Леонид Словин - Отстрел

— Дела…

— Не боись! Тебя вышлют. И только.

В кабине рядом кто-то неистово мочился. При таком напоре, если бы это продолжилось, аэропорт могло затопить.

Накануне Михе приснился сон.

—Бегу по туннелю Хасмонеев, а навстречу машины. Я к стене. И на скрипке играю! Вдруг — свет фар! Мусоросборочная! Гребет прямо от стены… Никуда не деться!

Миха был типичный центровой русской мафии в стране. В России первенствовала славянская группировка, в Израиле русскоязычные уголовники полноправно заняли ее место.

—Херовый сон. Будь осторожен.

У писсуаров стояло несколько хасидов. Круглые меховые шапки были похожи на огромные жернова. «Польша. Средние века…» Один из хасидов кивнул Туманову. Толстый, из-под туго перехваченного халата торчали безобразно худые, в высоких, по колено, белых чулках ноги.

— Чабанская шапка?

— IIIтраймл. Еврейская папаха… Ну, давай!

— Ты тоже…

Полицейский участок находился по другую сторону площади. Рядом был то ли многоэтажный гараж, то ли багажный терминал — мрачное нежилое помещение. Игумнову снова предложили выложить на стол все из карманов, потом раздеться, предоставить одежду для осмотра. Откатали пальцы. Приспособление для снятия отпечатков пальцев оказалось точно таким, как вконторе в Москве. Ощутимого прогресса в этой области не замечалось. Голана не было. К Игумнову прикрепили переводчика — молодого, долговязого, с копной светлых волос и светлой кожей.

— Откуда? Давно в Израиле?

— Из Запорожья. Здесь шесть лет.

— Мент?

Нет, в Запорожье он в милиции не работал. Ходил в школу. На Игумнова он смотрел с явной приязнью. Принес ледяной воды, газету на русском. Газета оказалась старая, большая часть статей была заимствована из российской прессы. Были и свои, посвященные политике и литературоведению. Русскоязычных израильтян интересовало тут то же, что и на их доисторической родине. «Цикл лекций, посвященных символистам, декадансу. Романтический максимализм. Александр Блок, Максимилиан Волошин, Марина Цветаева…», «В библиотеке Сионистского форума обсуждение влияния творчества маркиза де Сада на современный философский роман…». Общей проблемой был квартирный вопрос. Почти половину шестидесятистраничной газеты занимала реклама. «Лечение геморроя… Импотенцию за сутки!». Некая дама интересовалась, почему у нее сухое влагалище…

Ничто не шло в голову.

Допросили тут же, в участке. Кабинет был без излишеств. Два стола. Сейф. Шкаф. Компьютер. Израильский офицер полиции — высокий, с обручальным кольцом и часами на браслете — задал несколько формальных вопросов. Зачитал постановление. Земляк. Игумнов по доброй российской привычке отказался поставить подпись.

—Не важно, — сказал переводчик.

Полицейский дружески мигнул. Игумнов высылался из страны, как въехавший в нее незаконно, поскольку при въезде не объявил истинных целей посещения государства Израиль.

Самолет на Москву отправлялся поздно ночью. До посадки Игумнова продержали в камере. Присматривал все тот же переводчик. В камере до Игумнова сидели россияне. Среди ивритских и арабских надписей на стенах две оказались на русском:

«ОДИНОЧЕСТВО — УБИЙЦА ДУШИ»

и

«ПОЙДЕШЬ ЗА ПРАВДОЙ,СОТРЕШЬ НОГИ ДО ЖОПЫ».

Было душно.

— Вентиляция тут есть?

— Как скажешь, начальник…

Игумнов вздрогнул. Дурацкую приговорку эту любила покойная жена. Он не был на ее похоронах. Два месяца спустя, на Ваганькове, служащая кладбища, равнодушная девица в рабочем халате, уточнила дату, быстро пробежала глазами по страницам регистрационной книги.

—Когда, вы сказали, погребение? Седьмого?

За прошедший срок скорбный список прибавился чуть ли не вдвое.

—Да.

— Нет такой!

— Точно?

— Нет!

Короткий светлый миг счастья!

Выходило, что она жива. А у него послеоперационный бред! Тяжелый кошмар. Ему все приснилось! Женщина снова зыркнула в книгу:

—Извините: есть! — Чуда не случилось. — Участок 49.

В камеру вошли, едва он задремал. Тот же похожий на эрдельтерьера поджарый полицейский, доставлявший его в аэропорт, снова пристегнул к себе наручником. Несколько полицейских шли снова поодаль.

Момент высылки из страны не был никак обставлен.

В Бен-Гурионе стояла густая тропическая ночь. Спертая духота хлебозавода, которая не чувствовалась в Иерусалиме, наверху, в Иудейских горах.

