Павел Стовбчатый - В бегах. Цена свободы

— Да. Как всегда.

— Тогда вызовите, пожалуйста, меня завтра, в это же время, — попросил я ее.

— Хорошо. — Она тоже посмотрела на дверь и добавила: — Я боюсь. Честное слово, боюсь! Вы что-то задумали, ведь так?

— При чем здесь вы? Вам ничего не грозит, а нам хуже может быть только в одном случае — если вы спутаете карты и начнете впадать в истерику. Вы поняли?

— Да.

— Ну тогда я пошел. — Я поднялся и направился к двери.

— Анализы, моча! — крикнула она мне вдогонку.

Я махнул рукой и, не оборачиваясь, вышел вон.

«Чертовщина! Не дай бог, если она что-то надумает и начнет заниматься самодеятельностью. Впрочем, не должна, просто обычный мандраж, и все. Завтра узнаем». Мент, сидевший на стуле неподалеку от кабинета врача, уже встал, чтобы сопроводить меня в камеру, и тут я вспомнил, что впопыхах забыл предупредить ее о Картохе.

— Одну минутку, еще кое-что спрошу, — бросил я ему и снова влетел в кабинет. Назвав Елене номер Картохиной камеры и его фамилию; я в двух словах объяснил ей, что от нее требуется. — Любой ценой! Сегодня ближе к четырем. — Она буквально онемела и не произнесла ни звука. Я еще раз повторил ей номер камеры и прожег взглядом. «Теперь все. Осталось только цинкануть Картохе; сделаю это в обед, через баландеров. Они не въедут в суть, всего два слова: «Жду лекарства». Он поймет».

Когда я вернулся в камеру, Пузик уже готовил завтрак. У него сердце болело так же, как у меня почки. Но хороший понт — всегда деньги. Я и сам любил попонтовать, особенно когда был в ударе.

Мои опасения относительно истерики Елены были более чем напрасными. Она исполнила поручения как нельзя лучше, и уже на следующий день я держал в своих руках малявку от Тоски. Картоху перевели на больничку в тот же день и — о везение, или, наоборот, ирония судьбы! — поместили в камеру к Графу. Он еле очухался от температуры, которую нагнал себе. Елена сказал, что он мог запросто сгореть. Витя доверял Елене больше, чем гонцу, и просил дать сигнал через нее. Нас ждали уже этой ночью, но мы с Графом еще не решили, когда лучше валить, ночью или, наоборот, днем. На мой взгляд, днем выбраться из корпуса на тюремный двор было гораздо проще, чем ночью. Я так и написал Графу. Во-первых, входная дверь то и дело открывается и закрывается, ключи от нее на все сто у мента, а не у дежурного по следственному изолятору. Во-вторых, днем по двору ходит много народу: баландеры, рабочие со стройбригады, сами менты, врачи, прочие. И в-третьих, ночью столовая наверняка закрыта. Мы знали, что решеток на окнах там нет, но все равно — лишняя возня со стеклами плюс шум привлекут внимание ментов и отнимут у нас несколько драгоценных минут.

Граф же настаивал на том, что отваливать нужно непременно ночью. В столовой никого нет, на дежурство заступают ранним утром, следовательно, стук в пол, а мы должны были ударить по полу, чтобы нас услышали внизу, непременно услышат. Кроме того, по мнению Графа, ночью нам будет проще отъехать куда-нибудь на «скорой», нежели днем. Взрыв, хоть и приглушенный, привлечет внимание со стороны, а потом рабочие столовой — куда девать их и как они себя поведут? Их всего три-четыре человека, но все же. Граф понимал, что ночью дверь больнички может быть заблокирована, но обращал мое внимание на одно окно, на котором не было ни «баяна», ни решетки. Это окно (как он его высмотрел?) находилось в дежурке у ментов и выходило на тыльную сторону больнички. Менты хотели солнца и, очевидно, когда-то давно выпросили эту «льготу» у начальства. Так оно и осталось незарешеченным, свободным окном. Таким образом, главная наша задача состояла в том, чтобы тихо обезвредить мента, если ночью он будет один, и проскочить до столовой. Клей и газеты для стекол Граф уже припас. После легкого, почти беззвучного удара стекла с наклеенной на них газетной бумагой легко вытащить по кускам. Вопрос лишь в том, в какое время валить? После отбоя мент ни за что не откроет дверь сам, не имеет права. Только с разрешения или в присутствии ДПНСИ[2] либо с кем-то из посланных им. Это нас никак не устраивало. Валить раньше отбоя, часов в восемь-девять вечера, когда стемнеет? Пожалуй, да, и лучше раньше, пока менты не начали перезваниваться и готовиться к «закупорке». Не знаю почему, но моя душа противилась ночному побегу, и все же я был вынужден согласиться с Графом. В конце концов, он был лидером, а к лидеру надо прислушиваться, даже если твоя собственная интуиция говорит «нет». Елена была предупреждена мною и ждала моего ответа. И как только мы поставили последние точки над «i» и согласовали с Графом последние вопросы, я тут же забарабанил в дверь и попросился к врачу.

