Михаил Нестеров - Директива – уничтожить
Рябов хотел продолжить мысль, но Кравец неожиданно для подполковника перебил его: «Я все прекрасно понял».
Когда Рябов уйдет, Кравец (продолжал представлять себе подполковник) несколько минут в задумчивости походит по кабинету. Он наверняка считает Рябова дураком. «Итак, – думает Кравец, – если этот дурак имеет что-то против меня либо выполняет задание самого Писарева, необходимо перестраховаться. Лучше синица в руках, чем журавль на горизонте. Лучше я подстрахуюсь и останусь при своих». И снимает трубку телефона.
«Мне нужно поговорить с вами по неотложному делу».
«Хорошо», – раздастся в трубке голос Писарева.
Вот и все, подумал Рябов. Перед глазами встало решительное лицо генерал-майора Писарева. Тоже мужицкое – грубое, с жесткой щеткой волос на голове; при взгляде на Писарева складывалось впечатление, что его даже не «высекли из камня», а грубо обстучали со всех сторон разделочной доской.
А почему, собственно, мне не рассказать обо всем самому Писареву, усмехнулся Рябов. Результат будет тот же, только путь короче. Чего я психую? Почему решил, что вообще нужно что-то кому-то говорить? Кравец в курсе всех дел, он – «начальник созданной по факту преступления комиссии». Ну и Бог с ним. Рябов отогнал от себя мужиковатые физиономии. С одним из начальников он как-то играл в карты. Кравец, когда проигрывал, небрежно произносил: «Это вышло чисто случайно»; а когда выигрывал: «Иначе и быть не могло».
Итак, что – погорячился? Нервы? Нет, первое не подходит – это не горячка, это какой-то синдром, спровоцированный звонком Антона. А может, мне самому не стоит влезать в это? Или лучше перестраховаться, как сделал это Кравец в воображении подполковника. Сотрудничая с Береговым, он вообще-то мог оставаться нейтральным: дело в том, что он был не нужен ни вашим, ни нашим. Придя к такому заключению, Рябов нахмурился – все же терял значимость в собственных глазах, но мгновением позже понял, что это самое лучшее место в жизни. Там, на самом верху, если дело, конечно, выгорит, о нем вспомнят только однажды.
Время шло, а Рябов все еще предавался размышлениям. В частности, он подумал о боязни. Вообще он боится начальства как такового? Наверное, бояться следовало, однако сейчас были совсем другие времена, начальство меняется с невероятной быстротой. Чего толку его бояться, когда оно не сегодня-завтра окажется в опале или в том же дерьме. Вот он, Рябов, тоже начальник, хотя бы для Гены Кожевникова, и что? Да то же самое. А сам Гена боится Рябова? Ничуть! Подполковник вчера еще видел нахально смеющиеся глаза капитана: я, мол, анекдот вспомнил… Осмелели все до наглости, на каждом уровне. А какой совсем недавно аппарат был! Каждый боялся каждого – и это происходило до самой кончины трех букв: КГБ. МБ уже несерьезно; ФСК сама по себе была созвучна с чем-то фискально-фекальным; буква Б в аббревиатуре ФСБ бухает непримиримой тупостью.
Нет, Рябов никогда не наберет номера Писарева и не скажет: «Мне нужно поговорить с вами по неотложному делу». Хотя одним только звонком он мог усугубить и без того шаткое положение Писарева. Но вот Никишин. Антон. Как он мог быть уверен в нем, в Рябове, когда звонил? Подумав еще немного, подполковник понял причину этой уверенности. Главным фактором было само предложение. Оно явилось неким стопором, который не давал Рябову сделать шаг в ту или иную сторону. Подразумевалось, что он считается с Антоном и с теми людьми, с которыми тот был связан. Несомненно, что к таким решениям парня подталкивали обстоятельства, он ходил по лезвию ножа. Он решал сразу несколько задач, играл серьезно, по-взрослому. В какой-то мере Антон надеялся на Рябова и тем самым просил у него помощи. Если бы подполковник мог сейчас заглянуть в глаза Антону, он бы увидел в них то, что заметила Юлька, стоя у дверей квартиры Дмитрия Романова: «Помогите мне!!!»
Рябов произнес вслух:
– Ничто человеческое мне не чуждо, – и выпил рюмку коньяку.
* * *Стас Бальжак жил в первом корпусе дома № 53 на Остоженке. Ему было 29 лет, и всю свою сознательную жизнь он трудился. Последние два года он вообще не отдыхал, работая по 12 – 14 часов в сутки в двух точках. Основным местом Стас считал небольшой ресторан с прекрасной кухней на Большой Черемушкинской, где он работал официантом. Клиентами этого ресторана были люди состоятельные, любившие хорошо поесть, настоящую атмосферу ресторана и в то же время уединение. Небольшая сеть ресторанов под названием «Генерал Деникин» была создана под определенного клиента, желающего посидеть или в общем зале, или в небольшой уютной кабинке с полупрозрачными шторами.
