Данил Корецкий - Ментовская работа
В семнадцать Кривсанов и Добриков ушли в зону, вскоре Коренев призвался в армию. А дембельнулся, его стали в милицию агитировать, золотые горы сулили: учебу, офицерские погоны, квартиру. Хамов и блатату всякую Коренев не терпел, а потому и согласился охотно. Вместо золотых гор он получил возможность таскать пьяных, сворачивать в бараний рог хулиганов, вести нудные разборки с бытовыми правонарушителями. Три года отпахал в патрульно‑постовой службе, поступил на заочное отделение «Вышки», на втором курсе действительно получил офицерскую звездочку и одиннадцать лет протрубил в розыске.
Жизнь менялась, менялась и работа. Раньше из‑за пропавшего пистолета ставили на уши всю область, теперь в газетах буднично сообщалось о кражах и захватах сотен стволов, а суточные сводки наполнились небывалыми фактами автоматно‑гранатометных расстрелов. Раньше авторитет блатного определялся громкостью сделанных «дел», количеством судимостей, местом в криминальной иерархии. Теперь изо всех щелей лезли не нюхавшие лагерной похлебки, а оттого особенно наглые молодчики, которые по организованности и дерзости заткнули за пояс традиционные кодланы. В отличие от своих предшественников они не прятались и не маскировались, наоборот, завели униформу — спортивные костюмы вызывающей расцветки, кожаные куртки, стандартную стрижку «под горшок». Опять‑таки, в отличие от воров, они плевали на законы, ни в грош не ставили милицию. Они вертели сумасшедшими «бабками» и знали, кому и сколько «отстегнуть», чтобы власть не ставила препятствий, а, наоборот, помогала во всех начинаниях.
Через неделю после того, как Коренев занял должность начальника уголовного розыска, к нему в кабинет зашли двое из «новой волны», накачанные, уверенные, непривычно доброжелательные. Они предложили дружбу, услуги и долю в их бизнесе — сто штук ежемесячно (пока, а там будет больше с учетом инфляции).
Коренев повел себя неблагодарно и для гостей очень неожиданно. Выдернув из плечевой кобуры «макар», он поставил их мордами к стене, вызвал по селектору Ерохина с понятыми и обшарил карманы спортивных штанов и кожаных курток. В одной нашелся автоматический нож, а во второй — «пакетик с веществом буро‑зеленого цвета и запахом конопли», что и было немедленно задокументировано. Мгновенно потерявших уверенность «гостей» закрыли в камерах, а через два часа взволнованный Бобовкин прибежал узнавать об их судьбе.
— Это ошибка, большая ошибка, — повторял он, утратив обычную вальяжность. Они из группировки Шамана, а с ним лучше отношений не портить…
— А чего он мне сделает? — презрительно спросил Лис, зная, что содержание разговора станет известно и Шаману, и многим другим «заинтересованным лицам». — Я любому могу ребра переломать, а надо будет — башку прострелю!
На моей территории я хозяин, и «бабками» меня не купишь. — Он немного помолчал. — А этих двоих я заагентурю, пусть Шамана «освещают». Давно пора ему на нары…
Уголовное дело лопнуло, так и не успев раскрутиться. В ноже оказался неисправным фиксатор клинка, а потому экспертиза не признавала его холодным оружием. Вещество, похожее на анашу, было названо безобидным порошком растительного происхождения. Задержанных приходилось освобождать.
Лис сделал это лично. На прощанье он поговорил с каждым наедине, потом, обняв за плечи, проводил спортсменов до дверей райотдела и дружески попрощался за руку. И хотя беседа носила безобидно‑нейтральный характер, а дружеское прощание — явный наигрыш, больше эти люди на Шамана не работали, и у других «авторитетов» доверия к ним не было.
А Коренев вернулся в кабинет и составил список тех, кто имел доступ к вещдокам, а следовательно, мог сломать нож и подменить наркотик: следователь, эксперт, Бобовкин…
Больше его подкупить не пытались. Вопрос о новом начальнике УР рассмотрели «авторитеты» во главе с Шаманом и решили обходиться без его покровительства, а те дела, где «крыша» милиции необходима, переносить в другие районы. Всего в Тиходонске было восемь районов.
Хотя слово «коррупция» не сходило с газетных страниц и телевизионных экранов, о подкупе в милицейской среде говорилось мало, да и то шепотом.
Дело скрытое, а выступать с голословными обвинениями против мощной и страшненькой системы смельчаков не находилось. Но сами‑то сотрудники знали, что к чему кто честный мент, кто с гнильцой, а кто — купленный с потрохами. Тем более, что скрытые дела имели весьма недвусмысленные внешние признаки.
