Олег Приходько - Прыжок рыси
Перечисление театральных жанров Игорю ни о чем не говорило.
— Сделала?
— Ну, может, это только я так считаю. Во всяком случае, я бы отнеслась к этому по-другому. Каждый кузнец свой судьбы.
Булатова откусила маленький кусочек пастилы, отпила чаю и, вытерев пальцы расшитой вензелями салфеткой, направилась в соседнюю комнату.
— Одну минуту…
«Какие разные жизни, — думал Игорь, оставшись в одиночестве. — Вместе учились, вместе начинали танцевать. Неродимова сказала, у Сони были способности. Она тоже могла бы стать народной артисткой, нянчить внуков, живя в достатке и почете. А вместо этого спилась, попала под поезд, кости ее давно сгнили в земле и о ней никто не вспоминает…»
Булатова вернулась с большим альбомом в сафьяновом переплете.
— Вот, посмотрите… Это — я… Узнаете?.. А это — Соня Маликова… Мы с ней — в танцклассе училища… Это уже в театре в Перми, миманс… Вот Соня — у кулисы сзади… А это они с Неллочкой выходят из роддома, мы с Шамилем забрали их оттуда.
— Вы? А муж?
— Чей муж?
— Обычно из роддома забирают мужья.
Булатова вздохнула, поправила шаль на плечах.
— Мужа у нее не было. Она родила дочь от студента… по-моему, Московского строительного института. Она его любила, он ее тоже. До поры до времени, как говорится. Пока не разлюбил. Променял на другую, когда Соня была уже на третьем месяце беременности.
— Как его звали, не помните?
— Костя Гридин. Отчества не помню, да и не хочу вспоминать. У меня была фотография, на которой они с Соней запечатлели себя во время прогулки по Москве. Потом Соня забрала ее у меня, порвала…
— Она ездила к нему в Москву?
— Да… А он сюда приезжал на каждые каникулы. Он родом отсюда, жил здесь неподалеку, на Пионерской. Обаятельный такой, представительный, сильный. Цветами ее задаривал. Я бывала у него вместе с Соней. Устраивали вечеринки, пили, пели, веселились. Никто не сомневался в том, что они поженятся… И вот однажды мне позвонила Сонина соседка по театральному общежитию на Качалова и сказала, что Соня… отравилась. Выпила стакан уксуса, что ли… Ее положили в больницу. Долго держали — целый месяц. Очень тяжело выкарабкивалась — положение осложняла беременность.
— А он знал о том, что она беременна?
— Думаю, знал. Зачем бы она стала от него это скрывать? Но он больше никогда не появился. Прислал ей письмо, в котором писал, что встретил другую и полюбил, прощения просил. Письмо привез какой-то партийный товарищ, очень долго утешал Соню, извинялся за Костю, предлагал устроить ей операцию в Москве в клинике, если она пожелает избавиться от ребенка.
— Она не пожелала?
— Врачи сказали, что после этого она не сможет вернуться на сцену. У нас работа тяжелая — по шесть часов в день «у станка». Соня решила рожать… Обком комсомола выделил ей двухкомнатную квартиру. Стараниями этого товарища, конечно.
— Не помните, кто это был?
— Не помню… Соня называла его по имени-отчеству… Нет, не могу сказать. Да и какое это имеет значение теперь?
«Самое большое может иметь значение», — подумал Игорь, подозревая, что речь идет о Хализеве.
— А что было дальше?
— Соня хотела от этой квартиры отказаться. Она считала, что от нее откупаются, что это ее унижает, В сущности, так оно и было, и она бы отказалась, если бы не мы с Шамилем и не ее мама. Нужно было думать о ребенке, я не права?
— Правы, наверно, — неуверенно ответил Игорь.
— Конечно, права! Потом эта квартира ей очень пригодилась. Она ее продала и жила на эти деньги долгое время… Неллочка родилась болезненным ребенком. В театр Соня так и не вернулась, все время была с ней. Мама ей помогала, но подолгу оставаться в Казани не могла, у нее в Набережных Челнах был свой дом, хозяйство, куры, коза… Вот фотография Неллочки, посмотрите… Здесь ей один год. Хорошенькая, правда?.. Если бы не это большое родимое пятно на шейке — прямо загляденье!
Игорь рассмотрел черно-белую фотографию. Годовалая девочка в ползунках была сфотографирована на фоне темного ковра. От кадыка в левую сторону шеи ребенка тянулось узкое родимое пятно: оно сливалось с фоном, отчего казалось, будто шеи нет наполовину и голова отходит от тела. Жутковатое впечатление скрашивалось большими глазенками и ручками, смешно воздетыми кверху, словно в мусульманской молитве.
Игорь вспомнил, что Нелли всегда носит на шее косынку.
— А как она зарегистрировала ребенка, Камилла Зеноновна? Отчество же должно быть?
