Клятва - Александр Викторович Волков
— Дебил, — буркнул себе под нос Даня, — кувыркнешься вниз и конец твоим амурским играм.
Миша прильнул к окну и принялся активно на него дышать, растирая разводы на стекле.
— Ну-ка, ну-ка, — шептал скалолаз, — опа!
Он вцепился взглядом в растопленное окошко. Сначала нахмурился, потом слегка улыбнулся, затем расплылся в радости.
— Даня! — по-детски взвизгнул он. — Да тут целое раздолье! Ого-го-гошеньки!
Вдруг его радость прервал тонкий женский вскрик, отборные медицинские словечки. Окно быстро открылось и Миша вдруг отшатнулся с карниза.
— Мадам, — испуганно залепетал он, — да мы только! Нет, что вы… Только не сковородкой!
Что-то глухо треснуло. Ловелас, не удержавшись, начал падать.
— Миша! — испугался Даня, видя как обмякший силуэт его товарища летит вниз.
Шмяк! Миша, словно пушечное ядро, пробил огромный сугроб. Даня посмотрел на окно, из которого ошарашенно глядела обнаженная девушка. После тщательного осмотра, он уверился в словах своего друга, купающегося в снегу.
— Ах! — пискнула блондинка то ли от смущения, то ли от ужаса произошедшего. — Козлина! Что вы тут удумали? Извращюги! Охрана!
Из окна высунулось ещё несколько дам. Даня задержал взгляд и на них, но, почувствовав как атмосфера накаляется, ринулся спасать друга.
Когда он успел вытащить Мишу, теперь больше похожего на снеговика, во двор выбежало несколько амбалов, с дубинками на вооружении.
— Миша, нам кирдык, — буркнул Даня, натягивая шарф на лицо, — поднимайся, любовник хренов!
Бежали они как никогда. Даня, поддерживая опьяневшего от снега друга, бежал прочь из злосчастного двора общежития. Охранники пытались нагнать мерзавцев, поймать за шиворот и знатно измолотить беглецов до посинения. Мише, что еле перебирал ногами, то и дело прилетало брошенными дубинками, отчасти из-за того, что Даня им прикрывался.
— Стоять, засранцы! — ворчал амбал, кривя лицо. — Поймаю — убью!
Но они были уже далеко. Мелькнули за проржавевшим забором, свернули в какой-то переулок, напугав спящего у мусорки бедняка, сделали пару-тройку фальшивых кругов по кварталу и помчались дальше, до самого сталкерского бара.
Когда они шмыгнули за дверь, прикрыв ее собой, Живик уже во всю дирижировал процессом зачистки бара от всего ценного. Сейчас грузин упорно откручивал череп йети с барной стойки.
— Придурок ты, Миша, — шипел Даня, жадно хватая воздух, — придурок и идиот.
— Пошел ты, — ответил ловелас. — Зато такое увидел!
Грузин, услышав шепотки, обернулся.
— Вам чего, шкеты? Бар закрыт до десяти! — гаркнул Живик. — Видишь, дорогой, надпись, закрыто до десяти! Хотя…
Он схватил падающую черепушку, положил её на стойку. Засучил рукава кофты, хмуря брови, подошёл к беглецам.
— Ты, мой дорогой, егерьский сынок?
Даня кивнул, смотря на злую рожу бармена.
Грузин хмыкнул, потёр усы.
— Сегодня уже тридцатое, — он почесал залысину, — а я ещё не всё убрал. Значит так. Держи. Это тебе, это тебе.
Он вручил беглецам метлу и швабру. Миша с Даней переглянулись.
— Чего, дорогие, вылупились? Завтра вы здесь дебоширить будете, а убирать кто? Вот и я о том же.
— Не-не-не, — замахал головой Миша, — иди к черту, Живик, со своей уборкой.
— Вот-вот, — поддержал Даня, отставляя метлу.
Грузин вздулся, стиснул зубы.
— Черт с вами! — он нырнул в карман брюк, вынул несколько монет и небрежно всучил ребятам в руки. — Вот вам средства, а теперь марш за работу. Нужно вычистить всё добела!