Много лет назад, в юности, Коренев посмотрел первый и последний в своей жизни новозеландский фильм про тамошнего полицейского Пепе Гереро. Тот быстро бегал, смешно вскидывал коротенькие ножки, смертным боем лупцевал противников, а особо злостных расстреливал из крупнокалиберного револьвера, пуля которого отбрасывала тело не меньше, чем на три метра, выбивая из‑под него сноп кровавых ошметков. В перерывах Пепе Гереро произносил страстные монологи о честности и справедливости, со всех сторон обкатывая основной тезис: при нищенской зарплате честный полицейский и должен быть нищим. А если полицейский живет в шикарной вилле и ездит на дорогом лимузине — значит, он куплен преступниками. В подтверждение Пепе разувался и показывал желающим рваные носки — символ честности и неподкупности.
В те годы настоящие полицейские ленты на наш экран не попадали, а Пепе Гереро был пропущен, очевидно, во имя идеологических интересов — помощи развивающемуся кинематографу или чего‑то в этом роде. Наверное, потому он и запомнился, как и прямолинейная поучительность, сводящая честность полицейского к рваным носкам.
За время службы Коренев неоднократно вспоминал носки Пепе Гереро. Зарплату все сотрудники получали одинаковую, двадцать‑тридцать рублей разницы в те времена или двадцать‑тридцать тысяч в эти погоды, конечно, не делали. А жили как будто на разные. Было время, когда «преуспевающие» боялись выделяться из общей массы, маскировались, рассказывали басни про богатую тещу, да про внезапное наследство, про умение жен дорого продавать старые вещи и дешево покупать новые, про постоянные долги, лотерейные выигрыши и прочую туфту.
Потом пришел новый министр, самый крутой за послевоенные годы, он провел чистку органов под лозунгом борьбы с нечестностью и хозяйственным обрастанием. Прекрасный лозунг, воплощенный в жизнь, как и все предшествующие, через жопу, а потому трансформировавшийся в свою противоположность: со службы уволили тех, кто случайно подвернулся под руку, а ушлые ловкачи, как и всегда, остались «при своих».
Коренев помнил: из розыска выгнали Берестнева, жена которого владела дачным участком и небольшим домиком, и Песочникова — за то, что он пользовался машиной отца по доверенности. Оба, кстати, операми были хорошими. Бобовкин в то время строил дом как раз «для тещи», все об этом знали, но официальных заявлений он не делал, а разоблачать его желающих не нашлось: с кадровиками и с начальством он всегда дружил.
Через несколько лет грозного министра отправили на пенсию, а потом и вовсе наступило время вседозволенности, и уже никого не удивляет отделение по борьбе с экономическими преступлениями, не возбудившее за годы напряженной и многогранной деятельности ни одного уголовного дела. Как не удивляет и экономическое процветание сотрудников во главе с начальником. И никто не сопоставляет результаты служебной деятельности отделения и высокий уровень жизни оперов, не отыскивает взаимосвязей между этими факторами и не делает никаких выводов. А кто будет их делать? Некому, у всех свои дела, свои заботы вплоть до самого верха…
Как же работать в таком беспределе честному менту? Да и не такой уж он кристально честный, этот Лис… Когда нашел угнанную «ауди», хозяин двести штук принес в благодарность. Помялся, помялся — неудобно… Но взял. Зима скоро, ему самому ботинки нужны, да Натахе пальто, сапоги — зарплаты не хватит, а тут вроде премия… Да когда из бара Акопа Вартаняна выгнал блатную шелупень, что по вечерам пакостила, клиентов отпугивала, Акоп тоже принес сотню. Потом на того рэкетиры наехали, Лис их отвадил, Акоп опять конверт в карман засунул. Не нравилось ему это, но деваться некуда — не ходить же в рваных носках и в дырявых ботинках. Да и за информацию платить надо, на те копейки, что выделяются для этого, только фуфло какое‑нибудь и купишь.
Рынок, в рот им ноги!
Хотя успокаивал себя: мол, я не прошу, сами дают за то, что я так и так сделаю, да и у блатных не беру, преступников не отмазываю, а жить‑то надо, но понимал он — в отличие от многих коллег, в «вышке» хорошо учился, — что, как ни крути, а по закону никакая это не «премия» и не «благодарность», а самая настоящая взятка. И от понимания этого так паршиво и тошно делалось, что выть хотелось. Раньше он коммунистов не любил, теперь этих, нынешних, жизнь такую устроивших, ненавидел.
