Звонок мертвецу. Убийство по-джентльменски (сборник) - Ле Карре Джон

— Вот почему вы никому не могли ничего рассказать? Из-за Перкинса?

— Отчасти да. Это вызвало бы слишком много вопросов. Я сделал это ради Тима, как вы понимаете. Совету попечителей не слишком понравилась бы такая… необычная привязанность. Со стороны это ведь выглядит не очень-то привлекательно. Но это была уже не та привязанность, что прежде, Смайли. Уже совсем не та. Вы никогда не слышали, как он играл на виолончели. Он, конечно, отнюдь не был гением, но порой играл настолько красиво, с таким безыскусным вдохновением, крывшимся за внешней простотой, что это неописуемо ласкало слух. А ведь на вид он был неловким, нескладным пареньком, вот почему его игра становилась таким откровением. Мне действительно жаль, что вы не слышали его соло.

— И вы не хотели втягивать его в это дело. Если бы вы пошли в полицию, жизнь Тима тоже была бы исковеркана.

Филдинг кивнул:

— Во всем Карне он был единственным, кого я любил.

— Любили? — переспросил Смайли.

— Да, Господи Боже мой. Любил, — ответил Филдинг внезапно совершенно упавшим голосом. — А почему бы и нет?

— Родители желали, чтобы он продолжил образование в Сандхерсте, но мне хотелось оставить его в Карне еще на пару семестров, а потом, быть может, нашлась бы стипендия для серьезного обучения музыке. Для этого я и назначил его старостой корпуса: думал, его родители не будут против продолжения учебы в Карне, видя, как отлично идут у него здесь дела. Хотя староста из него вышел никакой, — добавил Филдинг после паузы.

— И что же конкретно вы увидели в том портфеле, когда открыли его вечером, чтобы взглянуть на экзаменационную работу Тима? — спросил Смайли.

— Полотнище прозрачного целлофана… Это, вероятно, был один из тех легких одноразовых плащей-дождевиков с капюшоном. Пару старых перчаток и пару самодельных калош.

— Самодельных?

— Да. Как мне показалось, это были срезанные нижние части высоких резиновых сапог.

— И это все?

— Нет. Еще там лежал обрезок тяжелого кабеля. Думаю, из числа образцов, которые демонстрируют ученикам по время уроков. Сначала мне показалось естественным, что он носил с собой такую одежду при нынешней погоде. И только после убийства сообразил, как он всем этим воспользовался.

— А вы поняли, почему он это сделал? — спросил Смайли.

Филдинг ответил не сразу.

— Понимаете, Роуд здесь — нечто вроде подопытной морской свинки, — начал объяснять он после некоторого колебания. — Первый преподаватель, пришедший в Карн из общественной школы. А ведь большинство из нас — сами выпускники Карна. Продолжаем там же, где начинали. Роуд был из другого теста, и Карн совершенно заворожил его. Само название служит синонимом качества, а Роуд обожал качественные вещи. Его жена разительно отличалась от него в этом смысле. Для нее существовали другие ценности, и я не смею утверждать, что они были хуже или лучше наших. По утрам в субботу я часто наблюдал за Роудом во время службы в аббатстве. Ведь наставники корпусов сидят по краям скамей, как вы знаете, рядом с центральным проходом. И я видел выражение его лица, когда мимо сначала шествовал хор в белых и алых облачениях, директор в мантии доктора наук, а следом за ним — члены совета попечителей и патронов школы. И Роуд пьянел — буквально пьянел от гордости, что попал в такую школу. Мы подобны крепкому вину, которое легко ударяет в головы выпускникам обычных школ, понимаете ли. И его наверняка обижало то, что Стелла не хотела разделять этих чувств. Ее поведение обращало на себя внимание. В тот вечер, когда они ужинали у меня, незадолго до ее смерти, между ними даже произошла ссора. Я никому об этом не стал рассказывать, но так и было. В тот день директор избрал для проповеди тему «Спешите делать добро», и Роуд без конца вспоминал об этом за ужином. Подействовало вино — он не умеет пить, и бокала порой достаточно, чтобы он пустился в неуместные рассуждения. Вот и тогда он, возможно, хвалебно отзывался о самой проповеди и о красноречии нашего директора. А Стелла никогда не посещала аббатства, предпочитая затрапезный молельный дом рядом с вокзалом. Он же не уставал восторгаться красотой службы в аббатстве, ее исполненной достоинства торжественностью. Она молчала и терпеливо слушала, но, когда он закончил, рассмеялась и сказала: «Бедняга Стэн. Для меня ты все равно остаешься тем же простаком Стэном». Признаться, никогда прежде я не видел, чтобы он так разозлился на нее. Он стал белее мела.

