Пауло Коэльо - Победитель остается один
Потом, когда поднимутся в зал, он извинится перед хозяином, объяснит, что инцидент исчерпан, благо может быть с ним откровенен: скажет, что появился без предупреждения бывший муж Евы, и пришлось вывести его, пока не натворил чего-нибудь. Если к этому моменту русский не уйдет, он позовет одного из своих охранников и прикажет удалить отсюда — даже если ты богат и владеешь крупнейшей компанией сотовой связи, вести себя надо как подобает.
— Ты предавала меня. Не только два года, которые провела с этим человеком… Ты предавала меня все то время, что мы были вместе.
Ева не отвечает.
— Что ты готов сделать, чтобы остаться с этой женщиной?
Хамид раздумывает, надо ли ему отвечать на этот вопрос: Ева — не товар, торговаться за нее он не станет.
— Поставь вопрос иначе.
— Прекрасно. Ты отдашь за нее жизнь?
Глаза этого человека источают чистейшее зло. Если даже русский успел прихватить из ресторана нож (Хамид не обратил на это внимания, хотя обязан был предусмотреть все варианты), его легко можно будет обезоружить… Нет, он не отдаст жизнь ни за кого, кроме Аллаха и вождя своего племени. Однако надо что-то сказать.
— Я буду драться за нее. И думаю, что в самом крайнем случае смогу и умереть за нее.
Ева, не выдерживая больше напряжения, хочет высказать все, что знает о человеке, находящемся сейчас справа от нее. Она уверена: он уже совершил преступление, уже покончил с мечтой, которую ее новый избранник вынашивал столько лет.
— Давай вернемся.
Это значит: «Пожалуйста, послушай меня — надо немедленно уйти отсюда. Ты разговариваешь с душевнобольным».
Игорь словно и не слышит:
— Ты сказал, что готов убить ради нее. Значит, готов и сам умереть?
— Если бы я вступил в бой и проиграл, то, наверное, да.
— Пойдем, пойдем… — просит Ева.
Но самолюбие Хамида задето — он не может покинуть поле боя как трус. Начинается древний как мир ритуал брачной игры-схватки, где решается, кому владеть самкой.
— С тех пор как ты ушла, я никогда уже не был таким, как прежде, — говорит Игорь так, словно он тут на пляже один. — Мой бизнес процветал. Днем мне удавалось сохранять самообладание, но по ночам наваливалось беспросветное отчаяние. Я утратил какую-то частицу самого себя и не смог восстановить ее. А думал, что, приехав в Канны, — смогу. Но теперь, здесь и сейчас, ясно вижу — нет, ни воскресить, ни заменить нельзя. Я никогда не вернусь к тебе, даже если будешь валяться у меня в ногах, вымаливая прощение и грозя самоубийством.
Ева переводит дух. По крайней мере обойдется без драки.
— Ты не понимала моих сообщений. Я говорил, что способен уничтожить мир, а ты не видела этого. А если видела, то не верила. А что это такое — «уничтожить мир»?
Сунув руку в карман, он вынимает оттуда маленький пистолет. Но не наводит его ни на кого, продолжая смотреть на море, на месяц. Хамид чувствует, что кровь быстрее струится в жилах — либо этот человек задумал напугать и унизить их, либо сейчас начнется смертельная схватка. Здесь? Прямо на этом гала-вечере? Зная, что его схватят, как только он поднимется в отель? Не может же он быть до такой степени безумным — иначе не достиг бы того, что достиг.
Ну, хватит абстракций. Хамид — тренированный и обученный боец, умеющий защищаться и нападать. И понимает, что надо стоять совершенно неподвижно, потому что тот, другой, хоть и не смотрит на него, чутко фиксирует малейшее движение.
Но глаза его отмечают: на пляже никого нет. Сверху доносятся первые звуки музыки: оркестр настраивает инструменты, готовясь к безудержному веселью на всю ночь. Хамид ни о чем не думает — его учили действовать инстинктивно, отключив сознание.
Между ним и русским, оцепенев при виде оружия, сидит Ева. И ничего сделать нельзя, потому что если дернешься — он выстрелит, а она — на линии огня.
Но может быть, его первое предположение было верным? И русский хочет лишь напугать их? Выставить его трусом. Опозорить. Если бы и вправду собирался стрелять, едва ли держал бы пистолет так небрежно и расслабленно. Надо завести с ним разговор, отвлекая его и одновременно отыскивая выход из положения…
— Как это — «уничтожить мир»? — спрашивает Хамид.
