Лев Константинов - Удар мечом (с иллюстрациями)
— Я в своей хате, — ответила девушка, но покорно пристроилась на краешке стула. «Так и должно быть, — отметил Стась, — боится: побледнела, глаза неспокойно бегают, голос дрожит, вялый, беспомощный».
— Пришел, как и обещал, чтобы поговорить с тобой о том, что дорого каждому украинцу, — немного торжественно начал проводник. — Настоящему украинцу… — подчеркнул он.
— Может, не надо таких разговоров? — спросила Мария. — Не доведут они до добра, сердцем чувствую.
— Кто же тебя так напугал, дивчино? — Стась картинно откинулся на спинку стула. — Кто тебе внушил, будто с нами нельзя говорить откровенно? — В словах проводника звучало искреннее удивление; недоумение.
Мария глянула на него настороженно, нерешительно спросила:
— Ты в Данилу стрелял?
— Я, — подтвердил Стась.
— Ну вот, видишь, как получается: Данила на комсомольском собрании против вас выступал, ругал — ты и решил с ним спорить с помощью автомата.
— Данила враг наш, а с врагом один разговор — смерть.
— Вот я и думаю: скажу что-нибудь не так — ты и со мной поступишь, как с Данилой… Нет уж, как в таких случаях умные люди говорят: моя хата с краю…
— Так ты совсем другая — не ровня Даниле… Уже мои люди во всей округе знают, что ты мне жизнь спасла.
— Этого еще не хватало, — совсем приуныла Мария. — Теперь у меня только один выход: уезжать отсюда немедленно.
— С чего бы это? — удивился проводник. — Я ведь о твоей безопасности забочусь. А то вдруг какой-нибудь ретивый «боевик» надумает свести счеты с советской учительницей.
— Не надо было этого делать, Стась, — Мария сказала это твердо, уверенно. — Получилось так, что помогла я тебе… Так зачем же про то болтать по всей округе?
Стась недовольно поморщился, его, видно, обидел этот неожиданный выговор. Он хотел было сказать, что не сопливой девчонке учить его, прошедшего многолетнюю школу борьбы, конспирации, но сдержался, терпеливо объяснил:
— Знают только наши доверенные люди. Их к стенке ставь — слова не выдавишь. А предупредить следовало — действительно, могут не разобраться и отправить тебя на тот свет.
— За что? — Мария зябко передернула плечами, плотнее закуталась в широкий платок, накинутый на плечи. — Я ведь никому ничего плохого не сделала.
— Ты школой советской руководишь, комсомолкой являешься. — Стась многозначительно помолчал, потом строго спросил: — Чему детей учишь?
— Грамоте, вот чему.
— Не только. Наверное, рассказываешь им про Советскую власть, всякие коммунистические идеи ребятишкам вдалбливаешь…
— Учу их тому, что предусмотрено программами. — Девушка решительно встала, давая понять, что спорить на эти темы не хочет.
— Сядь! — потребовал проводник. — Наш разговор только начинается. Если ты любишь свою Отчизну, должна воспитывать у детей любовь к Украине.
Мария немного помедлила с ответом. Она отвернулась к окну, и лица ее не было видно. О чем думает дивчина? Может быть, о том, что там, за окном, Украина, поля ее, заводы, росистые разливы лугов, необъятные поля пшеницы, горы буковинские и степи таврийские?
Сказала Мария:
— Ты прав, Стась, обязан учить каждый педагог своих питомцев любви к Родине…
— Согласна? — обрадовался проводник. — Я знал, что ты все поймешь.
— Когда была я совсем маленькой, отец любил водить меня осенними вечерами к реке. Стояли мы на круче, а высоко в небе тянулись к южным краям журавлиные ключи, и далеко вокруг слышалось их тоскливое курлыканье. «Слышишь? — спрашивал отец. — Журавли плачут. Ненадолго родину покидают, а плачут…» И еще он мне говорил, что не может человек без родины…
— Настоящий патриот твой отец, — одобрительно кивнул Стась. — На таких наша земля держится.
— Твоя правда, — охотно подтвердила Мария. — И когда пришли на нашу землю гитлеровцы, взял мой тато автомат и подался к партизанам…
По лицу Стася скользнула тень. Он нахмурился, сердито свел брови.
— Значит, ты из партизанской семейки.
— А чем тебе это не нравится? Партизаны с оружием в руках боролись за счастье Отчизны, защищали ее от лихого ворога.
— В союзе с москалями…
— Сказала уже: не хочу на эти темы с тобой спорить. Все равно не поймем мы друг друга. И есть для меня только один выход — уехать из Зеленого Гая, раз натворила столько глупостей.
— Никуда ты не уедешь, — отрубил Стась. — Ты нам здесь нужна.
