Троянская тайна - Воронин Андрей Николаевич
Самокат озабоченно поскреб мизинцем замусоренную фарфоровой крошкой лысину и крякнул. Видимо, рассказанная Глебом байка о некоем "культурном спецназе" заставила его крепко задуматься. Сиверов не имел ничего против – пусть думает на здоровье. Молчать о сегодняшнем происшествии он все равно не станет – надо же как-то объяснить корешам, куда подевался краденый Куинджи! Зато теперь, с пеной у рта рассказывая чистую правду, он в два счета приобретет репутацию записного враля и кидалы, обувшего в лапти своих же подельников. Смотреть на него после этого станут в высшей степени косо, бизнес даст трещину, и ему ничего не останется, как верой и правдой служить делу сохранения, понимаете ли, культурного наследия. Толку от него, конечно, будет немного, но все-таки... Слухом земля полнится; если бы не слухи, Глеб Сиверов занимался бы сейчас совсем другими, более привычными для него делами. А лучшего агента для сбора, передачи и распространения слухов, чем вот этот проходимец, пожалуй, и не придумаешь.
– Ладно, – буркнул наконец Самокат. – Деваться-то все равно некуда.
– Вот это верно, – сказал Глеб и посмотрел на часы. – У нас есть пять минут – в самый раз для коротенького интервью. Вернемся к нашему Куинджи. Итак, всего три вопроса: кто брал музей, кто делал копию и кто заказчик?
Глава 3
– Теперь расскажи, как прошел день, – сказал Виктор, усаживаясь в кровати и подкладывая подушку под спину.
Как всегда после секса, неважно, хорошего или на скорую руку, его потянуло на разговоры. На самом-то деле ему, конечно же, хотелось вовсе не поговорить, а вздремнуть, но их отношения еще не стали рутинными, и он не мог себе позволить просто повернуться к ней спиной и захрапеть, как это водится у большинства русских мужиков. Да и не только русских, наверное.
Ирина тоже села, спустив ноги на прохладный гладкий пол, и набросила на плечи халат. Скользкий шелк приятно ласкал разгоряченную кожу, возбуждение понемногу проходило, сознание возвращалось, и голова мало-помалу снова обретала способность соображать. Заводилась Ирина медленно и так же медленно остывала; Виктор был прекрасным любовником, но на весь цикл, на то, чтобы заставить ее сразу же после последнего сладкого спазма уронить голову на подушку и уснуть, его все-таки не хватало. Гадая, существуют ли на самом деле такие любовники или они бывают только в кино да на страницах бульварных романов, Ирина встала и босиком подошла к окну.
Дневная гроза давно кончилась, и за окном без конца и края расстилался черный бархат теплой летней ночи, поверху утыканный дрожащими ледяными булавками звезд. Сквозь тройной стеклопакет слабо, будто с другого края света, доносились щелкающие, переливчатые трели соловья; снаружи невесомыми частичками коричневатого праха беспорядочно бились привлеченные светом комары. Их замысловатый охотничий танец начисто отбивал охоту приоткрыть окно, чтобы впустить в комнату струю ночной прохлады и послушать пение соловья.
– День прошел нормально, – отрапортовала Ирина, глядя на свое отражение в темном стекле.
– Где была, что видела? – все тем же бодряческим, призванным победить дремоту, а заодно отвлечь Ирину от мыслей о сексе, немного фальшивым тоном спросил Виктор.
– В Третьяковке, – не оборачиваясь, ответила Ирина. – А видела... Ну, что нового я могла там увидеть?
Она услышала щелчок зажигалки, ощутила запах табачного дыма.
– Эй, – позвал Виктор.
Ирина обернулась и увидела, что он прикурил две сигареты, одну из которых протягивал ей. Курила она нечасто, и сейчас ей этого не особенно хотелось, но она приблизилась к кровати и взяла дымящуюся сигарету. Она все еще чувствовала себя как будто отравленной после приключившегося с ней в галерее наваждения, и, чтобы прийти в себя, этот способ годился не хуже любого другого.
– Так-таки и ничего? – спросил Виктор, переставляя пепельницу с тумбочки к себе на колено и приглашающе похлопывая ладонью по простыне рядом с собой.
Ирина присела на краешек постели, затянулась дымом и пожала плечами.
– А почему ты спрашиваешь?
