Тайна Леонардо - Воронин Андрей Николаевич
Молодой человек, никуда не торопясь, установил посреди бутафорской операционной, где когда-то расстался с жизнью Короткий, легкую алюминиевую треногу, а затем развернул шуршащий сверток. Бумагу он скомкал и убрал за пазуху, а то, что было в свертке, аккуратно примостил на треноге, как раз напротив спящего доктора.
И тут невообразимое сочетание вчерашней водки, сегодняшнего коньяка, милицейских побоев, клофелина и постоянного нервного возбуждения, продиктованного нечистой совестью, дало неожиданный, почти немыслимый результат: доктор Дружинин проснулся.
Первым, что он увидел, была какая-то женщина, кормившая грудью младенца прямо у него, доктора Дружинина, перед носом, как будто другого места не нашлось. Младенец был абсолютно голый и какой-то чересчур упитанный, крупный, а главное, кучерявый. Молодая дама, кормившая его грудью, показалась Владимиру Яковлевичу смутно знакомой, и некоторое время он ломал голову, пытаясь сообразить, кто бы это мог быть. Какая-нибудь медсестричка, с которой он переспал пару раз, залетела по собственной глупости и явилась качать права? Бывало с ним такое, и не однажды, но что-то тут было не так: эта красотка с младенцем почему-то никак не ассоциировалась у него с медсестрой. Лицо у нее было нежное и одухотворенное, и на ребенка своего она смотрела прямо-таки с обожанием, но, глядя на нее, Владимир Яковлевич почему-то испытывал не умиление или, наоборот, раздражение, а самый настоящий страх. Да и младенец в его сознании по непонятной причине никак не желал увязываться с этим молодым, нежным, смутно знакомым лицом. Что-то тут было лишним, неуместным – то ли младенец, то ли это лицо. Да и грудь, которую кудрявый карапуз лениво посасывал, кося глазом на Владимира Яковлевича, показалась доктору какой-то не такой – слишком маленькой, что ли, слишком юной...
"Точно, – подумал он. – Грудь должна быть на пару размеров больше. Я же сам ее ваял, кому же знать-то, если не мне? И лицо... Ба! Да вот же это кто! Где она младенца-то раздобыла? Напрокат, что ли, взяла? А зачем?.."
Тут в мозгу у него почти окончательно прояснилось, и он понял, наконец, что смотрит не на живую женщину, а на ее написанный маслом портрет. Художник зачем-то пририсовал этой бездетной и совершенно бесчувственной (сразу видно, что фригидной) крокодилице какого-то постороннего младенца, с которым она стала выглядеть ну прямо как мадонна, с которой, собственно...
– М-мать, – непослушными губами выговорил он, сообразив наконец, на что смотрит, какая такая мадонна стоит перед ним на складной алюминиевой треноге. – Что за?..
Его попытка вскочить – попытка, заранее обреченная на провал, учитывая состояние, в котором он находился, – была пресечена коротким толчком в плечо, усадившим его на место. Владимир Яковлевич ощутимо треснулся затылком о кирпичную стену и замычал от боли.
– Будешь знать, как картины воровать, – сказал ему незнакомый мужской голос.
– Я?! – возмутился Дружинин. Он хотел добавить, что в жизни не воровал никаких картин, но вместо слов из глотки вырвалось только невнятное мычание, потому что рот ему заткнули чем-то твердым, одновременно округлым и угловатым, противно отдающим железом и машинным маслом.
– Ммм?.. – промычал доктор Дружинин.
Вместо ответа молодой человек в черном спустил курок, и мозги Владимира Яковлевича с огромной силой вылетели вон из развороченного затылка, образовав на грубой штукатурке стены замысловатый, оплывающий темно-красными потеками узор.
Молодой человек брезгливо вытер ствол пистолета об одежду покойника, убрал оружие за пояс и неторопливо покинул подвал.
Причины, по которым осуществлявшие наружное наблюдение за домом доктора Дружинина оперативники ФСБ не заметили ни его появления в доме, ни ухода, так и остались неизвестными.
* * *Свободного места для парковки, естественно, не нашлось, и Ирина остановила свою спортивную "хонду" там, где оно было, – то есть прямо под знаком, запрещающим остановку.