Филдинг отбросил со лба седую прядь и, снова немного рисуясь, продолжал:

— Я ведь тоже наблюдал за ней. Во время трапез. Не только у себя дома, но и повсюду, куда мы оба получали приглашение. Мне было интересно следить, как она делает самые простые вещи. Например, ест яблоко. Она ножом снимала кожуру по кругу одной лентой. А потом разрезала очищенный фрукт на равные дольки, прежде чем взяться за еду. В такие минуты она могла показаться женой простого шахтера. При этом она прекрасно видела, как поступают другие, но до нее словно не доходило, что нужно им подражать. Меня это даже восхищало. Вам такое тоже по душе я полагаю? Но в Карне никто больше не оценил бы подобного поведения. И прежде всего оно претило Роуду, ее мужу. Он тоже наблюдал за ней и, как я думаю, с каждым днем все больше ненавидел за упрямую самостоятельность и непохожесть на остальных. И он начал видеть в ней препятствие на пути к успеху, единственный фактор, который способен помешать ему сделать блестящую карьеру. А когда он пришел к такому выводу, что ему оставалось делать? Развестись с ней он не мог — это сильно повредило бы ему. Роуд знал, как в Карне воспринимают разводы. Мы все-таки стоим на крепком религиозном фундаменте, следует помнить об этом. И тогда он убил ее. Он спланировал подлое преступление. Причем, обладая умом пусть не крупного, но ученого, подкинул полиции все необходимые улики. Сфабрикованные улики, которые указывали на несуществующего убийцу. Но только в дело вмешался случай — Тим Перкинс неожиданно получил шестьдесят один балл. Невероятно высокую для себя оценку. Значит, он смошенничал. Причем сделал это, когда бумаги временно оказались в его распоряжении. Так размышлял своим умишком Роуд. Тим открывал портфель, решил он, а значит, видел плащ, калоши, перчатки. И кабель. Вот почему Роуду пришлось расправиться и с ним тоже.

С неожиданной для своего состояния энергией Филдинг встал с кресла и налил еще бренди. Его лицо раскраснелось от почти радостного возбуждения.

Смайли поднялся.

— Когда, вы сказали, вас ждать в Лондоне? В четверг? Я не ошибаюсь?

— Да. Я заказал ужин с директором той школы в одном ужасном клубе на Пэлл-Мэлл. Я почему-то всегда попадаю в самые неприятные из них, а вы? Но, боюсь, теперь эта встреча не будет иметь никакого смысла. Когда станут известны все подробности, мне не даст работу даже простая подготовительная школа.

Смайли некоторое время раздумывал, а потом сказал:

— В таком случае приезжайте поужинать со мной в тот вечер. Можете даже у меня переночевать, если будет угодно. Я приглашу еще нескольких гостей. Устроим вечеринку. К тому времени вы уже будете чувствовать себя намного лучше. Мы отлично проведем время. И, быть может, я сумею вам помочь… Ради памяти Адриана.

— Спасибо. Приму приглашение с удовольствием. Помимо собеседования, у меня в Лондоне накопились и другие дела.

— Отлично. Тогда жду вас без четверти восемь. Я живу в Челси, на Байуотер-стрит, дом десять «а».

Филдинг записал адрес в свой ежедневник, причем рука его при этом не дрожала.

— Черный галстук? — спросил он, все еще держа ручку наготове, и под воздействием странного импульса Смайли ответил:

— Обычно мы переодеваемся к ужину, но это не имеет особого значения.

— Как я полагаю, — робко спросил Филдинг, — будет суд, на котором всплывут все подробности моих отношений с Тимом? Если подобное случится, я буду уничтожен. Окончательно уничтожен.

— Боюсь, что не вижу способа избежать огласки.

— И все же я сейчас чувствую себя намного лучше, чем прежде, — сказал Филдинг. — Несравненно лучше.