— Отчество ей Соня дала свое. Она была Софьей Рафаэловной, Нелли тоже стала Рафаэловной.
— И что потом?
— Через год заболела Сонина мама. Соня здесь одна, мама там одна. Они решили съехаться… Надо сказать, что Соня за тот год изменилась до неузнаваемости, стала нелюдимой и даже злой, раздражалась по любому поводу. Вначале очень горевала. Не столько из-за поруганной любви, сколько из-за потерянного театра. Сейчас, конечно, легко судить, но представляете, как она растерялась, оставшись в расцвете лет без любимой работы, без мужа, с больным ребенком на руках… В драматический театр после таких потрясений артист еще может вернуться, он от них становится только лучше — жизненного опыта прибавляется, что ли. А в балет… Разве что в миманс. Не в кордебалет даже, не говоря уж о солистках. Это связано с физиологией, но неважно… Соня сломалась. Замкнулась, стала сторониться всех. Уехала из-за больной матери, из-за того, что считала себя опозоренной, и Неллочку, которая, как я уже говорила, родилась слабенькой, хотела увезти на Каму, отпоить козьим молоком. А главное — скрыть от нее всю эту историю. Для чего, наверно, и вышла замуж через два года за человека, старше себя на десять лет — он пообещал удочерить ребенка…. И тоже оказался непорядочным.
— Пил?
— И пил, и вообще сумасшедшим был. В прямом смысле. Гнев сменялся у него на милость по десять раз на дню. Необузданный, хотя и не бездарный драматург Ветлугин. Из разряда непризнанных гениев. Ссорился все время с властями, диссидента из себя изображал. В ТЮЗе репетировали его пьесу о строителях КамАЗа, да так и не поставили: он стал скандалить, требовать переделок, вмешиваться в режиссуру… Уехал в Набережные Челны, основал свой народный театр. Там они с Соней и повстречались.
— Вы с ней поддерживали связь, после того как она уехала?
— Я у нее была дважды. Она не выражала восторга по поводу моих визитов. Во второй раз мы приезжали на КамАЗ с концертом, я хотела ее пригласить, но она наотрез отказалась… А когда я пришла к ней после концерта, Соня была пьяна в дым… Страшная картина: плачущий ребенок, старуха при смерти, сумасшедший Ветлугин, который сидит посреди комнаты и выстукивает на машинке сценарий какого-то массового праздника, подхлестывая себя возгласами: «Здорово!», «Гениально!»… И пьяная Соня на материном сундуке в углу. В жизни не забуду!.. Я перепеленала Неллочку, убаюкала ее и больше никогда уже не приезжала. Я поняла, что стала для Сони напоминанием о том счастливом, влюбленном, беззаботном прошлом, которое было связано с Гридиным и в которое для нее уже не было возврата. О дальнейшей ее судьбе я знаю понаслышке. Пила, попала под поезд. Ветлугин сдал девочку в детдом, а сам пустился в бега — умотал куда-то в Москву… Я хотела ее разыскать, но, думаю, правильно, что не сделала этого. Я ведь не знаю, во что ее посвятили Соня и приемный отец… Может быть, она жила какой-то легендой об отце-капитане, а я невольно могла ее разрушить. И потом, кто я ей? Просто добрая тетя? Тогда почему тетя не заберет ее из детдома?.. А забрать ее я не могла. Первый год за четверть века сижу дома, верите? Гастроли, гастроли, репетиции, спектакли, снова гастроли… Муж — со своим театром, я — со своим. Сына возила с собой, рос за кулисами. Потом, когда он стал постарше, ездил на гастроли с отцом… Страшная у нас жизнь! Это только со стороны кажется…
Игорь слушал ее вполуха. В изложении Булатовой, к которой присоединился ее золотозубый муж, эта жизнь представлялась куда более страшной, чем жизнь негритянских рабов, шахтеров, чикагских полисменов, летчиков-испытателей и рэкетиров, вместе взятых. Он кивал, украдкой поглядывая на каминные часы и считая минуты, ни одной из которых Евгений не велел терять попусту…
В двадцать два пятнадцать последним автобусом Игорь Васин выехал в Елабугу, откуда до Набережных Челнов было полчаса езды.
3
Алевтина Васильевна Козлова набирала у колонки воду, когда на проселке, что протянулся вдоль лимана, появились две машины. Срезав путь, они устремились к ее дому. Она почувствовала, что случилось что-то непредвиденное и, наверное, плохое. Хотя и не могла себе представить, что еще плохого может случиться в ее жизни после смерти сына.
Из машин выскочили какие-то люди в масках с разрезом для глаз, носить которые стало в последнее время одинаково модно у милиции и у бандитов. Ни тем, ни другим во дворе Козловых, казалось бы, нечего делать.