Она нервно закурила, глядя сквозь протертую "дворниками" в покрывавшей ветровое стекло грязи полукруглую амбразуру на привычную уличную суету. Инспектор ДПС с пачкой штрафных квитанций и тремя голодными детьми почему-то задерживался, упуская лакомый кусок. Табачный дым лениво льнул к холодному стеклу, за которым уныло серел слякотный питерский декабрь, и в душе у Ирины царили такие же, как снаружи, неопределенно-серые клубящиеся сумерки. Похоже было на то, что взятый ею след завел в тупик; более того, несмотря на заверения Валерии Захаровны, Ирина чувствовала, что до сих пор находится под подозрением, и не удивилась бы, если бы вместо ее новой знакомой к месту встречи прибыл вооруженный до зубов наряд милиции.
"Ну, ладно, – мысленно сказала она себе, – правильно, сыщик из меня никакой, так ведь это же было ясно с самого начала! Как там у Александра Сергеевича сказано? "Дурачина ты, простофиля, не садись не в свои сани..." Что-то в этом роде. "Сказка о рыбаке и рыбке". Это про меня написано. Может, все-таки позвонить Сиверову, пока не прибыла опергруппа? А то ведь широко разрекламированное право на один звонок – штука сугубо теоретическая. Позвонить, конечно, не дадут, а пока Глеб Петрович с Федором Филипповичем хватятся тебя, дуры, да пока выручат, ты такого успеешь натерпеться, что ни в сказке сказать, ни вслух произнести..."
Мимо, притормаживая и с громким шорохом разбрасывая высокими колесами коричневую слякоть, проехал огромный черный джип. Оранжевый указатель поворота едва различимо мигал под слоем грязи, с чехла запасного колеса скалила зубы свирепая волчья морда. Джип причалил к высокому бордюру метрах в десяти от красной "хонды"; "дворник" на его заднем окне пару раз мотнулся из стороны в сторону, как будто приветствуя Ирину, потом загорелись белые огни заднего хода, и огромный внедорожник осторожно попятился, остановившись в метре от ее капота.
Ирина напряглась, когда из джипа вышел и направился в ее сторону какой-то незнакомый молодой человек спортивного телосложения с неброской, бесцветной внешностью профессионального шпика. Рука сама собой потянулась к телефону, но было поздно: молодой человек уже наклонился к окну и несильно постучал согнутым указательным пальцем в грязное стекло.
Немного успокоившись, поскольку представляла себе операцию захвата несколько иначе, Ирина нажала кнопку стеклоподъемника. Когда стекло слева от нее с жужжанием опустилось сантиметров на десять, она убрала палец.
– Добрый день, – сказал молодой человек в образовавшуюся щель. – Валерия Захаровна просит вас перейти в ее машину.
Возразить было нечего, да и Валерия Захаровна не относилась к категории людей, привыкших брать в расчет чьи-то возражения. Ирина вышла из машины и направилась к черному джипу, почти уверенная, что там вместо Валерии Захаровны ее поджидают четверо оперативников в черных масках. Молодой человек – по всей видимости, водитель – открыл перед ней заднюю дверь, и она с облегчением увидела на кожаных подушках просторного сиденья вовсе не угрюмых оперативников, а мило улыбающуюся ей знакомую.
– Забирайтесь скорее, милочка, – сказала Валерия Захаровна, похлопывая по сиденью рядом с собой узкой, обтянутой черной перчаткой ладонью. – Гена, заводи, поехали!
– Погодите, – сказала Ирина. – А как же моя машина? Здесь ведь нельзя стоять, ее заберут на штрафную стоянку...
– Вы забыли, с кем имеете дело. Я ведь говорила вам, что все могу уладить, так что волноваться вам не о чем. Садитесь, милочка, нас ожидает в высшей степени увлекательная поездка!
Ирине ничего не оставалось, как подчиниться. Черный джип тронулся, влился в поток уличного движения и пошел, набирая скорость, куда-то – куда именно, Ирина не сумела разглядеть сквозь тонированные да вдобавок еще и густо забрызганные грязью стекла.
– Я должна еще раз перед вами извиниться, милочка, – сказала Валерия Захаровна, дружески похлопывая Ирину по руке. – Как я могла подумать такое о вас! Это просто уму непостижимо. Поверьте, я всеми силами постараюсь искупить свою вину.
