Андрей Таманцев - Их было семеро…
— Бизнес, пан, бизнес!
Мы развернулись на аллейке, которую нарисовали на плане мотеля Голубков и Боцман, и подъехали к крайнему коттеджу, под навесом которого виднелся приплюснутый капот темно-вишневой «альфа-ромео» с афинским — синей вязью по белому фону — номером. Трубач встал сбоку от двери, а я нажал кнопку интеркома, держа наготове поставленный на «паузу» диктофон.
— Кого там еще черт пригнал? — раздался в микрофоне не слишком мелодичный мужской голос.
Я снял диктофон с «паузы», из него прозвучало:
— Свои, Ленчик. Это я, Владас. Со мной Корень.
Я выключил диктофон и спрятал в карман. Больше он был не нужен.
— Сейчас… секунду!.. — послышалось из интеркома.
Дверь приоткрылась, Трубач сунул в щель свою лапищу и извлек наружу довольно плотного малого в майке. За пояс его джинсов был засунут пистолет Макарова. В ту же секунду ПМ оказался в руке Трубача, а в горло оторопевшего Ленчика уперлось острие ножа — одного из тех, с автоматически выщелкивающимся лезвием, что мы забрали у хрустовских кадров.
— Спокойно, Ленчик, — негромко и даже дружелюбно проговорил Трубач. — Главное — спокойно! Ты понял?
Он втолкнул охранника в прихожую, я вошел следом и закрыл за собой дверь. Замок автоматически защелкнулся.
Откуда-то из глубины коттеджа послышался плеск воды и другой мужской голос:
— Кто там?
— Свои, Ленчик, свои, — подсказал Трубач. — Влад и Корень. По делу заехали.
— Свои, — послушно повторил охранник. — Влад и Корень.
— Пусть ждут! Плеск воды стих.
— Ванну Граф принимают? — полюбопытствовал Трубач.
— Не, душ. Позвать, что ли?
— Зачем? Пусть человек моется, мы не спешим. Где еще пушки?
— Нету больше, ни одной, — замотал головой Ленчик.
Я вошел в просторную гостиную, служившую одновременно, как во всех европейских мотелях, кабинетом, баром и спальней, сунул руку под подушку на незастеленной кровати. Там оказался австрийский «глок» с глушителем. В верхнем ящике письменного стола обнаружился еще один инструмент — браунинг 32-го калибра.
— А врать-то, Ленчик, нехорошо, — укоризненно проговорил Трубач. — Очень это некрасиво.
Он перебросил мне ПМ, спрятал в карман нож и ахнул обеими ладонями по ушам охранника. Это у Трубача называлось «сыграть в ладушки». Прием довольно щадящий, но на полчаса объект отключался. После чего Трубач перенес Ленчика на диван и аккуратно уложил лицом к спинке.
Я сел в кресло и выложил перед собой на журнальном столике пистолеты. Целый арсенал.
— И еще может быть, — заметил Трубач. — В кармане халата.
— Не исключено, — согласился я.
Трубач занял выжидающую позицию рядом с дверью в ванную.
Минут через пять плеск воды прекратился, а еще через некоторое время дверь открылась и появился низенький человек лет пятидесяти в красном стеганом халате до пят с атласным поясом и атласными отворотами. Шея его была закутана шелковым, бордовым с искрой, платком. Полноватое, лоснящееся от бритья и крема лицо выражало легкую снисходительную надменность. Эдакий Наполеончик. Лишь маленькие злые глаза-буравчики портили его экстерьер.
Сначала он увидел Ленчика на диване и рявкнул, мгновенно покраснев:
— Ты что разлегся, мать…
Но тут он увидел меня. Потом Трубача.
— Извините, Граф, — сказал Трубач и извлек из кармана роскошного халата небольшой бельгийский «байард» калибра 6,35. — Больше ничего нет. Как ни странно, — сообщил он мне и присовокупил «байард» к выложенной на столе коллекции.
— Проходите, Граф. Садитесь, — предложил я. — Любите оружие? Я тоже. Вот этот экземпляр в вашей коллекции мне особенно нравится. — Я повертел в руках «глок». — Специальная разработка для австрийских оперативников. Всем хорош. И легкий, и мощный. Не уступите? Я бы дал за него настоящую цену.
Он молчал, пытаясь сообразить, как вести себя в этой неожиданной ситуации.
— Я говорю вполне серьезно, — заверил я и для убедительности вытащил из внутреннего кармана пиджака пачку новеньких баксов в банковской бандероли. — Сколько?
— Странное предложение, — заговорил, наконец, он. — Вы его и так забрали.
— Исключительно из предосторожности. Чтобы избежать случайных эксцессов, — объяснил я. — Неужели я похож на человека, способного отнять у другого орудие производства? Это все равно что у столяра отобрать долото. Я верну вам ваш арсенал. После того как закончим разговор. Может, все-таки продадите?
— Я не торгую своим оружием.
