Евгений Сухов - Бриллиантовый крест медвежатника
Карменцита вытянула руку в сторону — эдакий приглашающий жест, — и на сцене появился великий Гарольдини в черном цилиндре, черном фраке и черном же плаще с алой подкладкой. Он был представителен и высок, и ежели бы у кого возникло вдруг желание измерить его портняжным метром от пят до макушки цилиндра, то, верно, получилась бы целая сажень.
Гарольдо слегка поклонился, а когда выпрямился, у него изо рта вдруг выскочило яйцо. Он вынул его и хотел было что-то сказать, но только открыл рот, как из него опять выпало яйцо. Он взял его, сделал шаг-другой по сцене, замер, и новое яйцо появилось у него изо рта. Так он изрыгнул из себя штук восемь яиц. Когда яйца кончились, он вытянул изо рта ленту саженей в десять и стал показывать карточные фокусы. Вот уж где действительно Гарольдини был непревзойден и велик. В его колоде, которую он распечатал на глазах зрителей и которая была вполне обычной: четыре двойки, четыре тройки… четыре дамы… четыре туза, оказывалось вдруг десять валетов, двадцать дам, а то и все шестьдесят два туза. Карты в его руках совершенно бесследно исчезали, потом появлялись в самых невероятных местах: изо рта, ушей и даже ноздрей. Несколько раз он запустил колодой в зрителей, и она, почти долетев до первого ряда, всякий раз возвращалась обратно к владельцу.
Все эти фокусы очень понравились публике, и все дружно похлопали маэстро. Потом непревзойденный и великий доставал из своего цилиндра самые разные вещи, а под конец вытащил из него хвостатую мышь и следом — огромного кота с круглой, как мячик, головой.
— А сейчас — смертельный номер, — окончив фокусы, громко произнес Гарольдо Гарольдини. Он был старше Карменциты и заметно лучше ее говорил по-русски. — Его делать только я, и больше никто в мире. Это есть эксперимент.
Щурясь, он посмотрел в зал, останавливая взгляд на девицах и женщинах.
— Дамы и господа! Для чистоты эксперимента мне нужен один человек из зал. Кто-нибудь из очаровательных мадемуазель.
— А что, мадам вас не устраивают? — с сарказмом спросила Елизавета.
— Устраивают, — ответил магик и внимательно посмотрел на нее. — Хорошо. Будьте так добры, поднимитесь ко мне на сцен.
Елизавета улыбнулась Савелию и подошла к магику. Тот хлопнул в ладоши, и появилась Карменцита со шпагой в руке. Она отдала ее маэстро и удалилась.
— Вы позволите узнать ваше имя? — спросил Гарольдини.
— Елизавета.
— Встаньте на середину, мадам Елизавета. Итак, — обратился уже к публике великий и неповторимый, — я начинать эксперимент. Прошу соблюдать полнейший тишину, чтобы я мог добиться нужной концентрации воли и быстроты движения. Ошибка непозволительна, она может привести к плачевному результат.
Зал притих.
— Над результатами мой эксперимент бились медицинские светила Лондона, Берлина и Парижа, но так ничего и не смогли объяснить. Это настоящий феномен. Феномен великого Гарольдо Гарольдини.
Он обернулся к Лизавете, проделал над ее головой несколько пассов и вдруг с такой силой воткнул шпагу прямо ей в сердце, что она вышла из-под левой лопатки вершков на пять. Лизавета стала валиться на бок, и тут на сцене внезапно погас свет.
Публика ахнула. Какая-то женщина издала истошный крик, а затем послышался глухой удар. Очевидно, она упала в обморок и бревном свалилась на пол. Зал разом загудел. Савелий, до того только ошарашенно моргающий глазами, выхватил свой неизменный «бульдог», который и на сей раз взял на всякий случай с собой, вскочил с места и бросился к сцене. И тут включился свет. На пятачке импровизированной сцены с растерянным видом стояла целехонькая Лизавета, а рядом с ней широко улыбался великий и непревзойденный Гарольдини. Савелий облегченно выдохнул и вернулся на свое место. Шум в гостиной прекратился, а затем публика взорвалась аплодисментами. Магик кланялся и указывал на Лизавету, как бы говоря, что свой успех, дескать, он делит с этой дамой поровну.
Представление закончилось, и пассажиры, благодаря Афинодора Далматовича за доставленное удовольствие и полученную встряску, стали расходиться по своим каютам. Недовольна была только пожилая дама, хлопнувшаяся в обморок, ибо больно ударилась об пол коленкой и теперь она у нее болела.
— А ты чего вскочил-то? — улыбаясь, спросила Елизавета, когда они вернулись к себе. — За меня беспокоился? Думал, он взаправду меня проткнул шпагой насквозь?
— Это было так неожиданно, — ответил Савелий, стараясь незаметно для Лизаветы убедиться, что в ее теле нет дырки. Дырки не было, и платье было совершенно цело. — Все произошло как-то само собой.
— А вот я поначалу совсем не была уверена, что этот Гарольдини действительно не проткнул меня шпагой, — сказала Лизавета. — Как раз наоборот. У меня было такое ощущение, словно что-то острое и холодное все же пронзило меня. Голова закружилась, и я бы упала, не поддержи он меня. Но это, верно, от порошка.
— Какого порошка? — насторожился Савелий.
— Когда Гарольдини делал надо мной свои магические пассы, он рассыпал прямо перед моим лицом щепоть белого порошка. И я сразу почувствовала слабость. А потом все прошло.
— Понятно, — усмехнулся Савелий, помогая Лизавете снять платье. — А этот магик, однако, большой шельмец.
Елизавета сняла лиф и нижнюю юбку, оставшись в шелковых кружевных штанишках с рюшами и оборочками.
— Ты раздевайся и ложись, я быстро, — сказала она и пошла в ванную. Там она скинула штанишки и придирчиво оглядела свою фигуру в зеркале. Не найдя изъянов — хороша, несомненно, хороша, — она отвернулась. Руки привычным жестом потянулись к небольшим, аккуратно вылепленным ушкам, чтобы снять серьги, но пальцы наткнулись лишь на холодноватые мочки. Елизавета снова повернулась к зеркалу и всмотрелась в свое лицо. Большие бриллиантовые серьги, купленные Савелием на ее двадцатипятилетие в ювелирной лавке на Кузнецком, исчезли.
Глава 6 ШЕЛЬМЕЦ С ХИТРОВКИ
— Их нет нигде, — подошла Елизавета к Савелию, шарившему рукой под ломберным столом. — Как корова языком слизала.
— На сцене смотрела? Под занавесями, оконными портьерами?
— Да смотрела, нет их там.
Савелий выпрямился.
— Черт возьми, куда же они могли подеваться? Может, сперли?
— Кто? Когда? — бровки Лизаветы взлетели вверх, как маленькие полумесяцы.
— Ты не помнишь, кто за тобой сидел? Не мог он снять серьги, когда потушили свет в гостиной?
— Не мог, — отрезала Лизавета.
— Почему? — спросил Савелий, припоминая весь ход представления в гостиной.
— Потому что за мной никто не сидел, стул был пустой.
— Ты уверена?
— Уверена! — притопнула ножкой Елизавета.
— Ну, тогда это артисты, — резюмировал Савелий. — Скорее всего, сам Гарольдини. Сыпанул перед тобой какого-то дурманящего порошку, ты поплыла, а когда на сцене, после того, как он тебя будто бы проткнул шпагой, погас свет, преспокойно снял с тебя сережки…. Идем.
— Куда?
— Во второй класс, к артистам.
— А какая у них каюта?
— Сейчас узнаем у приват-доцента.
Напольные часы в гостиной пробили половину первого ночи.
— А не поздно ли? — усомнилась Лизавета.
— Поздно, — согласился Савелий. — Но будет совсем поздно, когда, проснувшись завтра утром, мы узнаем, что эта парочка сошла с парохода в Покрове или Собинке.
— Да, ты прав, — согласилась Лиза. — Идем.
Приват-доцент еще не ложился и открыл им сразу. Он, очевидно, тяготился одиночеством и заметно обрадовался поздним визитерам.
— Проходите, проходите, — засуетился он. — У меня есть бутылочка «Шато».
— Нет, благодарствуйте, господин Дорофеев, — отказался от приглашения Савелий. — Мы просто хотели узнать номер каюты маэстро Гарольдини.
— Пожалуйста. Они едут вторым классом в нумере восемнадцатом.
— Спасибо, — тепло глянула на приват-доцента Лизавета. — Вы нам очень помогли.
* * *— Прелесть моя, сладкая моя, — прикрыв глаза, бормотал на чистом русском языке великий и неповторимый.
Он лежал на кровати совершенно голый, а по нему ерзала причинными местами, тихо постанывая, тоже совершенно нагая Карменцита.
— Давай, милая, давай, — жарко прошептал Гарольдини, и Карменцита, оседлав магика и заправив в себя его разбухшую и затверделую плоть, начала настоящую скачку. Человеку юному или неискушенному в любовных утехах могло показаться, ежели, конечно, смотреть не с близкого расстояния, что нагая женщина сидит на лошади, которая то ли танцует, то ли почему-то скачет на месте. Но под рыжей ассистенткой была вовсе не лошадь, а прикрывший веки и запрокинувший в любовном экстазе голову мужчина лет сорока с хвостиком, годов пятнадцать уже как откликающийся на имя Гарольдо Гарольдини. Он придумал его сам после того, как решил завязать с картами. До этого его звали Яцеком, и был он картежным махинатором весьма высокого полета.