«Духовка…»

Пальмы, полицейские машины. Голые пупки негритосок. Снова тоненькие солдатки с автоматами; дамы-гаучо в огромных шляпах, в сапогах; контрразведчики; ротвейлеры; детские коляски; монахи в длинных рясах, подвязанных веревками…

«Тот свет, как сказал Миха…»

Знакомые черные костюмы хасидов… Маленькая израильская девочка-мышонок с косичками, в джинсиках… С сумасшедшими глазами…

«Моя мать в новой ее жизни!..»

Не последнюю роль в упрощении процедуры высылки сыграло то обстоятельство, что Игумнов до последнего дня в России был полицейским. Мент — он и в Израиле мент.

В жаркой кожаной куртке под Марлона Брандо в сопровождении полицейских прошел он площадь перед зоной вылета. Происходившее как бы перестало его трогать. Израильтяне жевали на ходу свои длинные батоны-багеты, набитые овощной начинкой, вынимали бутылочки с водой, важно пили. Голые стволы эвкалиптов казались декорацией.

Две беленькие девчушки перебегали дорогу со скоростью, не диктовавшейся обстоятельствами. Бородатый поселенец с кобурой для американского полицейского кольта, бьющей по коленям, вертелся тут же. Коротко остриженная тифози с красным ртом величиной и цветом с красное пожарное ведро послала Игумнову воздушный поцелуй.

В самолет вместе с ним поднялись два полицейских с пистолетами в кобурах слева и справа. Они все знали про Игумнова, потому что, покидая салон, обменялись с ним рукопожатиями.

Жопастые парни в семейных трусах, с косичками, летевшие целой колонией в Юго-Восточную Азию через Москву, устроили Игумнову овацию.

Утренние израильские газеты успели поведать читателям историю покушения на Неерию Арабова под аршинными заголовками:

«РУССКАЯ МАФИЯ В ИЗРАИЛЕ».

Рэмбо больше не звонил. Бутурлин предполагал, что его друг отправился в Вабкент, в самое пекло… Бутурлин убрал документы в сейф. Счета. Перечень фирм, разбросанных в ближнем и дальнем зарубежье, снявших деньги со счетов «Фантом-информа». Как он и предполагал, Иоганн Бергер оказался обычным швейцарским уголовником, подставной фигурой генерала Гореватых. Афера с прокруткой чека за новейшие разработки ВПК была личной инициативой вице-президента «Рассветбанка», одобренной кем-то из верхов. Арабовы были обречены. Нисана готовили к закланию, как индейку к Рождеству. Он уже не раз получал возможность обменивать черный нал Фонда на стираные деньги через швейцарский банк. С каждым разом суммы все увеличивались, пока не достигли трех миллионов… После этого Нисана могли только убить. Так и произошло. РУОП располагал теперь полной информацией. Бутурлин зондировал почву в отношении ареста Гореватых в следственном комитете МВД и Генеральной прокуратуре. Он был готов к прыжку. Надо было только застать свою жертву врасплох. Словно что-то почувствовав, генерал Гореватых резко увеличил число охранников и машин сопровождения…

Овца, не встречая Бутурлина внизу, раскинула овечьими мозгами — потолкавшись в вестибюле, поднялась в кабинет. Бутурлин кивнул. Он был один, разговаривал по телефону с помощником кума Бутырской тюрьмы…

Овца обошла стол, пристроилась чуть позади. Обтянутые джинсой не узкие чресла опасно приблизились. Овца нагнулась, положила на стол черновик справки, которую он отредактировал. На секунду у лица Бутурлина торчком, как дикорастущий горбик нежного верблюжонка, возникла совсем юная грудь. Желание было тяжелым и ощутимым. Машинистка смешалась, даже не обратилась по форме: «Товарищ подполковник…»

Помощник кума изгалялся:

—Бумага на тебя лежит! А ты ни хрена не чешешься! Бутылку жалеешь к у м у ?!

Сообщение о том, что Бутурлин получил крупную взятку, все еще лежало у него в сейфе. К у м не отсылал бумагу, как положено, наверх. И не собирался передавать господину Корзинкину…

Овца написала на черновике: «Мне надо с вами поговорить. Я позвоню после работы…». Решиться на этот шаг было нелегко. Она жила за городом. Отец устраивал скандалы каждый раз, когда она не возвращалась вовремя. Грозил, что пойдет к генералу, потребует справку от врача о том, что она девушка… Овца вышла, тихо прикрыв за собой дверь. Бутурлин уловил, как пробили едва слышные колокола судьбы. Ничего не понял. В очень скором времени суждено было рухнуть его семейной жизни, карьере… Мысли заняты были другим: кум позвонил сам.

«Зачем?»