— Ты уже был, Михей, чего барабанишь? — недовольно заворчал мент, но спросить пошел. Было три часа дня.

— Сегодня между восьмью и десятью часами, — сказал я ей, и Елена побелела как мел. Я не знал, что говорил ей Тоска и как ее ублажал, но, скорее всего, Елена знала, что речь идет о побеге. Знала или догадывалась. Ее бледность и страх успокоили меня — суки так не бледнеют, они всегда спокойны и так же спокойно сдают. И все-таки мы рисковали, очень рисковали, ибо всякая баба непредсказуема. У нее ведь семья и дети, и она совершенно не хочет в тюрьму. Но дело сделано, думать надо было раньше.

Несмотря на то что «ствол» был у меня, мы договорились, что подтягивать мента в нужное время будет Граф. Вдвоем с амбалом Картохой они уделают его в два счета, затем, отобрав ключи, откроют меня. И лишь в случае, если мент окажется не один — а мы это обязательно определим по разговору на коридоре, их всегда слышно, — вся нагрузка ляжет на меня. Я подзываю мента, ставлю его под пушку, когда он откроет дверь, и веду ко второму. При малейшем шорохе или движении «ложу» обоих и открываю камеру Графа. Но гладко, как известно, бывает только в романах, я знал, что нас ждут большие непредсказуемости и что наш сценарий по большому счету немногого стоит.

Я посмотрел на Пузика-Женю… Интересно, пошел бы он с нами, если бы я ему предложил? Пузик и побег! Вооруженный побег. Нет, такие не бегут, они отваливают раньше времени и так. На фига ему бежать? А корячиться-то не меньше десятки, факт. И что с ним делать? В камере Графа остаются двое, но он писал, что публика солидная. А этот пузан? Куда бросится он после того, как мы прихватим мента или, не дай бог, уложим на коридоре? В дежурке есть специальный пульт, нажал кнопку — и по всей тюрьме завоет сирена. Об этом надо подумать, хорошо подумать. Пузик в это время был занят своими делами и даже не подозревал, что я думаю о нем.

Время подходило к пяти, а я по-прежнему молчал и не разговаривал с Пузиком. Пару раз он о чем-то спрашивал меня, я однозначно отвечал ему, вот и все. Нас соединял только приемник, работающий вполголоса. Елена уже пошла домой, возможно, звонит Тоске или говорит с ним с глазу на глаз. Еще немного, еще несколько часов… О, как тяжело вынести их, эти пару часов земного времени!..

Глава шестая

Я прошелся по камере и попросил у Пузика чистую рубашку и смену белья. Он удивленно поднял на меня глаза, но не спросил зачем. Он видел, что у меня есть чистая смена белья, и потому моя просьба несколько удивила его.

— Я дам, но моя рубашка будет тебе маловата, а трусы, наоборот, велики, — заметил он.

— Ничего, влезу, подтяну. — По приемнику как раз просигналило: девятнадцать ноль-ноль. Я подошел к двери и, приложив ухо к холодному металлу «кормушки» — там были щели, и оттого в этом месте коридор прослушивался лучше, — попытался просечь обстановку в дежурке. Никаких голосов оттуда не доносилось, и я понял, что мент пока еще один. Очевидно, читает или просто дремлет на стуле. Пузик уже достал из своего чемодана все, что я просил, и положил мне на койку. Когда я отошел от двери и принялся раздеваться, он что-то почувствовал, уловил.

— Ты что же, прямо сейчас переоденешься, не станешь ждать бани? — спросил он обычным тоном, без тени удивления, но голос все равно выдал его. Действительно, день можно было подождать, в баню нас должны были вести завтра. Мои действия выглядели по меньшей мере странно, поэтому он и спросил.

— Да, прямо сейчас, — ответил я ему, втискиваясь в действительно узковатую мне рубашку. — Потом объясню, потом.

Он несколько секунд что-то соображал, затем промолвил:

— Я уже догадался…

— Догадался? — Я повернулся к нему лицом. — Ну-ка, ну-ка. Что же, по-твоему, я собираюсь делать? Ин-те-рес-ненько.

— А! — он махнул рукой. — Знаю… Не мое это дело, Коля.

— Отчего же, скажи, — настаивал я.

— Да к бабе собрался, к бабе. Что тут неясного? Молодая или так себе? — Глазки его заблестели, он сглотнул слюну.

— Ничего. Лет двадцать семь, — соврал я убедительно. — Там еще три есть… Можешь и ты нырнуть позже, если договоришься. Они уже не заразные, не бойся.

— Да?

— Да. Зэчки пилятся на десятку, яйца в себя запихивают!