Контрольный выстрел - Михайлов Александр Георгиевич

Застыв как изваяния, с зажженными сигаретами в тоненьких пальцах, молодые «чекушки» (производное от чекисты), открыв рты, слушали старого оперативного шакала, сточившего свои зубы о крепкие загривки бандитов, террористов, валютчиков и прочих шпионов. Везувий клокотал, сигаретный пепел сыпался под ноги, а Зеленый врал столь воодушевленно, что иногда верил себе сам. Так может врать только настоящий опер, который хочет понравиться настоящей девушке.

В моменты, подобные этому, Зеленый был неподражаем. Речь лилась сиропом, жестикуляция — танец «пальцы веером» — эту речь подкрепляла, а театральные паузы делали вранье реальностью. Долгие затяжки, небрежное, с оттопыренным мизинцем, стряхивание пепла и взгляд с поволокой должны были обаять, полонить и парализовать собеседниц.

— Так вот, когда Бакатин передал наши — наши! — прослушивающие системы, установленные в американском посольстве, цэрэушникам, мы, конечно, обалдели. — Смещение эпох и времен Зеленый в расчет не принимал: новая смена не только не знала этой леденящей душу истории, но и плохо представляла себе, кто такой Бакатин и с какой буквы его писать — с большой или маленькой. — Да-а, был такой позорный факт в истории ЧК. Так вот, стал вопрос, как жить дальше. Бакатина, естественно, сняли, а мы разрабатываем операцию по охмурению американцев. И что вы думаете?

— Что? — распахнула глаза одна миловидная девушка.

— Правильно, что? — Зеленый поднял вверх палец. — Как ваша фамилия?

— Лейтенант Степанова. — Миловидная покраснела.

— Правильно говорит лейтенант Степанова. Что? — Зеленый не придумал версии и тянул время. — И вот тогда-а... Тогда цэрэушники привозят нам свои системы. Уникальные и неповторимые. — Зеленый нашел ход. — А это самые обыкновенные бытовые тараканы.

— Чего-о? — протянула рыжая крупная девица, явно выражая пренебрежение.

— Фамилия? — Голос Зеленого обрел звон металла.

— Ну, лейтенант Краснова! — Подобный тон ей явно не импонировал.

— Лейтенант Краснова, вы пришли в контрразведку. И здесь в игрушки не играют. — Зеленый нашел благодарную слушательницу в лице лейтенанта Степановой и теперь свою трепотню посвящал только ей. — Удивительной особенностью этих тараканов было то, что американцы использовали природную способность насекомых снимать видео- и аудиоинформацию и ретранслировать ее в качестве радиосигнала. Сложным было создать систему съема и расшифровки этого сигнала. Им это удалось, а потому усатые гады передавали картинку и звук через спутник связи непосредственно в Лэнгли.

Слова «съем», «расшифровка», «Лэнгли» звучали загадочно и интригующе. Гимназистки балдели, только рыжая пессимистка недоверчиво жевала «Орбит» без сахара.

— И что? — Недоверию пессимистки не было предела.

— А то! — Зеленый готов был ее убить. «Набрали рыжих, блин!» — Привезли, вручили. Ну, мы их в оперативно-техническое управление на экспертизу. Оказывается, эти заразы при размножении передают весь комплекс своих качеств потомству.

— И чего это американцы так раздобрились?

— А то! Они были уверены, что мы не сможем создать систему съема. Понятно, лейтенант Краснова?

— Ну!

— Баранки гну.

— А что потом? — Миловидная Степанова отодвинула рыжую плечом.

— Потом было плохо. — Зеленый сокрушенно покачал головой. — Утром пришла уборщица и нечаянно, протирая стол, опрокинула колбу с устройствами. Естественно, те разбежались.

— И что? — Краснова явно нарывалась.

— Теперь каждую неделю у нас проводятся мероприятия по поиску. Тараканы работающие? Работающие. Значит, гонят все, что видят и слышат, в Лэнгли. Потому надо их ловить. Два сдохли, одного поймали. В свободном поиске еще один. Вы, Краснова, назначаетесь старшей по наряду... Завтра с девяти заступайте...

— Обалдел, что ли? — возмутилась Краснова. Пламенный трепун ей категорически не нравился. Впрочем, антипатия была взаимной.

Наблюдавший за всем этим Рысь еле сдерживал смех.

— Краснова, слушайте старшего товарища. Если все, что он рассказал, услышат в Лэнгли, веры нам не будет никакой. Они передали нам новые системы, а мы их просто потеряли. — Рысь бросил сигарету. — Пошли сынок, а то сами в наряд загремим.

Вернувшись в кабинет, Зеленый обнаружил на столе записку: «Лева, будь другом, установи по ЦАБу Левченко Евгения Васильевича, 1956 года рождения, урож. Кузбаса». Дальше шли данные паспорта и корявый крючок подписи, оставленный Медведем.

— Сам, что ли, не мог сделать! — засопел Зеленый, спускаясь с завиральных высот на черную землю.

Он долго крутил диск, клал трубку и снова крутил, пока на том конце не освободилась линия.

— Леонид, Евгений, Вера, — передал он три первые буквы оператору. Его переключили на секцию.

Пока девушка искала данные, Зеленый вертел в пальцах бумажку. И кому все это надо? Однако спорить с Медведем или, не дай бог, ему возражать, а тем более проигнорировать просьбу — себе дороже.

— Да, слушаю, записываю...

Девушка оттараторила Зеленому в ухо сведения, которые он едва успел записать. Коммутатор зашелся короткими гудками.

Сверив информацию, Зеленый обратил внимание на разные данные паспорта. Судя по записке Медведя, Левченко получил паспорт в Кузбассе в 1979 году, а по свидетельству адресного бюро документ был ему выдан в этом году в Москве. Поразмыслив над нестыковкой и не найдя объяснения, Зеленый кинул бумажку на стол Медведя, сопроводив припиской: «Цу-лу-ю!»

11

Назначенный вместо Адмирала шеф — Иван Сергеевич Носков — был человеком в системе не новым. Отслужив более двадцати лет на периферии, помыкавшись по углам и чужим квартирам, он по чьей-то неведомой для новых коллег воле перевелся в столицу. Проработав полгода в Центре, был направлен в Московское управление. Для него такой перевод носил исключительно бытовой характер: в Московском управлении легче можно было получить квартиру. Лужков свои службы уважал и по мере надобности ублажал.

Ритм работы, в которую Иван Сергеевич окунулся после рутины Центра, был необычайно высок, но, в принципе, для Ивана Сергеевича нового здесь было мало. Немногочисленные подчиненные, лишенные ложного чинопочитания, язвительные и резкие в суждениях, хлопот не доставляли. Тем не менее привыкать пришлось. Отношение глубинки к Центру и отношение к Центру «москвичей» отличались разительно. Особую иронию у «москвичей» вызывали разного рода концепции, разработке которых в Центре уделяли особое внимание. Здесь считали, что разработка концепций — дело неблагодарное, отвлекающее силы и средства от основной работы.

Упражнения в разработке концепций стали болезнью эпохи. Чем меньше становилось практиков, тем больше рождалось теоретиков. Аналитические службы в государственных структурах плодились, как лягушки в болоте.

— Ну что такое концепция? — кипятился парень со странной кличкой-позывным Монах. — Набор прописных, давно известных истин, изложенных высоким стилем! Чтобы сотворить такой набор, не нужно отвлекать практиков, тут справится и дрессированный попугай. Зачем концепция, если есть Конституция, уголовный и уголовно-процессуальный кодексы? Есть здравый смысл, наконец!

Помимо общей логики, в словах Монаха была и частная, глубоко упрятанная, словно рукопись в Сарагосе: любое письменное слово вызывало у Монаха идиосинкразию. Он готов был на тяготы и лишения, рейды на выживание в пустыню Гоби, без воды, пива и воблы, лишь бы не шуршать пером по бумаге. Если же отвертеться не удавалось и исправительно-трудовые работы за письменным столом становились реальностью, то руководство могло воочию убедиться, что краткость — сестра не каждого таланта.

Справка Монаха, которую сейчас читал Носков, была написана человеком с талантом больного церебральным параличом. Каждая строка документа жила сама по себе, и почему-то каждая была написана новым почерком. Буквы то рвались вместе с мыслью вверх, то соколом падали вниз, рассыпаясь брызгами и совершенно не стыкуясь друг с другом. Это полотно надо было разглядывать с большого расстояния, прищурив глаз и наведя лорнет. Примитивный подход был тут неуместен, но шеф этого не знал. С дотошностью Акакия Акакиевича Носков выправил ошибки, сделал поправки и, махнув рукой — этому горбатому могила не товарищ, — коротко надписал: «Машбюро. Прошу отп. 2 экз.».