Энди Макнаб - Браво_Два_Ноль
Мы разом вздрогнули, услышав грохот дверного засова в дальнем конце коридора. По выложенному плитками полу зазвучали гулкие шаги, сквозь щель под дверью в камеру проник свет керосиновых ламп. По двери заколотили тяжелые ботинки, открывая ее. «Проклятие, – подумал я, – неужели нас собираются снова разлучить!»
В камеру вошли двое охранников. Первый преподнес нам кувшин с водой. Второй держал две миски, от которых шел пар.
Одеяло, вода, кормежка – господи, да это же настоящая пятизвездочная гостиница! Все это было очень приятно – обходительный сервис прямо в номер. У меня даже мелькнула мысль побеспокоить охранников просьбой принести свежий номер «Файненшл таймс».
Мы с Динджером смотрели на них, укутанные в одно одеяло, улыбаясь, словно спасшиеся после кораблекрушения.
– Американ? – спросили охранники.
– Нет, англичане.
– Не ТельАвив?
– Нет. Англичане. Англия. Лондон.
– А, Лондон. Футбол. «Манчестер юнайтед». Футбол. Хорошо.
– Да, «Ливерпуль».
– А, «Ливерпуль». Бобби Мор! Хорошо.
Больше мы не сказали ни слова. Дверь плотно захлопнулась. Я повернулся к Динджеру, и мы хором пробормотали: «Придурки!» и разом прыснули.
В мисках оказалась горячая жидкость, обладающая слабым привкусом лука. В кувшине было около четырех пинт воды, которая на вкус показалась нам лучше марочного шампанского. Теоретически после длительного воздержания нужно не торопиться и пить маленькими глотками. Мы же не могли рассчитывать на то, что ублюдки не ворвутся в камеру и не вырвут кувшин изпод самого носа, поэтому нам пришлось выпить всю воду залпом. Вся беда в этом случае заключается в том, что единственным следствием оказывается ощущение влаги во рту да распухший живот.
Мы попробовали вытянуться на полу. Наручники обуславливали то, что лежать мы могли только на спине. Мы накрылись одеялом, и я уставился в потолок. Вскоре у меня засвербило в носу. От Динджера воняло, воняло невыносимо.
– Бедная твоя жена, – пробормотал я. – Подумать только, ей приходится каждую ночь спать рядом с такой вонючей тварью – наверное, это все равно что ночевать в логове гризли.
Но всего через минутудругую я ощутил пугающе знакомое желание. Наверное, виной всему был лук.
– Динджер, дружище… мне хочется пукнуть.
Динджер неохотно приподнялся в полулежачее положение, держа руку в воздухе, чтобы я смог отодвинуться от него как можно дальше.
Я завозился с брюками, расстегивая их, при этом стараясь не затянуть храповик наручников.
– Твою мать, скорее же, – простонал Динджер. – Я жутко хочу спать.
Наконец мне удалось принять нужное положение, и я исторг содержимое своей задницы. Шлепки жидкого, липкого дерьма брызнули во все стороны.
– Поздравляю, твою мать! – в негодовании воскликнул Динджер. – Это мой дом, это… наверное, у себя дома ты бы так делать не стал?
Я не мог ничего с собой поделать. Меня словно прорвало.
– Никакого уважения к хозяину. Мне пришлось потратить столько трудов. И вот – ты приглашаешь человека к себе в гости, угощаешь его ужином, и как он тебе за это отплачивает? Обдристывает твой новый ковер!
Расхохотавшись, я не удержался и повалился в собственное дерьмо. Делать все равно было нечего, поэтому я натянул брюки и улегся на пол. Конечно, ситуация была не из лучших, но меня утешали три обстоятельства. Вопервых, я обосрал камеру Динджера, а не свою собственную; далее, дерьмо приятно согревало мне ноги; и, наконец, следующей будет очередь Динджера.
Подсунув половину одеяла под себя, чтобы защититься от холодного пола, мы прижались друг к другу, делясь теплом наших тел.
Всю ночь слышались шаги охранников и грохот дверей. Каждый раз я опасался, что это пришли за нами, но шаги неизменно проходили мимо нашей двери, не останавливаясь.
Один раз послышалось, как вдалеке под ударами ног распахнулась дверь, а затем раздались сдавленные крики и стоны человека, которого от души метелят. Я напряг слух, но смог разобрать лишь бессвязные обрывки слов. Жутко слушать, как бьют другого человека. Тебя особенно не волнует, кто это. Ты его не знаешь, поэтому тебе все равно. Однако это оказывает деморализующее действие, поскольку ты понимаешь, что совершенно беззащитен и следующим может настать твой черед.
Мы услышали; «Непослушный человек. Встать! Плохой человек. Плохой человек». Затем раздался грохот миски, которую швырнули через всю камеру на бетонный пол.
