Андрей Воронин - Панкрат
Все это навевало грустные мысли о безысходности. О том, что войну не выиграть, и все, что можно еще сделать, это выйти из игры, не потеряв лица. На это во время их последних встреч неоднократно намекал чрезвычайный и полномочный посол Штатов Джон Лэкхард.
Президент вздохнул, взял со стола чашку с остывшим кофе, отпил небольшой глоток горькой, очищающей сознание жидкости. Его губы сами раздвинулись в улыбке, той самой, которую россияне уже привыкли видеть на экранах телевизоров — чуть скептической улыбке уверенного в себе человека, на собственном опыте изучившего, что по чем в жизни… Светло-серые глаза (о таких принято говорить — стального цвета) остались, впрочем, холодными и серьезными.
Тогда он ответил послу, что у самих американцев рыло в пуху по самые подмышки, и после Боснии не им судить о российской политике. Разумеется, ответил неофициально, и этот ответ никоим образом не мог попасть в газеты.
Президент умел бороться с невеселыми думами. Придя на самый высокий государственный пост из небезызвестного силового ведомства, он хорошо контролировал свои ощущения и мысли, а также умел избавляться от нежелательных, мешавших работе. Стрессы и депрессии были ему неведомы, он их никогда не испытывал.
Президент опустился в кресло, расслабился на четыре счета и глубоко вдохнул, концентрируя внимание на точке чуть пониже солнечного сплетения. Медленно выдохнул и вдохнул снова, представляя, как тело наливается силой и отваливаются от него, словно сухая глина, все удручающие размышления и чувства.
Через пять минут он был предельно собран, готов к работе и даже выглядел отдохнувшим. Открыв лежавшую на столе тонкую папку из черной кожи, он вынул из нее листок с текстом с двух сторон (на второй странице — до середины). Это был текст речи, которую ему предстояло произнести завтра на церемонии вручения правительственных наград солдатам, отличившимся в чеченской войне.
Президент вынул “паркер” в титановом корпусе с позолоченным пером и начал вычитывать обращение. Конечно же, он сам не писал его, как и многие другие тексты выступлений, заявлений и прочей официальной болтовни, но перед тем, как озвучивать написанное, он не ограничивался простым прочтением, а, как правило, всегда вносил в текст какие-то свои правки. Он был неплохим психологом, владел умением адаптировать текст к особенностям аудитории, будь то депутаты в Думе или шахтеры, мог блеснуть непринужденным экспромтом в ответ на неожиданный поворот разговора. Президент уже не раз выступал и перед солдатами. Кроме этого, он посещал маневры, присутствовал на испытаниях новой военной техники. Все-таки его тянуло к “силовикам” — сам из них вышел.
Править в этот раз пришлось на удивление мало. Видно, спичрайтер уже приспособился, изучил его предыдущие выступления перед военной аудиторией, учел их особенности и только потом составил текст.
Вычитанный текст ему еще предстояло заучить… Конечно, можно было бы прочитать с бумажки, но перед солдатами это казалось ему просто неприличным. Боец должен услышать слова президента, как если бы шли они прямо из сердца, только при этом условии они попадут в душу слушающего. Он знал, что не сможет удержаться и от какой-нибудь импровизации, как только увидит вместе, на одной площади всех этих простых ребят, не жалеющих себя и крови своей ради России…
— Тьфу ты! — вслух произнес президент. — Уже лозунгами думать начинаю…
Хотя… Что есть лозунг? Как ни крути, а он сжато и немногословно выражает суть происходящего здесь… Они — за Россию, ради России, для России.
У чеченцев тоже есть свои лозунги, подумалось ему вдруг. Во имя Аллаха… За свободную республику Ичкерию… Чей лозунг правильнее?
Эх, метафизика все это. Идея у каждого из них одна. Одна на двоих, для русских и чеченцев. И кто тут правее, кто левее — разобрать тяжело. Уж себе-то он мог в этом признаться.
Но вот то, что взрываются дома, то, что исчезают люди, то, что молодежь мрет от наркоты, а чечены покупают или просто насилуют русских девушек — все это не правильно. А того, что не правильно, быть не должно. За то и стоят русские парни, лучшим из которых он завтра будет вручать награды.
Президент еще раз пробежал глазами текст, отхлебнул совсем уж ледяной кофе и принялся заучивать первый абзац.
* * *За последние полтора часа Панкрат понял, что при наличии очень сильного желания можно пробраться в любой участок “освобожденного” города. Конечно, за исключением той зоны, которая была оцеплена в целях обеспечения безопасности президента. Но туда Суворин и не собирался лезть самостоятельно. В этом он рассчитывал на помощь.., тележурналистов. Они просто обязаны были крутиться где-то поблизости накануне церемонии награждения. И он не ошибся. Более того — ему просто несказанно повезло. Рядом с фургоном с надписью “ОРТ” он увидел лицо, знакомое всем российским телезрителям — лицо ведущего передачи “Горячее время” Семена Гуренко.