– Вид у тебя такой, – помедлив, ответил Виктор. – Такой, словно ты все время о чем-то думаешь. Отсутствующий, короче говоря.
Все-таки он чувствовал ее и понимал, как никто другой, не считая, разумеется, отца. А матери она вообще не помнила, та умерла после родов. Константин Ильич, как это ни прискорбно, теперь уже был не в счет, так что Виктор, пожалуй, остался единственным на всем белом свете человеком, который знал о ней почти все. Знал, о чем она думает, что чувствует, о чем грустит и чему радуется.
У Виктора была массивная фигура борца, выступающего в классическом стиле, и лицо, в котором, если чуточку напрячь воображение, можно было усмотреть строгие античные черты. Поэтому Константин Ильич, пребывая в юмористическом настроении, бывало, называл его "беглецом из греческого зала"; еще он утверждал, разумеется, в шутку, что дочь выбирала себе мужчину, сравнивая внешность кандидатов с фотографией мраморного Аполлона, которую якобы постоянно держала у себя в косметичке.
Виктору было сорок пять – "время собирать камни", как частенько, посмеиваясь, говорил он сам. Это было, конечно, верно, но камни, которые он собирал, не были камнями в почках или желчном пузыре; если продолжить сравнение, собираемые им ныне камни относились к разряду драгоценных, реже – полудрагоценных. Он занимал очень высокий пост, имел очень солидный бизнес и ОЧЕНЬ крупный счет в банке (а если подумать, то, наверное, не в одном). Он был из тех людей, которые за легким завтраком дают советы президентам и премьер-министрам, сами при этом оставаясь в тени; он был из тех, по чьему желанию вспыхивают и прекращаются войны и чье состояние прирастает независимо от того, закончился очередной вооруженный конфликт победой или поражением. Потому что он был из тех людей, которые решают, кто должен победить, а кто потерпеть поражение; так, во всяком случае, временами казалось Ирине. Сам Виктор об этом никогда не говорил, а на вопросы, касающиеся его занятий, отвечал уклончиво или просто переводил разговор на другие темы – более, по его словам, интересные.
У него была широкая треугольная спина, и треугольник этот, между прочим, до сих пор был обращен основанием кверху, а не наоборот, как у большинства стареющих мужчин, которые хорошо питаются и ведут сидячий образ жизни. Именно из-за этой спины, широкой как в прямом, так и в переносном смысле, у них с Ириной вспыхивали порой короткие, но яростные ссоры. Он был Виктор, Победитель, у него была широкая спина, и он все время норовил прикрыть этой своей спиной Ирину – просто так, чтобы не дуло. И когда она выпускала по этому поводу когти, он всякий раз только разводил руками и удивлялся. "Что ты за человек? – говорил он, и в его голосе раздражение странным образом сочеталось с восхищением приблизительно в равных пропорциях. – Да любая на твоем месте была бы на седьмом небе от счастья!"
Звучало это грубовато, но именно так, как правило, и звучит голая правда. Ирина не хуже Виктора знала, что девяносто девять и девять десятых процента российских женщин продали бы дьяволу свои души только за то, чтобы очутиться на ее месте – здесь, в этом роскошном загородном особняке, за широкой треугольной спиной Виктора-Победителя. Но что поделаешь, если она как раз входила в эту злосчастную одну десятую процента, которая не только говорит, но и на самом деле думает, что женщина – не предмет домашней утвари? Она-то как раз привыкла идти навстречу ветру и с разбега брать барьеры, так что маячащая впереди широкая спина ее только раздражала: за ней не хватало кислорода, и она мешала видеть линию горизонта.
К счастью, Виктор это понимал, и его попытки заслонить Ирину от ветра были чисто инстинктивными, предпринимаемыми без умысла, а просто по привычке. Наверное, именно ее независимость явилась тем связующим звеном, которое уже второй год удерживало его рядом с Ириной. Выбирал-то он ее, само собой, по другим параметрам, в число которых, как водится, входили длина ног, форма бедер, размер бюста, цвет глаз, тембр голоса и прочие вещи из того же стандартного набора. Выбирал за одно, полюбил за другое – так, в сущности, бывает всегда, но Ирина это ценила, потому что знала: она – не сахар и долго выдерживать ее характер способен далеко не каждый мужчина.
