Александр Звягинцев - Естественный отбор
— Где моя дочь?
Ана Кали сняла с сияющей пирамидки хрустальный шар и подала его Скифу. Он поднес его к глазам.
Там подрагивала крохотная картинка — куколка лежит в полутемном подземелье на темной соломе. Бетонные плиты, стальные двери со штурвалами. Вдоль стен связки толстых кабелей, аппаратные пульты со слепыми экранами. Заброшенные бараки, колючая проволока на поверхности и сторожевые вышки…
Труп женщины, распятой на козлах для пилки дров…
Все в полутьме… и вот из сумерек выныривает белое пятно и раздается отдаленный звон колокольчиков. Он приближается все ближе и ближе. Белесые тени обретают очертания — по лугу, покрытому низким туманом, бредет стадо коров белых-белых, без единого пятнышка.
— Ты получил ответ. «Только бессмертие дарует память, а смертным помнить не дано…»
Огонь, пылающий вокруг демоницы, вдруг хлынул на Скифа угарной волной, от сильной жары даже ресницы начали скручиваться, как осенняя пожухлая трава под лесным пожаром.
* * *— Чего орешь, чего дергаешься, командир? — потряс его за плечо Засечный.
Скиф открыл глаза и удивленно осмотрелся.
Машина стояла на парковке посреди лужи, которая набежала от талого снега. Новая банда мойщиков с тряпками орудовала вокруг.
— Запомни сон, — сказал Скиф, — а то в голове туман находит… Шахта какая-то и белые коровы рядом пасутся.
— Ты с этими снами свихнешься скоро.
— Я это и сам чувствую.
— Значит, ты не совсем еще того, если себя контролируешь…
Засечный отвернулся и глянул на панораму города. С десяток церковных куполов золотились над деревянными домишками.
За мостом через Оку они свернули на кривую улочку и пошли лавировать на «Мерседесе» между вкривь и вкось теснящимися избенками, загоняя пешеходов в глубокие лужи.
* * *Изба Мирослава Шабутского понуро стояла посреди огромной лужи. На веревках плескалось по ветру влажное белье. Весь мусор, что прежде был укрыт снегом, выплыл наружу.
— Аль не признаете, Марья Тимофеевна?
Хозяйка с тазом, полным белья, подслеповато прищурилась:
— Василий Петрович?
— Он самый, — улыбнулся Скиф.
— Принимайте гостей, — сказал Засечный. Он повсюду был как дома.
— А батюшка наш на службе в церкви.
— Надолго? — спросил Скиф.
— Да, должно быть, скоро и отпоют свое.
У Марьи Тимофеевны каким-то счастьем лучились глаза, как это бывает с беременными немолодыми женщинами.
— Мирослав-то наш Станиславович — снова батюшка! — с утешением в голосе произнесла она. — Владыка их простили и из запрета вывели.
— А когда он по мирскому понятию батюшкой станет? — улыбнулся, скашивая глаза на ее живот, Засечный.
— Да к весне нужно ждать.
— Мы пойдем к нему в церковь, — сказал Скиф, видя, как Засечный потирает руки и присаживается к столу.
Мирослава они отыскали в небольшой церквушке. Засечный снял лыжную шапочку, истово перекрестился и с любопытством посмотрел на Скифа.
Тот сначала потупился, сплюнул три раза через левое плечо, потом снял кубанку, поднял глаза к крестам на куполе и неумело осенил себя крестом.
— Через правое плечо у нас крестятся, — проворчал Засечный.
— Могу и через правое.
— Тебе хоть левой ногой, все одно.
Скиф попробовал перекреститься еще раз — получилось. Рядом стояли бабки-богомолки и с живым любопытством взирали на чернявого новообращенца. В церкви еще шла служба.
Дьякон громовым басом читал Евангелие. Слабенький хор жался в правом углу от алтаря. Дьякон провозгласил что-то непонятное Скифу, но очень громко. Двое священнослужителей вышли из царских врат и прошлись с кадилами по церкви. Курили ладаном на прихожан.
Среди них размахивал кадилом и Мирослав.
— А я-то думал… — разочарованно протянул Засечный. — Мирослав-то наш дьячок, хоть для нас он все равно поп.
— А в чем разница? — спросил Скиф.
— Тебе с ходу в такие вопросы не въехать. Короче — на побегушках, как адъютант у генерала.
— Второй Алексеев тоже мне нашелся.
— Ага, с моей рожей в монастырь только…
Проходя мимо, «отец» Мирослав лишь поднял на них глаза и мимоходом бросил: «Ждите меня дома».
Волк послушно ожидал их у выхода из церкви, испуганно прижав уши. Скиф распахнул дверцу «Мерседеса»:
— Прыгай, Волк! Грязи только не нанеси на лапах.
