Данил Корецкий - Антикиллер-3: Допрос с пристрастием

Гарику не хотелось говорить на эту тему. Но приходилось. Еж не любил, когда ему не отвечали.

– Парнишка один. Сын Валета. – Он опрокинул очередную рюмку и снова наполнил ее из фляжки.

– Кра-а-а-си-и-и-во-о-о… – задумчиво протянул Еж. – Значит, ты на этого лоха Валета повесил, и все поверили? Даже сын?

– Поверили. – Гарик в очередной раз опрокинул рюмку.

– Ладно. Где «бабло»?

Так же молча, Гарик поднял с пола желтого верблюда и медленно положил на стол.

– Сколько здесь?

– Пятьдесят, как договаривались.

– Сам считал?

– Сам. Но лучше проверь…

– Ни к чему. Твоя ошибка – твой ответ.

Тем не менее Еж заглянул в пакет и небрежно перебрал пачки.

– Тут у нас какие-то «чистоделы» объявились. Пацанов авторитетных валят, начальников… Знаешь их? – спросил Гарик.

Еж отвлекся от денег и наградил его таким взглядом, что босс речпортовских побледнел.

– Имей в виду, за такие вопросы язык отрезают. Вместе с головой. Ты меня понял?

– Да понял, понял… Это я просто… Болтают разное… Выпьешь на дорожку?

Еж сглотнул слюну, ненадолго задумался, кивнул.

– Давай. Только глотни вначале сам, прямо из горлышка!

Гарик жадно припал к фляжке.

– Хватит, хватит!

– Хороший коньяк. – Гарик вытер рот тыльной стороной ладони, поставил рюмку.

– Другую дай, – потребовал Еж.

– На, сам выбирай!

Еж выщелкнул блестящий мельхиоровый цилиндрик, Гарик налил.

– Давай, за удачу! Могу тебя вывезти из города, чтоб спокойней.

– Обойдусь.

Не чокаясь, они выпили. И Еж упал со стула.

Гарик подскочил, проверил карманы. Он немного ошибся. Пистолет был в левом, а граната – в правом. Но усики чеки были действительно сведены, чтобы быстрее выдернуть. Он их развел – от греха подальше. Кроме оружия, при Еже ничего не было. Гарик ухватил еще теплое тело под мышки, вытащил на палубу. После демонтажа машинного отделения сквозь все тело судна шла большая дыра от дымовой трубы. Сюда он и сбросил труп. В трюме сильно плеснуло. Гарику показалось, что он услышал писк тысячи голодных крыс. Завтра от Ежа останется начисто обглоданный скелет.

Гранату он забросил в реку. Потом вернулся в зал, надел перчатки и собрал мельхиоровые рюмки. Во всех, кроме одной, на донышке имелась капля цианистого калия. Раньше он не доверял ядам, оказывается – зря. Вырубил котел, допил из горлышка коньяк. Пистолет неизвестной конструкции сунул в карман, взял пакет с верблюдом. Осмотрелся – вроде все в порядке… Отключил свет и телевизор, вышел на палубу. Хотел бросить рюмки вслед за трупом, но передумал: как бы крысы не передохли – такая вонь поднимется, что привлечет внимание. Поэтому бросил за борт – вода все смоет…

Держа пистолет наготове, Гарик добрался до машины, выехал в город, уже с набережной забросил оружие в Дон.

– Правильно говорят: «Концы в воду!» – негромко сказал новый главарь речпортовской ОПГ.

Теперь ему ничего не угрожало. По крайней мере так он думал.

Глава 8

Оптом и в розницу

Надену я цветное кимоно

И буду бить противников ногами.

А жизнь в России – полное говно,

Ни теннис, ни дзюдо не помогают.

От дел таких бледнею и грущу.

Мочить в сортире?

Остаются лужи.

Усы, наверно, скоро отпущу…

А френч и так прекрасно отутюжен.

По телевизору шел фильм про войну, но Виталий Васильевич только слушал, потому что в прихожей занимался более важным делом: маскировал заземление электрической проводки. Допотопный выключатель он спрятал за вагонной доской: если аккуратно поддеть отверткой и нажать кнопку, то счетчик переставал вращаться и накручивать астрономические, а для изрядно усохшей военной пенсии и вовсе неподъемные суммы. Виталий Васильевич несколько раз снял и поставил доску, щелкнул по очереди красной и белой кнопкой. Работает! Правда, говорят, у контролеров какие-то хитрые приборы появились, но они утром или днем приходят, а главный расход вечером и ночью, вот тогда и будем спасаться… Если бы еще с газом такое придумать…