— Понимаю вас. Я бы тоже не продал. — Я спрятал баксы и кивнул Трубачу: — Взгляни на кухне, нет ли там какого-нибудь пакета?
Трубач принес полиэтиленовую сумку, я ссыпал туда оружие и поставил сумку на пол. Объяснил:
— Не люблю вести переговоры с оружием. Невольно отвлекает от дела.
— Особенно когда оно в чужих руках, так? — спросил Граф.
Начал осваиваться. И был явно доволен своим вопросом. Я решил, что стоит его поощрить.
— Остроумно, Граф. Нечасто приходится иметь дело с таким смелым и находчивым человеком. Ничего, что я называю вас по кличке? Просто я не знаю вашего имени.
— Ничего, — кивнул он. — Это не совсем кличка.
С ним, пожалуй, было все ясно. Не совсем кличка. Да кто ж тебе, ублюдку, поверит, что в тебе есть хоть капля дворянской крови! Разве что молодой барин когда-то завалил твою крепостную прабабку на сеновале. Да и то не барин, а барский кучер.
Проблемы российской и нероссийской геральдики меня никогда в жизни не интересовали, начисто лишен я был и снобизма, заставляющего нынешних новых русских выискивать в своих родословных благородные крови и даже объединяться в дворянские клубы. Все мои предки, насколько я знаю, были крестьянами, я не видел в этом никакого повода ни для гордости, ни для стыда. И намек на графство, прозвучавший в словах этого злобного недомерка, привлек мое внимание лишь потому, что мне нужно было понять, с кем я имею дело. Ради успеха самого дела.
Лагерный опыт у него, конечно, был. Но, пожалуй, мотал он срок не за бандитизм. И не за торговлю. Торгаши так и остаются торгашами. Скорее всего — из цеховиков. Эти гораздо чаще становятся главарями банд. Воля, ум, опыт, жестокость, алчность. «Вор в законе» — это понятно было из его разговора с Владасом, записанного с «жучка». Но уже новой формации. Старым «правильным ворам» их закон запрещал даже жениться и иметь детей. И предписывал жить в скромности. Да за один этот халат и «альфа-ромео» ему дали бы «по ушам» — лишили бы звания вора. А в Афинах наверняка и вилла не из последних. И дети учатся где-нибудь в Кембридже.
В лексиконе нет фени. Тоже показатель. В отношениях с партнерами по бандитским делам он, конечно же, козыряет воровским чином, но в обычной жизни отмежевывается от него. Косит под интеллигента.
Странные все-таки дела. Уж на что наша российская интеллигенция бедная, убогая, замордованная — если верить тому, что она сама о себе говорит и пишет. А есть все-таки какая-то в ней привлекательность. Недаром вся разжиревшая шваль любит тусоваться с артистами и писателями.
Сам Сталин не лишен был этой слабости.
И даже Берия.
Так что же такое мой контрагент? Умен. Свиреп. Жаден. Самовлюблен. И вот что еще — агрессивен. Не помочь же он взялся Владасу, а захватить оставшийся без хозяина бизнес.
Отсюда, пожалуй, нужно и танцевать.
— Извините, Граф, — сказал я. — Невольно задумался. О странностях жизни, которая сводит таких разных людей, как мы с вами. Одинаковых лишь в одном.
— В чем?
— В стремлении достичь своей цели.
— Вы не представились, — напомнил он. Интеллигент! А подумал небось: «Да кто же ты, сука, такой?»
— Сергей, — назвался я. — Для друзей — Серж. Или Сережа.
— А для врагов?
— У меня нет врагов.
— Ну, ладно! Так не бывает.
— Бывает. Я расскажу вам о своем методе. Чуть позже. Прежде чем перейти к делу — у вас, вижу, есть вопросы ко мне?
— Как вы на меня вышли?
— Владас.
— Как вы вышли на него?
— Он сам вышел на нас. «Строен».
— Проклятый кретин!
— Не нужно, Граф. Ибо сказано: о мертвых или хорошее, или ничего.
— А он?..
Я пожал плечами.
— Увы. Ему отвернули голову.
— То есть как?
— Никогда не видели, как отворачивают головы?
— Кто отвернул? Вы?
— Ну почему обязательно я?
— А кто?
— Наш разговор напомнил мне американский детский анекдот. Учитель спрашивает: «Джон, почему ты вчера не был в школе?» — «Водил корову к быку». — «А отец не мог этого сделать?» — «Он бы мог, но бык лучше…» Правда, смешно?.. Нет, это сделал мой помощник Коля. Рекомендую, — показал я на Трубача, который полулежал в кресле и ловил кайф от нашего разговора. — Он очень не любит, когда его друзьям тыкают в грудь горящую сигарету. Он от этого становится очень нервным. Так что Владас, можно сказать, сам виноват… Колюня, покажи Графу, что там лежит в кузове «фиата». А то у нас слишком много времени уйдет на предварительные вопросы.