— Кому это «нам»? — учительница вскинула брови.
— Тем, кто не щадит ни сил, ни жизни в борьбе за великие идеи!
Главарь банды настроился на торжественный лад, заговорил о борьбе за самостийную державу, «свободную от коммунистов и москалей». Он умело подтасовывал факты, искажал события, в его рассказе бандеровцы выглядели чуть ли не великомучениками за народ — непонятно только, почему их именами детей на селах пугают. Мелькали обильно слова «любимая», «единственная», «прекрасная» в сочетании со словом «Украина», и опять-таки было непонятно, как можно истязать и грабить ту, которую называешь «единственной» и «прекрасной». Особенно часто мелькало слово «самостийность» — его Стась повторял как заклинание.
Проводник говорил долго. Он пустился в исторический экскурс, изложил воззрения видных националистических идеологов, помянул и «славных лыцарей», которые оружием утверждают их идеи на украинской земле.
— Ничего я действительно не понимаю, — тоскливо, очень безнадежно махнула рукой Мария. — Вот ты говоришь: герои… А люди твоих хлопцев бандитами называют — они хаты жгут, детей и тех не жалеют…
— Террор нас никогда не пугал, — опять принялся объяснять бандеровец. — Больше того, сейчас это единственное реальное для нас средство борьбы. Пусть горят села, пусть дым затягивает небо — история нас простит.
— Нет! Историю создает народ, а народ никогда не прощает причиненного ему зла.
— Браво, учительница! — насмешливо захлопал в ладоши Стась. — Оказывается, ты тоже умеешь дискутировать!..
— Говорю, что думаю.
— Заметил уже. Потому и прощаю злые слова в наш адрес. Не от ненависти они, а от непонимания целей нашей борьбы. Верю, что ты будешь с нами! — торжественно провозгласил он.
— Нет, Стась, — твердо ответила Мария. — Единственная моя мечта — жить спокойно, учить детей доброму и разумному.
Стась насупился, замолчал, нервно барабаня пальцами по столу. Ему-то казалось, что привел убедительные аргументы, доходчиво и популярно изложил основы бандеровской веры. И вот никаких результатов: то ли не верит ему эта учительница, то ли запугана и потому стремится держаться подальше от таких, как он. Твердит как заводная: «моя хата с краю». Наверное, считает, что для нее лучший выход — сидеть тихо и мирно, ни во что не вмешиваться. Только ничего не выйдет у нее с таким нейтралитетом. Не стал бы он, Стась, тратить на эту дивчину столько времени, если бы не важные для того причины.
Самый веский аргумент, размышлял Стафийчук, — это пуля. Жаль только, нельзя им воспользоваться в данном случае, учительница очень нужна ему, Стасю, для осуществления некоторых будущих планов. Она и сама еще не понимает, как крепко привязала себя к сотне и тем, что об облаве предупредила, и тем, что в трудную минуту проводника у себя укрыла.
Ничего, Стафийчук подберет к ней ключи. И не таких обламывали. Какое ему в конце концов дело, с верой ли в идею самостийности будет выполнять его приказы или нет? Важно, чтоб со страхом, с постоянной мыслью о мучительной смерти, если изменит, выдаст.
В окно трижды постучали: два раза подряд и после паузы еще раз.
— Мне пора, — поднялся проводник. Он щелкнул предохранителем автомата, вскинул его на плечо. Уже с порога сказал: — Мы еще встретимся, наш разговор не окончен. А пока хорошенько подумай над тем, что я тебе говорил. Предупреждаю: у тебя только два пути — или с нами, или против нас. И хотя ты спасла мне жизнь — забуду про это, если только вздумаешь снюхаться с нашими врагами.
— Снюхаться? — переспросила Мария. — Ну и лексикон у тебя, Стась, давно таких словечек не слышала… Значит, решил со мной не церемониться? Тогда зачем было так долго топтаться вокруг да около? Впрочем, — учительница говорила тоскливо и покорно, — получаю то, что заслужила, — за страх всегда платят дорогой ценой…
Провожая Стася до двери, она думала о том, что проводник один никуда не ходит, даже к ней наведался с телохранителями, и, пока рассуждал о соборной, самостийной державе, автоматы бандитов стерегли каждую тропинку к ее дому.
«Назовем тебя Зоряной…»
Стафийчук снова и снова посылал связников, и Мария чувствовала, что даже днем и она и дом ее находятся под неусыпным наблюдением. Потом Стафийчук снова лично пожаловал к Марии. На этот раз его сопровождал высокий хлопец с багровым рубцом на левой щеке. Пока Стась разговаривал с учительницей, он Неподвижно сидел на лаве, положив на колени автомат.