Стас работал в «Деникине» через день. Свободное время он отдавал опять же работе: по такому же графику пробовал себя поваром в небольшом кафе в Переделкине. Далековато, но Стасу это не мешало. Он пользовался собственной машиной, и это было очень удобно, в часы пик он никогда не попадал, так как передвигался в самое, пожалуй, неурочное время: где-то в половине одиннадцатого утра и в половине первого ночи; если он работал в Переделкине, то возвращался домой еще раньше – около одиннадцати вечера.
Он заезжал на автостоянку, ставил машину на место и некоторое время сидел, оглядывая, будто в первый раз, светящиеся приборы на передней панели, массивный самодельный набалдашник на рычаге коробки передач в виде черепа. Он бы никогда не купил его, но ему понравилась реклама продавца-частника на рынке, который убеждал, что резьба по дереву на этом набалдашнике представляет собой не что иное, как миниатюру мужского черепа. Резали с натуры, добавлял тот.
У Стаса Бальжака почти не было свободного времени, а машину он свою любил и очень жалел, что не может отдаться быстрой езде где-нибудь за городом. Все время занимала работа, пока есть возможность, нельзя ее упускать. Отдохнуть он успеет потом.
Обычно, поставив машину на стоянку, он, не выключая габаритных огней, выкуривал сигарету и только после этого направлялся домой.
Вот и сейчас он, опустив стекло, с наслаждением затягивался ароматным дымом сигареты. Это была первая спокойная сигарета за день. Вторая будет, когда он придет домой и сядет в удобное кресло перед телевизором: в одной руке сигарета, в другой – чашка с горячим чаем.
Стряхнув оцепенение, Стас затушил сигарету. Выйдя из машины, он нажал на кнопку на миниатюрном пульте-брелоке. Машина приветливо отозвалась: «Вау».
Автостоянка была примерно в полукилометре от дома Стаса. Его путь лежал по тротуару вдоль шоссе, потом нужно было пройти небольшим мостиком через яму: небольшой участок тротуара был разрыт службами тепловых сетей. Дальше дорога лежала вдоль ряда гаражей в непосредственной близости от проезжей части.
Уже около месяца тепловики возятся в вырытой ими яме, но работу пока не закончили. Проходя мимо, Стас всегда испытывал дискомфорт. Он верил в одну почти невесомую вещь: весь окружающий его мир придуман им, живет в его сознании. Он – демиург, создатель своего мира, и если даже в его жизни появлялись какие-то темные пятна или полосы, то это опять-таки шло от самого Стаса. Он периодически проверяет баланс в своем собственном мире и время от времени восстанавливает справедливость. В конце концов в экстремальных ситуациях он на правах последней инстанции может что-то экстренно предпринять.
Это была интересная мысль-игра. Иногда уходя в нее с головой, Стас дивился, сколько он всего знает, знания подчас были поверхностными, но все равно это было потрясающе. Он существовал один, остальное – декорации и куклы. Большинство из них неодушевленные, но в некоторых Стас вдыхал душу. Иногда он задумывался, почему в собственном мире он занимает столь маленькое положение, – и находил множество ответов на этот свой вопрос.
Правда, был еще один ответ: просто Стас устал. Он приезжал домой только для того, чтобы сонным мешком свалиться на кровать. Отсюда все его миры, неодушевленные и живые куклы. Ему требовался отдых.
Когда Стас ступил на бетонный мостик, сзади он услышал торопливые шаги, но обернуться не успел.
Их было двое, один ударил Бальжака по голове короткой тяжелой дубинкой, а второй не дал оглушенному Стасу опуститься. Подхватив его под мышки, он легко перекинул тело через невысокое ограждение. Тот упал спиной на трубы и тотчас сполз головой в глубокую лужу грунтовых вод. Коричневая от глины вода быстро наполнила его легкие, большим пузырем выгоняя через рот воздух. Стас недолго находился на краю жизни и смерти; онемение постепенно охватывало его, начиная подбираться от кончиков пальцев на ногах, задержалось немного в груди и наконец замерло в районе кадыка.
– Красиво, – заметил один из убийц.
Второй молча согласился с ним.
* * *– Откуда она могла взять это?
На вопрос главного редактора «Проспекта Независимости» Анатолия Крикуши обозреватель газеты Владимир Боков только пожал плечами:
