Глоток перед битвой - Лихэйн Деннис
– Но жить-то чем-то надо?! Бегемоты, притворяющиеся китами, будут загарпунены.
Держу пари, это изречение висело у него над столом.
– Скажи, пожалуйста, – спросил я, – какой самый важный законопроект рассматривался на этой сессии нашего сената?
– Самый важный... – раздумывая, протянул Ричи. – Нет вопроса – законопроект о борьбе с уличным терроризмом.
На школьном дворе снова началось шевеление.
– Да?
– Да. Если он пройдет, все шайки автоматически становятся «уличными террористическими организациями», то есть любого хулигана можно закатать за решетку просто потому, что он член шайки. Проще говоря...
– Вот-вот, говори попроще, и я буду понимать лучше.
– Постараюсь. Так вот, проще говоря, шайки будут рассматриваться как военизированные формирования, чьи интересы входят в прямое противоречие с интересами штата, и следовательно – как вражеская армия, вторгшаяся на нашу территорию. Каждый, кто носит какие-либо знаки отличия, свидетельствующие о его принадлежности к банде, – пусть даже бейсболки с надписью «Рэйдеры», – совершает измену. И прямиком отправляется в тюрьму.
– И что же, примут этот законопроект?
– Скорей всего. Очень большая вероятность, если учесть, до какой степени люди мечтают избавиться от уличной шпаны.
– Ну?
– Вот тебе и «ну»: через полгода он обретет силу закона. Одно дело разглагольствовать: мы, мол, объявляем смертельную войну уличной преступности, каленым железом выжжем, поганой метлой выметем всякую нечисть из нашего города, и плевать нам на гражданские права. И совсем другое – когда все это будет происходить в действительности. Это уже довольно близко к фашизму. Роксбэри и Дорчестер превратятся в зону военных действий, и над головой будут день и ночь сновать вертолеты... А почему тебя это так интересует?
Я мысленно попытался представить, что может быть общего у Малкерна, Полсона или Вернана со всем этим, – и у меня ничего не получилось. Малкерн, дорожа репутацией первого сенатского либерала, никогда в жизни открыто не поддержит ничего в этом роде. С другой стороны, Малкерн как прагматик не станет защищать уличную преступность. Гораздо вероятней, что, когда будет рассматриваться этот билль, он просто возьмет отпуск на недельку.
– Когда планируется рассмотрение?
– В следующий понедельник, третьего июля.
– Больше ничего судьбоносного?
– Да нет, вроде ничего. Еще проведут закон «Семь лет без взаимности».
Об этом я слышал. Семь лет тюрьмы всякому, уличенному в попытках растления малолетних. И никаких условно-досрочных, никаких поручительств, «честных слов» или залогов. Плохо лишь, что не пожизненное, которое приговоренный должен будет отбывать среди широких масс заключенных, таким образом регулярно получая назад то, что любил отдавать.
– Чем вызван столь живой интерес, Патрик? – снова спросил Ричи.
В памяти прокрутилось оставленное Малкерном сообщение, и на кратчайший миг я задумался – не сказать ли об этом Ричи. Будешь знать, Малкерн, как обращаться ко мне с просьбами немного приструнить ретивого журналиста. Но я не сомневался: Ричи без вариантов вставит это в свою следующую колонку и попросит набрать жирным шрифтом, а после того как я, выражаясь высоким стилем, подложу сенатору такую свинью, лучше всего мне будет сесть в ванну и вскрыть себе вены.
– Да раскручиваю я тут одно дельце, – ответил я. – Очень конфиденциальное.
– Когда-нибудь расскажешь.
– Когда-нибудь расскажу.
– Ну и ладно. – Ричи не давит на меня, а я на него. Мы признаем друг за другом право сказать «нет», и это одна из причин того, что мы дружим. – Ну, а как твоя напарница? Еще не снизошла до тебя? – Он фыркнул.
– Она замужем.
– Велика важность. Ты тоже раньше был женат. Сочувствую, Патрик: каждый день, целый день так тесно общаешься с этой красоткой, а она тебе до сих пор не дала... повода. Это ж пытка. Так и спятить недолго.
Ричи порой кажется, что он страшно остроумен.
– Ладно, мне пора, – сказал я. В темном углу двора опять что-то шевельнулось. – Надо бы нам с тобой как-нибудь пивка попить.
– Энджи захватишь? – Я слышал, как он давится от смеха.
– Если соизволит.
– Заметано. Я пришлю тебе материалы по этим законопроектам.
– Gracias.
Он повесил трубку, а я сел у окна и принялся наблюдать за двором через щель в занавеске. Глаза уже привыкли к темноте, и теперь я различал в тени что-то крупное. Куст? Дерево? Камень? Животное? Не знаю, но что-то там было. Я подумал, не позвать ли на подмогу Буббу: он очень хорош для таких вот ситуаций – когда не знаешь, как все обернется и во что вляпаешься. Однако Бубба звонил из бара. Плохая примета. Если даже мне удастся выволочь его из-за стойки, он непременно захочет не исследовать проблему, а ликвидировать ее. Нет, Буббу следует использовать осмотрительно и только в случаях крайней необходимости – как тротил.
И я решил привлечь к этому делу Гарольда. Гарольд – это шестифутовый плюшевый медведь-панда, которого я несколько лет назад выиграл на ярмарке в Маршфилде. Я пытался отдать его Энджи, говоря, что и выиграл-то его для нее. Однако она окинула меня таким взглядом, словно я закурил, держа ее в объятиях. Убийственный взгляд. Почему она не захотела, чтобы ее квартиру украшал шестифутовый медведь-панда в ярко-желтых резиновых штанишках – за пределами моего разумения, но поскольку я не смог найти достаточно вместительного мусорного бака, то пришлось приютить его у себя.
И вот теперь я вытащил Гарольда из спальни на темную кухню, посадил его на стул у окна и, выходя из кухни, щелкнул выключателем. Тот, кто, возможно, наблюдал за окном моей квартиры, запросто принял бы Гарольда за меня, разве что уши у него побольше.
Я прокрался по черному ходу, взял из тайника под дверью свою «итаку» и стал спускаться. Для человека, плохо владеющего огнестрельным оружием, лучше «магнума», может быть только «итака» 12-го калибра с пистолетной рукоятью. Если уж из нее вы не попадете в цель, то, значит, и вправду слепец.
Я вышел во двор своего дома, соображая – а что, если их двое? Один караулит спереди, другой – сзади. Это было маловероятно, но даже самое бредовое предположение требует проверки.
Я отодвинул несколько прутьев в изгороди и выбрался на проспект, спрятав дробовик под своим синим длинным плащом. Церковь я обошел с южной стороны и двинулся по дорожке, идущей за церковью и школой, на север. Мне повстречались несколько знакомых, и я коротко кивал им на ходу, крепко придерживая полу плаща, чтобы они не мучились вопросом: «Куда это он на ночь глядя поперся с ружьем?»
Бесшумно ступая в высоких кроссовках «Авиа», я проскользнул на зады школьного двора и, прижимаясь к стене, вскоре достиг первого угла. Я был у основания Е, а он – в десяти футах от меня, во тьме, окутывавшей противоположный угол. «Как же туда добраться?» – соображал я. Поначалу решил просто и быстро пойти на него, но отклонил этот вариант, поскольку был реальный шанс не дойти. Подползти, как это делают в кино? От этого тоже пришлось отказаться, ибо я не был уверен, что там вообще кто-то есть, а если я наползу на кошку или на парочку подростков, прилипших друг к другу в поцелуе, то от срама месяц не смогу показаться на улице.
Все решили без меня и за меня.
Это была не кошка и не влюбленная парочка, а мужчина, причем с автоматом «узи» в руках. Он выступил из-за угла прямо передо мной, держа свое жуткое оружие на уровне моей груди, и я на миг разучился дышать.
Он стоял в темноте, и на голове у него была темно-синяя бейсбольная шапочка вроде тех, какие носят на флоте, с золотыми листьями по козырьку и с золотыми буквами на тулье. Что там было написано, я не разобрал, – вероятно, с перепугу мне было трудно сосредоточиться.
Кроме того, он был в темных очках – таких сплошных, вроде обруча. Это не самое лучшее, что можно придумать, если собираешься застрелить кого-нибудь в темноте, но с такого расстояния и с таким автоматом даже Рей Чарльз отправил бы меня в могилу.
