Энди Макнаб - Браво_Два_Ноль
Бомбежки продолжались каждую ночь, и иногда это происходило гдето совсем близко. Один раз здание содрогнулось до самого основания; охранники с воплями бегали по коридору.
Я лежал на полу, слушая весь этот шум, и вдруг поймал себя на том, что кричу изо всех сил:
– Ну же, вмажьте как следует! Мать вашу, разбомбите меня к ядрене фене! Я здесь, прямо под вами!
Я был уверен, что пытки и истязания будут продолжаться до тех пор, пока я не умру. И мне хотелось поскорее с этим покончить. Я хотел прекратить боль.
Тяжелые бомбы, падая, издают громкий свистящий звук. Я вслушивался в каждый свист, усилием воли направляя бомбу на себя. Здание содрогалось и тряслось. Я ощущал ударные волны разрывов фугасных зарядов. Впервые в жизни мне хотелось умереть, и я думал только о том, чтобы это произошло, произошло поскорее. Я опустился до низшей точки своей жизни.
Однажды ночью я на пятнадцать минут обрел бога. Всемогущий творец появился в верхнем правом углу моей камеры, и мы с ним немного побеседовали.
– Приди же прямо сейчас и помоги мне, – взмолился я. – Если ты мне сейчас поможешь, я навсегда останусь твоим лучшим корешем. Если ты здесь, твою мать, сделай же чтонибудь. Нам сейчас нужна твоя помощь – всем нам. Если ты здесь, помоги нам, и я до конца жизни каждый день буду бросать монетки в твою чашку.
Затем я прочитал молитву, по крайней мере то, что у меня осталось в памяти со школы, но ничего не произошло. Бога не существовало.
Я медленно умирал. Об этом говорило мне мое тело. Камера была залита моими дерьмом и мочой. Я на всем этом спал. Мое тело было покрыто дерьмом.
Иногда мне приносили попить.
Както ночью в камеру ввалилась толпа охранников.
– ТельАвив, ТельАвив, – сказал один из них.
– Нет, Англия, – пробормотал я. – Я англичанин.
– Крайняя плоть, – властно потребовал охранник. Судя по всему, до него дошел рассказ и он хотел увидеть все собственными глазами.
Я жестом показал, что в наручниках ничего не могу сделать, и меня расковали.
Попрежнему с завязанными глазами, я нащупал онемевшими, бесчувственными руками свой член и оттянул крайнюю плоть. Охранники взорвались хохотом.
Двое из них заломили мне руки назад. Еще один, стоя спереди, похлопал чемто по ладони. Послышался свист рассекаемого воздуха, и весь мой мир наполнился бесконечной болью. Подо мной подогнулись колени. Тот охранник, что стоял передо мной, ударил меня по головке члена чемто вроде рукоятки кнута. Я извивался на полу, вопя от боли, а охранники весело гоготали.
Склонившись надо мной, они принялись тыкать и щипать мои яйца. И снова я решил, что сейчас меня оттрахают, однако вся разница заключалась в том, что теперь мне было уже все равно. Однако охранники пока что об этом не думали. Напоследок отвесив мне пинок по яйцам, от которого меня едва не вывернуло наизнанку, они снова надели мне наручники и ушли, продолжая смеяться.
Както раз охранники ворвались ко мне в камеру, крича и ругаясь. Один из них размахивал газетой. Он сунул мне в нос передовицу, в которой рассказывалось о бомбардировке, проведенной союзной авиацией прошлой ночью. Иракцы уложили в ряд трупы всех убитых детей. Была также фотография убитых горем матерей, плачущих над маленькими телами. Охранники принялись исступленно отвешивать затрещины и колотить меня кулаками, как будто я лично был виновен в случившемся. Вскоре все это перешло в обычное избиение, за которым последовала десятиминутная передышка, и избиение продолжилось снова. Меня оставили в покое только тогда, когда я отключился.
Придя в себя, я обнаружил, что газету оставили в камере. Как мог я подполз к ней и взглянул на первую страницу, ища то, что, по моему предыдущему опыту поездок на Ближний Восток, обязательно должно было тут быть. Я нашел то, что искал. Единственное слово поанглийски на всей странице находилось в самом верху, под заголовком, рядом с цифрой «4».
Сегодня было четвертое февраля.
Из чего следовало, что нас истязали уже пять суток подряд.
Я был в одних носках и просторных, мешковатых трусах армейского образца, которые нам выдали по прибытии в Саудовскую Аравию. Теперь они были черные, перепачканные дерьмом, и не просыхали от мочи.
Я лежал на бетонном полу, дрожа от холода, скованный наручниками и с завязанными глазами.
В камеру ввалились охранники и принялись тыкать меня дулами автоматов. Я изобразил ослиный рев. Тогда они стали избивать меня ногами.