Панкрат думал, что за то время, которое понадобилось ему, чтобы подобраться к Гуренко, с него сойдет семьдесят семь потов. В эти несколько минут он, как никогда, был на волосок от гибели — улица перед гостиницей, в которой остановились журналисты, была заполнена военными, перемещавшимися по ней то туда, то сюда и беседовавшими о чем-то с телеведущими и корреспондентами. Но на него никто не обратил внимания. Только один офицер посмотрел было с нехорошим прищуром, но тут же отвлекся, повернувшись в сторону гостиницы — из вестибюля вышел неизвестно зачем прилетевший в Грозный Газманов (концертов его здесь точно не планировалось). Если бы было время на философствование, Панкрат непременно пришел бы к выводу, что Господь послал Газманова в этот город именно для того, чтобы в тот самый момент он отвлек на себя внимание офицера.
Проскользнув сквозь толпу, собравшуюся вокруг фургона ОРТ, Панкрат приблизился к Гуренко, который стоял, явно наслаждаясь вкусовыми качествами американского “Кэмела”. Тележуранлист был одет в джинсы, ботинки на высоком рубчатом протекторе и стеганый жилет, из-под которого торчал толстый ворот свитера модной грубой вязки.
— Сигареткой не угостите? — поинтересовался Панкрат.
Гуренко перевел взгляд на него, помедлил отчего-то, затем, будто спохватившись, кивнул.
— Да, конечно… — он вынул пачку, открыл и протянул Суворину. — Вот, угощайтесь.
— И огоньку, если можно…
— Пожалуйста, — Гуренко вынул зажигалку. Он терпеливо дождался, пока Суворин прикурит и вернет ему зажигалку, но, когда ведущий уже хотел отвернуться от него, Панкрат негромко произнес:
— Нам надо поговорить. И это не терпит отлагательств. Если вы откажетесь мне помочь, я проживу еще от силы час, может быть…
Гуренко рассеянно коснулся указательным пальцем переносицы, поправляя очки в тонкой позолоченной оправе, и секундой позже произнес:
— Наверное, будет лучше сделать это в фургоне.
Они сидели на передвижных вращающихся стульях, друг против друга. Между ними стояла обыкновенная обшарпанная табуретка, место которой было скорее в музее коммунальной мебели, чем в фургоне крупнейшей российской телекомпании. На табуретке стояли пепельница, наполовину заполненная окурками, два стакана и бутылка с минеральной водой, которой и Суворин, и Гуренко время от времени промачивали пересыхающие глотки.
У Панкрата горло пересыхало от того, что он говорил, не переставая, у телеведущего — от предчувствия близкой, падающей прямо в руки сенсации, которая сделает его не просто, а фантастически известным за один день и на всю жизнь.
О том, что этой жизни может остаться всего ничего, он сейчас не думал. Потому что не думал об этом никогда.
— Теперь вы понимаете, почему мне не имеет смысла встречаться с кем бы то ни было, кроме президента, — произнес в конце своего рассказа Суворин, в очередной раз наливая в стакан минералку. — Именно этого я у вас и прошу — помочь мне встретиться с ним. Тогда вся информация, если мы останемся живы, ваша. Можете ставить на нее торговую марку “Горячего времени”.
Гуренко протянул руку куда-то себе за спину. Щелкнула кнопка, и заработал невидимый кондиционер.
— Угощайтесь, — он протянул Панкрату вторую пачку.
— Спасибо, — Суворин взял сигарету, прикурил от лежавшей на табуретке зажигалки и замолчал, вдыхая горьковатый, но все равно слабый дым американского табака.
Звякнул запор двери, и в фургон просунулась чья-то лохматая голова.
— Саша, — даже не поворачиваясь в ту сторону, произнес Гуренко, — закройте дверь, я занят.
Голова издала какой-то странный звук, выражавший, по-видимому, удивление, и скрылась, ухитрившись беззвучно захлопнуть дверь.
Да, Гуренко здесь уважали. Панкрат и сам чертовски зауважал этого человека, когда он наконец проговорил, потирая переносицу:
— Думаю, что смогу вам помочь. Точнее скажу в ближайшие полчаса — я должен связаться со своим другом, он возглавляет личную охрану президента. Да, вы пока посидите здесь. Вот сигареты, вот вода… А здесь, — он вытащил откуда-то пластмассовую коробку с ручкой, — здесь бутерброды, если проголодались.
