги. Когда, в каком месте отчаянной импровизации он опустил оружие? Когда решил принять помощь? И помощь ли? Может, сразу? Ждал полковника? Который на короткое время стал его напарником, наблюдателем, внесшим окончательную поправку на время: «Двадцать минут»?
— Тебе есть что сказать одному человеку. Про Свердлина, про Дронова. Про армию. Про спецназ. Про то, как вы с Сергеем Поповым пошли в рейд и как один из вас не вернулся... Повтори то, что однажды ты сказал мне: «Я просто человек, нравится это кому-то или нет». Ты никому не объявлял войну — все правильно. Он и в других обстоятельствах бросил бы клич: «Приведите ко мне этого человека!» Зачем? Раз дело зашло так далеко, то только затем, чтобы сказать: «Вот я, глава государства, перед тобой, скажи все, что ты думаешь, что там у тебя накопилось, чем ты недоволен, какая у тебя обида, откуда свищет твоя ненависть». А что, реальное предложение, Витя. Но я не знаю финала. Говорю тебе честно. Ты сам должен увидеть его. Поговорили — и в тюрьму? Нет. Под какую самую секретную программу можно подогнать тебя? Он вспомнит, обязательно вспомнит об отмененной встрече у мемориала и подумает, что от судьбы не уйдешь. Он напишет на листке бумаги несколько слов: «Сергей Попов, рядовой. Наградить орденом „За личное мужество“ — посмертно». Ты должен увидеть это. Что потом — не знаю. Но ради этого стоит немножечко пожить.
Близнец отбросил пистолет с единственным патроном в стволе. Он упал с высоты своего решающего выстрела... и хорошо, что не упал с высоты последнего, на этот раз действительно последнего выстрела. Пусть и с посторонней помощью, но он перешагнул через рубеж, преодолеть который по силам единицам. Если бы он мог увидеть ту синюю папку, то не заметил бы на ней ни перечеркивающей полосы, ни приговора. Он являл собой профессионала, законченный продукт, руки которого уже никогда не дрогнут, а в сердце не торкнется ни жалость, ни ненависть.
Терехин не видел красноречивого жеста спецназовца, державшего Близнеца на прицеле: он опустил оружие и незаметно перекрестился. А у него не хватало сил даже для этого. За этот короткий промежуток времени Терехин выдохся, иссяк. Сколько сил было отдано там, «на мертвой петле», и сколько здесь... И он уже не смог бы повторить то, что сказал минутами раньше. Сейчас в голове что-то первичное, шаблонное, что не помогло бы Близнецу: «Нельзя любую проблему рассматривать как вопрос жизни и смерти. Потому что тогда придется слишком часто умирать». Нет, это дешевый трюк, он работает только в кино.
— Вот видишь, — Николай шагнул навстречу Близнецу и сделал попытку улыбнуться. — Никакой ты не террорист. Пускай террористы кончают жизнь самоубийством. А ты просто отличный снайпер. — Он приблизился к Виктору вплотную, положил ему на плечо руку, тихо и раздельно произнес: — Я видел. Цепляет. Честно говорю.
Глава 29
Дом восходящего солнца
Полтора месяца спустя
— ...Более поздние мои изделия представляют собой смесь плохой работы и благих намерений, которая у нас дает право художнику считаться типичным представителем арта с любой приставкой. К своей работе я решила привлечь мобильную социальную группу — студенчество. Я даже нашла цитатку Ленина: «студенчество не отрезано от остального общества». И отсекла от цитаты, разумеется, на мой взгляд, глупость — что студенты отражают в себе политическую группировку общества. Студенты очень избирательны — во всяком случае, в выборе нагрузок. Личное и интим заслоняют собой все остальное. Они политически независимы, так как группа, как правило, делится на «диады» и «триады», ничего целого. Исчез принцип единства обучения и воспитания, даже единства теории и практики.
«Диады и триады» — это рабочее название моей будущей работы. Мне кажется, это интересно. Я даже представляю: вот по «доске», то есть по подиуму идет «двойка», за ней «тройка». И если с «диадами» на первый взгляд все понятно, то «триады» изначально заинтересовывают, интригуют. Хочется узнать, что связывает двух парней и одну девушку или двух девушек и одного парня. Это же чувства! Облаченные в МОЮ одежду.
Под чувства, под интим, под интригу нужно подгонять одежду, а не под плечи и бедра. Какая она будет — я еще не знаю. Не могу представить. Нужно пообщаться с молодыми людьми, как бы пожить среди них, но — забыть свои студенческие годы. Они не далеко — но они уже совсем другие. Психология меняется каждый день, и это хорошо.
Что еще нужно для этой резкой ломки привычного рабочего стереотипа? Помечтать, вот что. Представить что-то, погрустить о несбыточном, спросить себя: "Ты когда-нибудь грустила о несбыточном? Представляла, как засыпаешь на атласной простыне, а просыпаешься на роскошном лугу? Kiss and love meadow[12]. Слабо представить такое? Или боишься?" Я была близка к тому, чтобы проснуться среди трав, и ничуть не испугалась. Так, стоп, ко мне пришли.
Мария отложила диктофон и открыла дверь. Улыбнулась. За порогом — пока еще за порогом — стоял Олег Лосев. На нем был едва ли не прозрачный пуловер с широким вырезом, джинсы. Волосы привычно зачесаны назад и схвачены резинкой.