— Для этого надо оборвать одну-единственную жизнь. И вселенная кончится. Перестанет существовать все, что видел этот человек, все, что ощущал и чувствовал, исчезнет все то доброе и злое, что пересекало его путь, сгинут все мечты, надежды, победы и поражения. И вообще все. В детстве мы заучивали в школе отрывок текста, и я лишь потом узнал, кто его автор: «Когда море, что раскинулось перед нами, унесет в свои пучины хоть одну малую песчинку, мы этого, разумеется, не заметим, ибо это всего лишь песчинка, но европейский континент станет меньше…»
Он замолкает на миг. Доносящийся сверху шум начинает раздражать его — тихий рокот волн внес было умиротворение в его душу, готовую насладиться этой минутой так, как она того заслуживает. Густобровый ангел наблюдает за всем этим и доволен тем, что видит.
— Мы учили это наизусть, чтобы понять: мы ответственны за идеальное, иначе говоря, коммунистическое общество, — продолжает Игорь. — Где все люди братья.
На самом же деле один присматривал за другим, следил за ним и доносил на него.
Им вновь овладевает раздумчивое спокойствие.
— Я плохо слышу тебя, — говорит Хамид, понимая, что это может послужить предлогом шевельнуться.
— Да нет, тебе все отлично слышно. Разумеется, ты знаешь, что у меня в руке пистолет, и хочешь придвинуться поближе и попробовать отнять его… И сейчас пытаешься просто отвлечь меня, пока думаешь, как выйти из положения. Будь добр, не шевелись. Момент еще не пришел.
— Игорь, давай забудем все, — произносит Ева по-русски. — Я люблю тебя. Я готова уйти с тобой.
— Говори по-английски. Твой муж должен все понимать.
Да, он все поймет. И когда-нибудь скажет ему за это «спасибо».
— Я люблю тебя, — послушно повторяет она по-английски. — Я не получала твоих сообщений, иначе бегом прибежала бы к тебе. Я несколько раз пыталась дозвониться тебе, но — тщетно. Просила, чтобы твоя секретарша попросила перезвонить мне, но ты не звонил…
— Нет.
— А с тех пор как сегодня утром стали приходить от тебя эсэмэски, не могла дождаться часа нашей встречи. Я понятия не имела, где ты, но знала: ты меня найдешь. Знаю — ты не простишь меня, но по крайней мере позволь мне жить рядом с тобой. Я стану твоей служанкой, твоей нянькой и кухаркой, я буду заботиться о тебе и о твоей любовнице, если ты решишь завести такую. Позволь мне быть рядом — больше мне ничего не надо.
…Хамиду она все объяснит потом… Сейчас надо говорить что-нибудь — все равно что, чтобы можно было уйти отсюда, подняться в реальный мир, где есть полиция, способная стать на пути Абсолютного Зла и не дать ему снова показать свою ненависть.
— Что ж, превосходно. Мне хотелось бы верить в это. Вернее сказать — верить, что и я тебя люблю и хочу, чтобы ты вернулась. Но это не так. Я думаю, ты снова лжешь, как лгала всю жизнь.
Хамид уже не прислушивается к их разговору: мысли его далеко — он обращается к своим предкам-воинам, прося у них вдохновения и отваги для верного удара.
— Ты могла бы сказать мне, что наш брак был не таким, как мы надеялись. Мы столько создали вместе — неужели невозможно было отыскать решение? Всегда есть способ впустить в свой дом счастье, но для этого нужно, чтобы оба супруга отдавали себе отчет в том, что есть какое-то неблагополучие. Я выслушал бы все, что ты захотела мне сказать, наш брак обрел бы радость и жар тех дней, когда мы только встретились. Но ты этого не захотела. Ты предпочла самый простой выход.
— Я всегда боялась тебя. А сейчас, когда ты с пистолетом в руке, боюсь еще больше.
От этих слов Хамид возвращается к действительности: душа его больше не парит в заоблачных высях, испрашивая совета у воинов пустыни, как ему поступить.
Она не должна была говорить этого. Зачем давать потачку врагу? Зачем обнаруживать перед ним свою слабость? Зачем показывать, что он способен внушать страх?
— Я так хотела бы однажды поужинать с тобой, — продолжает Ева. — Сказать, как одиноко мне, несмотря на все эти вечера, банкеты, драгоценности, встречи с королями и президентами. И знаешь еще что?… Ты всегда привозил мне дорогие подарки, но ни разу не преподнес самого простого — букетика цветов.
Это становится похоже на семейную сцену.
— Поговорите, а я, пожалуй, пойду.
Игорь ничего не отвечает, но не отрывая глаз от моря, наводит на Хамида ствол, молча приказывая не двигаться. Да он настоящий сумасшедший: это спокойствие опаснее яростных криков и неистовых угроз.
— Да, — продолжает русский, словно не слыша последней реплики. — Ты предпочла самый простой выход. Бросить меня. Ты не оставила мне никаких шансов, ты не поняла: все, что я делал, я делал из-за тебя, ради тебя и во имя тебя.