В начале шестидесятых годов, когда грянуло массовое сокращение армии, на окраине Тиходонска начали отводить земельные участки военным, закончившим службу в звании не ниже полковника. На десяти сотках отставники строили саманные и деревянные халупы, разбивали сады и огородики, дававшие ощутимую прибавку к пенсии. Прошли десятки лет, Тиходонск вырос, расстроился и окружил панельными девятиэтажками бывшую окраинную слободку. К началу третьего тысячелетия зеленый с большими участками поселок оказался почти в центре и стал привлекать внимание зажиточных горожан. Еще бы: вокруг бурлил миллионный город, журчали канализационными трубами густонаселенные многоквартирные муравейники, неслись по загазованным улицам плотные потоки машин, а в этом оазисе царили патриархальный покой и тишина, пели птицы, скакали по подросшим елям проворные белки, шуршали в траве ежики, вечерами зигзагами расчерчивали небо угловатые летучие мыши. Частные «фазенды» утопали в садах, кутались в палисадники, прятались за ровными рядами деревьев, обеспечивающих округу чистым и свежим воздухом.

Начался строительный бум: старые развалюхи выкупали, тут же сносили, а на их месте возводили шикарные особняки… Ажиотажный спрос определял конъюнктуру, вскоре стоимость земли дошла до миллиона рублей за сотку, но это никого не смущало. Элитный коттеджный район сохранил старое название – «поселок полковников», хотя полковников в нем осталось – раз, два, и обчелся. Сейчас его с большим основанием можно было именовать «поселком новых русских».

Виталий Васильевич Комарницкий не принадлежал к этой категории. Он остался старым русским и полноправным старожилом «поселка полковников» во всех смыслах. То есть он был, мягко говоря, немолод, участок получил за полковничьи погоны, сам построил дом, разбил сад, огород и десятки лет вел неторопливую жизнь коренного поселкового жителя первого поколения. Происходящие перемены его не радовали. Те, самые первые полковники и генералы, в основном перешли в мир иной, их наследники постепенно продавали участки, тут и там вместо скромных домиков дачного типа, словно грибы-мутанты, вылезали громадные особняки, облепленные спутниковыми тарелками. Их окружали ненашенские ландшафты, созданные высокооплачиваемыми дизайнерами, и высокие глухие заборы.

Хлопнула дверь. Пришла законная супруга, Мария Ивановна, с которой мирком да ладком прожито ни много ни мало, а почти полвека – бойкая живая старушка с вечно озабоченным лицом.

– Ничего не продала, – с порога сообщила она. – Объясняю, мол, яблочки зимние, до весны лежать будут, только сладость набирать… Все равно не покупают. А чего им, вон теперь какой универсам отстроили – там круглый год все купить можно… Если денежки есть… А где их напастись? Хлеб подорожал, колбаса… Говорят, и на землю налог подымут…

– Ничего, картоха уродилась, не пропадем, – возразил муж.

Военный фильм закончился. Теперь какие-то босые люди били друг друга ногами, норовя попасть в голову или живот. Комарницкий этого спорта понять не мог. На Руси в честном бою такое всегда запрещалось.

– Крышу картохой не перекроешь… А зимой опять течь будет…

– Да сделаю я чего-нибудь… Борьку или Лешку попрошу, в сарае рубероид еще остался. Залезть трудно, бес его возьми… Чего там эти буржуи?

Хотя сам Комарницкий жил в незатронутом переменами квартале, где обитали немногочисленные военные пенсионеры, но как бывший начальник штаба и пожизненный активист ревниво присматривал за новоселами: чтобы не прихватывали своими заборами общественную землю, не подключались без разрешения к уличной электролинии, не устраивали свалки мусора где попало. По его разумению, никто не имел права нарушать порядок и вводить в привычном поселковом мирке свои правила.

Мария Ивановна махнула рукой.

– А чего им? Давеча иду, а как раз свет отключили, так у них вся улица – у-у-у! У-у-у-у! Электростанции работают..

На узкой улочке показались два огромных, как танки, черных внедорожника. Комарницкий насторожился. Машины, почти задевая бортами обшарпанный зеленый штакетник, бесшумно прокатились мимо его дома.

– Лекарств льготных нету, говорят – за полную стоимость покупайте, а это восемьсот рублей за упаковку, где их взять?

Но Виталий Васильевич уже не слушал. Он накинул старый камуфлированный бушлат, привычно приготовился к неожиданностям и, распахнув калитку, пошел следом. На свои семьдесят восемь лет он не выглядел – сухой, жилистый, с быстрыми движениями. Грубоватое морщинистое лицо, розовое от свежего воздуха, светилось энергией и жаждой деятельности. А то, что съемный протез при разговоре немного чмокал… Так Брежнев с такой же ерундой на съездах партии часами читал доклады!