— Говорила ж тебе хозяйка — жди дома, — сказал Засечный, заводя машину.
— В церковь хотелось войти.
— Ничего там интересного нет, все по-старому.
— Тебе ничего, а мне в диковинку, — огрызнулся Скиф.
— Третий Алексеев выискался, — хмыкнул Засечный. — Только дикий.
Ждать пришлось недолго. Вернулся хозяин и встретил их хлебом-солью, только вот Волка дальше сенцев не пустил:
— Негоже зверю под образами.
Скиф порывался рассказать, зачем они приехали, но Мирослав остановил его:
— То, что приехали, не удивительно мне. С утрева знал, что приедете. В моем сне все о том было сказано.
— В каком еще сне? — вытаращился на него Скиф.
— По осени сон меня вещий посетил. Полностью его вспомнить никак не могу, а таки все дела по нему делаются…
Засечный выразительно крутанул пальцем у виска:
— Еще один малахольный со снами!.. Ты лучше о деле послушай.
Но Мирослав тяжело вздохнул и, обратив свой взор к иконам, принялся за молитву.
Потом все чинно хлебали деревянными ложками из деревянных чашек. Только после этого позволил им хозяин говорить о деле.
Он слушал рассказ Скифа и согласно кивал головой, будто заранее знал, о чем он дальше расскажет, и, заметно волнуясь, теребил отросшую бороду.
— Дело ваше трудное и кровушкой помеченное, — вздохнул он, выслушав рассказ до конца. — Только зря вы от помощи разбойника Ворона отказались. Был этот разбойник в моем сне том треклятом.
— Поехали с нами, Мирослав, — сказал Засечный. — Покажешь дорогу к обители монаха Алексеева.
— Какой он тебе монах — даже не послушник еще! Худо ему — ветром качает. Таких только перед смертушкой постригают.
— Вот это номер! — присвистнул Засечный и тут же сам перекрестился на иконы. — А нам он живой и здоровый на дело нужен.
— Вы бы рассказали еще раз толком, не так путано.
Скиф быстро пересказал ему историю с похищением и спросил:
— А тебе полковник Чугуев не звонил?
— С чего бы ему звонить, когда я таких не знаю.
— Во-о, номер! — удивился Скиф. — А кто тебя направил к нам в поезд, когда из Одессы в Москву ехали?
— В Одессу я ездил по делам монастырским. В тамошней консистории один благочинный батюшка попросил меня оказать конфиденциальную услугу русским братьям, возвращающимся с полей сербских.
— Так я и поверил, все попы — гэбэшники, — брякнул Засечный и снова перекрестился. — Без разрешения чекистов они даже в колокола не бухнут.
— Зря вы так, — скосил на него кроткий взгляд Шабутский. — Весь мой род был православный, я же говорил вам. Мужчины шли всегда в монахи или священники. Нашему роду разрешения властей не требовалось.
— Ну ладно, не ко времени ты, Семен, затеял этот разговор. Поехали, Мирослав, к Алексееву. Повидаемся хоть напоследок, может быть. Нам бы еще парочку людей, мы бы всю Украину прочесали. Был у нас казак Лопа, да где его теперь искать.
— А зачем его искать? В Почайске их последняя предмосковная станица, он почти всегда там с казачками гуляет. Я его на прошлой неделе видел. Его ребята мою православную типографию и воскресную школу теперь на охрану добровольно взяли. И монастырь в обиду не дают.
Завидя, что гости так быстро собираются в дорогу, Марья Тимофеевна даже руками всплеснула:
— Вы только батюшку моего никуда не завезите. В молодые годы он горазд был на приключения. Грех нерожденное дитя сиротить.
— Вернем его вам в целости и сохранности, вашего отца и батюшку, — сказал Скиф.
— Его дело кадилом махать, а не пистолетом, — добавил Засечный.
— Ох, беда прямо! Он у меня такой, что и с пистолетом управится.
После церемонного прощания с хозяйкой они выехали по кривым улочкам опять к мосту. Цыганята-мойщики снова набежали, как мухи на мед.
* * *На что уж была тиха Калуга, а в Почайске на окраине просто уши закладывало от тишины.
Лопа запросто, по-казацки, дрых себе на сеновале, несмотря на зиму, пусть даже не слишком морозную. Его с трудом растолкали.
— Так, решил поспать перед ужином, — виновато пробормотал он, протирая сонные глаза. — Сморило отчего-то.
— Знаем ваш ужин, — сказал Мирослав.
— Да мы только по наперстку пригубили.
— Наперсток тот черту на копыто, прости господи, — проворчал Мирослав.
Волка оставлять во дворе поопасались. Дворовые псы сбежались со всех окрестных улиц и подняли настоящий гвалт, готовясь к всеобщей потасовке.