Быть может, иракцы кричали не «встать», а «Стэн»? Мы напряженно вслушивались, стараясь разобрать еще хоть чтонибудь, однако звуки затихли. По крайней мере мы выяснили, что в уравнении есть еще одна неизвестная, хотя пока и не могли сказать, идет ли речь об одном из наших. Однако кто бы это ни был, этот человек может стать для нас угрозой. Мы с Динджером более или менее удовлетворились тем, что наши рассказы стыкуются друг с другом; но другое действующее лицо, появившееся на сцене, лицо, с которым мы не имеем возможности переговорить, может означать то, что изпод нас выдернут подстилку. Я поймал себя на том, что вся моя радость испарилась. Оставалось утешать себя только тем, что мы с Динджером попрежнему вместе.
И вдруг, словно они сознательно захотели меня подбодрить, в небе с ревом пронеслись бомбардировщики. Километрах в двух от нас загремели разрывы. Я тотчас же ощутил прилив надежды. Если тюрьму накроет бомбами, у нас появится возможность бежать.
Остаток ночи мы с Динджером провели вместе. Каждый раз, услышав грохот дверей, мы думали, что это идут охранники разлучать нас, и прощались друг с другом. Наконец уже утром дверь нашей камеры распахнулась. Мне сковали руки наручниками и завязали глаза и увели.
Я понял, что меня опять ведут на допрос; эту дорогу я уже успел выучить. Из двери, затем направо, по коридору, затем налево, по брусчатке, вверх на ступеньку, по дорожке мимо кустов, в комнату. Я предположил, что это была та же самая комната.
Меня толчком усадили на стул.
– Доброе утро, Энди, – произнес Голос. – Как ты себя сегодня чувствуешь?
– Замечательно, большое спасибо, – ответил я. – Особая благодарность за одеяло. Ночью очень холодно.
– Да, очень холодно. Как видишь, Энди, мы о тебе заботимся. Мы заботимся о тех, кто нам помогает. И ты ведь нам поможешь, Энди, правда?
– Да, как я уже говорил, я помогу вам всем, чем только смогу.
– Сегодня утром, Энди, нам нужно прояснить всего несколько моментов. Видишь ли, мы так и не убеждены до конца, что ты не иудей. Нам нужны доказательства. Если ты иудей, лучше признайся в этом сам, потому что это избавит тебя от боли и неудобств. Каково твое вероисповедание?
– Англиканская церковь.
– Что такое англиканская церковь?
– Ответвление христианства.
– Кому ты поклоняешься?
– Я поклоняюсь господу богу.
– Понятно. А кто такой Иисус?
Я объяснил.
– А кто такая Дева Мария?
Я объяснил.
– Энди, понимаешь ли ты, что мы с тобой поклоняемся одному и тому же богу? Я мусульманин и поклоняюсь тому же богу, что и ты.
– Да, я это понимаю.
– Энди, ты человек религиозный?
– Да, я очень серьезно отношусь к религии.
– Расскажи мне, как молятся у вас в христианском мире.
– Можно молиться, опустившись на колени, можно молиться стоя, все зависит от обстоятельств. Разницы никакой нет. Молитва – это нечто очень личное.
Еще когда я был в учебном центре в Шорнклиффе, каждое четвертое воскресенье наш батальон в полном составе отправлялся в церковь. Все одевались в парадную форму, чистили ботинки, строились и торжественным маршем шли в гарнизонную церковь. Я терпеть не мог эти службы: в учебке у нас был только один выходной в неделю, воскресенье, – причем только если в пятницу утром во время кросса ты не отставал от командира, потому что в противном случае приходилось снова бежать кросс в воскресенье. Но и в выходной съездить домой все равно не удавалось, потому что за пределы центра выпускали только начиная с девяти утра, а к восьми вечера все уже должны были вернуться назад. Поэтому, надо признаться, особой любви хождение в церковь у меня не вызывало, и я никогда не обращал внимание на то, что происходит во время службы. И вот сейчас я лихорадочно пытался вспомнить любые подробности, чтобы выставить себя самым истовым христианином со времен Билли Грэма.[20]
– Когда ты постишься? Когда христиане постятся?
Когда мы постимся? Я понятия не имел.
– Христиане не постятся.
Тон Голоса изменился.
– Ты лжешь, Энди! Бессовестно лжешь! Нам известно, что христиане постятся.
Он рассказал мне про Великий пост. Век живи, век учись. Я не знал, что католики постятся.
– Я протестант, – заявил я. – У нас все подругому.
Похоже, Голос несколько успокоился.
– В таком случае расскажи мне о ваших церковных праздниках. Какие блюда вы едите? Какие блюда не едите?
