Сердце волка - Андрей Михайлович Дышев
– Я думаю, – мрачным тоном произнес Курахов, – что ее сейчас обыскивают.
– Странно, что ее, а не меня.
– Дойдет и до вас очередь, – заверил профессор и, то ли шутя, то ли серьезно добавил: – Может быть, пока не поздно, дать деру через поле в лес?
– Я бы дал, но она унесла с собой ключи.
Прошло пять минут. Лада не выходила.
– А сумочку-то она взяла с собой, – сказал профессор, криво ухмыляясь и поглаживая то место, где сумка лежала. – Не доверяет.
– Если она действительно носит с собой то, о чем вы говорили, – вслух подумал я, – то вряд ли скоро выйдет.
Профессор издал трудновоспроизводимый звук, означающий глубокое разочарование.
– Готов поспорить, что вы сейчас думаете о том, как помочь вашей подруге.
– Представьте себе, что вы отгадали, – сознался я.
Профессор вздохнул и вдруг мгновенно подобрел.
– Эх, Кирилл, Кирилл! Вы еще молоды, а потому так легко и безоглядно следуете своим порывам по отношению к женщинам.
– Вы так говорите, словно знаете меня много лет.
– Мне достаточно взглянуть на то, как вы обхаживаете эту малолетнюю авантюристку с неполным средне-каскадерским образованием. Вам кажется, что вы совершаете благородные и великодушные поступки, которые подчеркивают вашу мужественность. А мне, с высоты своих седин, видно, что поступки ваши наивны и нелепы, а Лада, ничего кроме несчастья и разочарования, вам не принесет. Запомните мои слова. Это слова умудреного жизнью человека.
– Вы мне немного польстили, профессор, – ответил я, чувствуя себя уязвленным. – На самом деле я не такой благородный, как вам кажется. Ни больше, ни меньше – меркантильный интерес: у меня нет прав, у нее есть. Вот и все.
– Ой ли!? – скептически усмехнулся профессор, но продолжить спор не успел – открылась дверь поста, и на ступени вышла Лада. Без конвоя и с сумкой. Она спустилась вниз, подошла к машине, кинула сумку на колени профессору и, как ни в чем не бывало, села за руль. Звякнули ключи в ее руке. Машина вздрогнула, и пост ГАИ вместе со всеми недавними проблемами утонул в облаке пыли.
Мы с Кураховым переглянулись.
– Как дела? – спросил я.
– Нормально, – односложно ответила Лада, кидая машину на полосу встречного движения и обгоняя свадебный эскорт, охваченный, словно пламенем, трепещущими цветными лентами и брызгами шампанского.
– Они не поинтересовались доверенностью?
– Нет.
– И не сказали, что машина в розыске?
– Нет, не сказали.
Я, несколько сбитый с толку, откинулся на спинку и уставился на серую ленту дороги, несущуюся под колеса.
– Здесь что-то не то, – резюмировал профессор. – Так просто милиция не отпустит. Может быть, вы им заплатили? Или, скажем, оказали всему посту услугу интимного характера?
Я не ожидал, что Лада так резко затормозит, и едва не припечатался носом к ветровому стеклу. Машина, словно наткнувшись на невидимое препятствие, замерла посреди дороги. С диким воем, слева и справа, нас обгоняли автомобили. Утыканный машущими руками, брызжущий пеной и орущий песни свадебный эскорт чудом не зацепил нас и не поволок за собой. Лада включила аварийную сигнализацию. Почуявший неладное, профессор заволновался.
– А что такое? – спросил он меня. – Что случилось? Почему стоим?
Лада вышла из машины, открыла заднюю дверь и сказала:
– Выйдите, пожалуйста.
– Почему? – развел руками Курахов. – Почему я должен выходить?
И все же выставил ноги наружу и привстал с сидения. Мгновением раньше я понял, что произойдет – за то короткое время, что мы были с Ладой вместе, я успел понять: некоторые ее поступки вполне прогнозируемы, потому что они в точности повторяются.
Она залепила профессору такую звонкую пощечину, что даже мне стало больно. Отшатнувшись, Курахов схватился за лицо, потом сделал несколько шагов к обочине, словно намеревался уйти, но тотчас вернулся обратно; злясь на все вокруг, сел в машину и нервно прикрикнул:
– Поехали! Какого черта мы здесь застряли!
Все, с удовлетворением подумал я, больше ничего подобного он Ладе не скажет.
Мы поехали дальше, без всяких остановок и приключений миновав Симферополь и Джанкой, и за эти несколько часов никто из нас не проронил ни слова. Я полудремал на своем сидении, сквозь щелочки век следя за дорогой, и совсем некстати вспоминал отца Агапа, который так хорошо сглаживал все конфликты, что изредка вспыхивали в нашем гостиничном дворе.
Тогда я еще не знал, что отец Агап, одержимый желанием спасти свою подопечную, почти сутки назад приехал в Лазещину и, замотав указательный палец на левой руке бинтом, весь минувший день слонялся по крохотному станционному залу, стремясь во что бы то ни стало привлечь внимание преступников, всеми правдами и неправдами увидеть Марину и разделить с ней ее тяжкую участь заложницы.
Если бы я знал, что случится в Лазещине с ним, с Уваровым и Анной, то вся эта нехорошая история закончилась бы намного быстрее.
37
По своей наивности он долго искал камеру хранения, несколько раз обойдя вокруг станционного домика, потом поднялся по скрипучей и скользкой от слизняков и мха деревянной лестнице на второй этаж, но трухлявая дверь была заперта, и насквозь проржавевший замок убедительно свидетельствовал о том, что эту дверь не открывали уже много лет подряд.
Отец Агап снова взялся за ручку своего нелегкого чемодана и вернулся в зал ожидания, если маленькую комнату с бетонным полом, закопченными стенами, разрисованными стенами и несколькими стульями, сваренными попарно, как в кинотеатре, можно было назвать залом.
Из-за мутного от грязи и наглухо зашторенного изнутри кассового окошка пробивался тусклый свет, и отец Агап в который раз робко постучал в него перевязанным бинтом пальцем. Шторка распахнулась не сразу, но нервно. Поезда днем через Лазещину не проходили, пассажиров в это время здесь никогда не было, и потому длинноволосый, бородатый человек, смахивающий на бродягу, раздражал частым стуком в окошко и вопросами на русском языке.
– Скажите, – робко произнес священник, пытаясь приподнять тяжелый чемодан с утварью так, чтобы его смогла увидеть кассирша. – Где здесь