5
Егерь недолго постоял у входа. Большое, коридорного типа, сложенное из шлакоблоков здание, бурлило огнем. Из многочисленных труб валили клубы пара, слышался звон металла, бьющего о металл, шум нескольких молотов и отборная брань.
Сталкер не без труда отворил обледеневшую, массивную железную дверь. Зашел внутрь, тут же скинув шапку от невыносимой жары.
Воздух здесь, раскалили до предела. Гортань и лёгкие обжигало будто бы кипятком. Перевозчик осмотрелся.
Большие, просторные жерла печей пестрили раскаленными до красна углями, искажающими воздух невыносимым жаром. У каждой из пяти печей стояла массивная наковальня и куча инструментов рядом с ней: молоты и молоточки, кувалды и клещи, заполняющие обширные полки посеревших от пекла шкафов. Меж печей ходили кузнецы: здоровые, как сам Егерь, почти все с усами или бородой. Их лица избороздили трещины и морщины, но тем не менее, в серых глазах играла жизнь, особенно в те моменты, когда они высекали искры. Егерь завороженно смотрел за их тяжелой работой, за переменным взмахом молота, стуком металла, за шипением воды в чанах для закалки.
Кузнецы в основном ковали холодное оружие, занимались его ремонтом и обслуживанием, работали над модификацией огнестрела, но только в другом здании. А больше всего любили выпить. Обильно.
— Кого нахер там принесло? — раздался знакомый Егерю голос.
Из-за клубов пара, вспотевший и красный, вышел бородатый сухой старик, с подтянутым, волевым лицом.
Увидев Егеря, он сразу подобрел, отложил огромный молот.
— Егерь, друг мой! Здарова, чёртов ублюдок!
Они крепко пожали руки.
— За заказом, сталбыть?
— А он готов, Клим? — спросил перевозчик, снимая медвежью шубу.
Клим хохотнув, ткнул Егеря вбок.
— Пойдем, до моего скромного угла, покажу.
Они прошли через обжигающий поток горячего воздуха, обогнули несколько печей и оказались у самой крайней. Пока шли, кузнецы вокруг также тепло здоровались с кавказцем.
— Я только вчера его закончил, — удовлетворенно сказал Клим, когда они приблизились к его углу, у которого, казалось, было жарче всего.
Старик подошёл к дубовому столу, обитому металлом. На нём расположилось произведение его искусства.
— Ого, — удивился Егерь, глядя на клинок, — вот это ты постарался, Клим!
Кузнец довольно улыбнулся, предложил перевозчику взять оружие в руки.
Это был длинный воронёный клинок из дамасской стали, оснащённый изогнутым, грубо отделанным эфесом, что направлением уходил к обуху. Сам же обух было очень широким, и постепенно расширялся к клинку, особенно у окончания, там, где обретал четыре острых и толстых зазубрины, позволяющие человеку, что не обладал особыми познаниями в искусстве меча, рубить врага, как скот. Клинок блестел темными расплывчатыми узорами, плывущими волнами по клинку.
— Дамасская сталь, — пояснил Клим, — несколько сотен прокалённых слоев, зазубренное лезвие, семьдесят сантиметров лезвие, ещё тридцать — рукоять. Двухсторонняя, очень тщательная заточка. Ей любого йети можно укокошить и на сдачу пару сотен ходаков, как бумагу порезать.
— А вес?
— Этот фальшион весит два с половиной килограмма. Почти в полтора раза больше, чем обычные, но и просьба у тебя была особенная.
Егерь быстро рассек лезвием воздух, после удовлетворенно кивнул.
— Ох, точно!
Клим быстро зашарил по шкафу, заваленному разными инструментами, спешно отыскал аккуратные деревянные, обитые кожей ножны.
Егерь вонзил клинок.
— Крепятся как обычно, на пояс. Помотал же ты меня с этим заказом, — хохотнул кузнец, — я даже этот сраный Совет пропустил.
— Слышал, ты нажрался