– Буш, свинья, – говорили охранники. – Тэтчер, свинья.
Мне пришлось повторить это. Охранники смеялись и гоготали. Усадив меня спиной к стене, они подняли мне голову и стали ругаться и кричать. Но мне все это теперь было что с гуся вода.
Однако в последнее время в тактике моих мучителей произошло одно существенное изменение. Они больше не трогали мое лицо. Иногда ктонибудь не выдержав отвешивал мне затрещину, но кулаками и тем более прикладом меня по лицу больше не били.
Меня вытащили из камеры, в одних носках и трусах, и поволокли на очередной допрос. Вот уже несколько дней я не мог держаться на ногах без посторонней помощи.
Сначала ничего не происходило. Долго тянулось молчание.
Затем после обилия вздохов я услышал:
– О господи, Энди, что нам с тобой делать? Ты упорно не хочешь нам помогать, правда?
– Я стараюсь вам помочь, – пробормотал я. – Но я ничего не знаю.
Я дошел уже до такого состояния, что, повторив эти слова много раз, начинал уже сам в них верить.
– Энди, знай, один из твоих товарищей сейчас находится в нашем госпитале. Ему перелили две пинты иракской крови, и он очень гордится тем, что стал одним из нас. Мы показали ему, что мы не варвары. Мы ему помогли. Но тебе мы не можем помочь, потому что ты не хочешь помочь нам.
Возможно, в госпитале действительно один из наших. Я тотчас же вспомнил тот случай, как один из охранников прицелился мне в ногу и сказал: «Бух, бух». Тогда я решил, что они просто собираются прострелить мне ногу. В конце концов со мной играли в самые разные игры, в том числе заставляли брать в рот дуло оружия с взведенным курком. Но, может быть, на самом деле охранник лишь хотел показать, что один из нас ранен в ногу.
Я не знал, верить ли этому.
– Огромное вам спасибо, – сказал я. – Я очень рад, что вы спасли моего товарища.
– Энди, ты должен нам все рассказать. Зачем тебя направили в Ирак? Все твои друзья уже во всем признались, но мы просто хотим услышать это от тебя. Будешь ли ты нам помогать? Пойми, мы больше не хотим тратить на тебя время. Мы бросим тебя умирать. Ты не представляешь для нас никакой ценности. Подумай над этим.
Меня отвели обратно в камеру.
Правда ли это? Действительно ли ктото из наших лежит в госпитале? Это не может быть Быстроногий. У него было переохлаждение, кровь ему не нужна. Может быть, комуто удалось выжить в бою? Мне это казалось крайне маловероятным.
В течение дня я слышал, как водили на допрос Стэна и Динджера. Ближе к вечеру пришли за мной. На этот раз никаких разговоров не было. Меня просто хорошенько отдубасили палкой.
Я валялся на полу в полубессознательном состоянии.
– Энди, ты единственный, кто не хочет нам помочь, – произнес Голос. – Нам нужно услышать правду от каждого из вас, а ты не хочешь помочь. Мы уже говорили, что твои товарищи находятся в госпитале и мы собираемся бросить их умирать.
Я ничего не отвечал.
– На самом деле в госпитале двое ваших, Энди, и если ты не скажешь нам то, что нам нужно, мы просто бросим их умирать. Нам они больше не нужны. Живы они до сих пор только потому, что мы так захотели. Поэтому мы можем их убить, и мы можем убить тебя. С этим не возникнет никаких проблем. Никто не знает о том, что ты здесь. Когда мы предложили тебе возможность подписать заявление для Красного Креста, ты отказался, поэтому мы не сообщили в Красный Крест, что ты у нас в руках. Во всем виноват ты сам, Энди. Все остальные подписали необходимые документы.
Я ему не верил.
– Энди, если ты не скажешь то, что мне нужно от тебя узнать, мы просто бросим твоих товарищей умирать. Ты знаешь, что ваш радист у нас в госпитале. Я тебе уже говорил об этом. И теперь ты еще знаешь, что другому твоему товарищу мы перелили две пинты крови. Но сейчас мы бросим их обоих умирать, и во всем будешь виноват ты. Пять человек умрут исключительно изза твоего упрямства.
– Мы знаем, что ты командир, – нетерпеливо продолжал Голос. – Мы знаем, что ты сержант и командовал этими людьми. Теперь все зависит от тебя. Скажи нам правду, в противном случае мы убьем твоих товарищей. Ты это понимаешь?
– Да, я все понимаю, но я не могу вам помочь, потому что ничего не знаю.
И это была не бравада. Совсем наоборот. Мне просто нужно было время подумать. Иракцы узнали, что я командир, и изменили свою тактику. Теперь от меня зависит, останутся ли в живых мои товарищи, потому что иракцы так и не смогли ничего вытянуть из остальных.
