Евгений Сухов - Стенка на стенку
— Я понял, Владислав Геннадьевич. Варяг надавил большим пальцем кнопку, и стекло, разделяющее пассажирский салон, поползло вниз. Филат распахнул дверцу.
— И еще вот что, законные просили не затягивать с Гавриловым.
— В Питере сейчас Сержант, я слышал… — неуверенно начал Филат. — Для такого дела Сержант подошел бы лучше всего.
Варяг мрачно покачал головой:
— Нет, Роман, Сержант мне сейчас в Москве нужен. У меня проблемы возникли личного характера. Сержант должен пока со мной побыть… Ты должен заняться им сам.
Филат слегка качнул головой:
— Я подберу нужного человека. Он вышел на воздух. Дверца мягко, почти бесшумно, захлопнулась.
Глава 42
В кабинет генерального директора Госснабвооружения бесшумно вошел Слон и застыл в дверях, не решаясь без приглашения хозяина двинуться дальше. Он ждал, когда Варяг обратит на него внимание, но тот сосредоточенно читал какие-то бумаги в толстой папке.
Наконец Варяг поднял взгляд на вошедшего:
— Здравствуй!
— Здравствуйте, Владислав Геннадьевич.
— Сейчас Филат подъедет. Он мне про тебя рассказывал, хорошего о тебе мнения. Но без него разговор не состоится. Пусть поприсутствует.
Слон молчал. Он впервые видел смотрящего России так близко и потому немного робел.
— В другой город придется ехать? — наконец выдавил он, смущенный затянувшимся молчанием. Варяг задумчиво кивнул:
— В Петербург. Ты там бывал?
— В детстве, — улыбнулся Слон. — С тех пор ни разу. Варяг закрыл папку с документами и отложил в сторону.
— К сожалению, тебе там задержаться не удастся. Выполнишь дело и сразу назад. На все про все у тебя будет час-два, не больше. Так что на осмотр Эрмитажа надеяться нечего.
Тут в кабинет, постучав, вошел Филат.
— Я не опоздал, Владислав Геннадьевич — заметил он и постучал пальцем по часам.
— Все в порядке, Филат, — махнул рукой Варяг. — Значит, так: поедете в Питер вдвоем. Возьмешь с собой еще Данилу. Я только что Слону сказал: там не тусоваться, только туда и обратно. Филат, ты проследишь, чтобы дело было сделано как надо. Надеюсь, прокола не будет?
Филат энергично помотал головой:
— Не будет.
— Когда Слон дело сделает, — продолжал Варяг, — ты мне отзвонишь, доложишь. Сам, смотри, не вляпайся в историю. Стой в сторонке. Тебе теперь в Питере сидеть, так что по пустякам с ментами не связывайся. Если вдруг что случится непредвиденное, — тут Варяг серьезно глянул на безмолвного Слона, — повяжут твоего снайпера или, не дай бог, пристрелят… ты его не знаешь, видишь в первый раз в жизни, понял? Никаких свидетельских показаний, никаких приводов!
— Варяг перевел взгляд на Слона. — Жизнь — суровая штука. Слон, так что не обижайся. Если попадешь к ментам в лапы — за собой Филата не тяни. Иди на цугундер один. А попадешь на нары — там тебе верные люди помогут. Ну, все. — Он встал и вышел из-за стола. Подошел к Слону и похлопал по плечу:
— Удачи тебе! — Потом протянул руку Филату:
— И тебе успеха, смотрящий!
***Михалыч не сидел, как обычно, в кресле, а лежал на диване, прикрывшись стареньким пледом. Судя по его потухшим глазам, старику было совсем худо. Филат узнал о болезни старого вора еще вчера, а сегодня, после напутственного разговора с Варягом, решил приехать в Серебряный Бор проститься со стариком. В глубине души Филат опасался, что, возможно, скоро придется возвращаться из Питера в Москву по печальному поводу-в черном костюме…
Михалыч приподнялся на локте и тут же бессильно уронил голову на подушку.
— Вот пришел, Михалыч, попрощаться… — начал Филат.
— Хорошо, Рома, что пришел. Проходи, садись. — Старик проследил взглядом, как гость придвинул кресло к дивану и сел. — Господи, Рома, как смотрю на тебя, так все время вспоминаю твоего батю. Даже улыбаешься ты точно так же, как он. Ты же знаешь, мы с твоим отцом были не разлей вода. Чалились вместе, после зоны в одной семье были. Я тебе вот что хочу сказать… Я тебе никогда не рассказывал об этом, слишком тяжело был вспоминать, но я был свидетелем его гибели…
Филат невольно напрягся. Он опустился на мягкий диван — пружины послушно просели под его тяжестью — и вопросительно уставился на Михалыча.
Своего отца он не помнил. Да и как он мог помнить? Только по рассказам матери…
— Да? Ты мне никогда не говорил об этом.
— Возможно, и сейчас бы не сказал, да вот чую, что недолго мне землю-матушку топтать. Старость… Твой отец Иван Раскольник был один из самых уважаемых людей, которых мне когда-либо приходилось встречать. Его знали на всех зонах. Во время этапов в город его старались не привозить. Держали состав где-нибудь на запасном пути. Если все-таки случалось, так в тюрьме такое начиналось, — Михалыч закатил глаза. — Бунтовали против произвола, войска вызывали. Вот что значит настоящая личность! Не мне тебе рассказывать, что после войны многие воры ссучились, вот и пошло деление на «красные» и «черные» зоны. Сук твой отец не жалел, давил их, как крыс, да так, что кровавые брызги во все;стороны летели. Боялись его очень. Сам понимаешь,.хозяин всегда на стороне сук, так что твоему батяне несладко приходилось. Один он не ходил, всегда в окружении пехоты. А те за него любому готовы были пасть перегрызть. — Михалыч на минуту задумался. Лицо его стало совсем безжизненным, как будто костлявая уже занесла над ним свою косу. — Отец твой погиб на пароме, когда нас переправляли с Ванино на Сахалин. Представь себе суденышко, до отказа набитое ворами и суками! Ничего себе картина, а?
Рома Филатов нахмурился:
— А я не знал.
— Да откуда тебе… Всем было ясно с самого начала, что побоища не избежать. Суки окружили нас со всех сторон и смотрят на нас, как шакалы на медведя. В таком напряжении мы плыли часа три, а потом такое началось, что вспомнить страшно. Настоящий ад! У каждого были ножи, заточки. Конвой не вмешивался и наблюдал за нами, как за гладиаторами, через металлические решетки. В первые полчаса было зарезано двадцать воров, сук мы порешили в два раза больше. В следующие полчаса воров полегло еще человек пятнадцать, сук было прибито двадцать пять. Невозможно было ходить, кровищи было почти по колено.
— Как погиб отец? — глухо произнес Филат.
— Ты послушай, потерпи немного. Твой отец неплохо работал ножом, он один только с десяток сук положил. Я с ним все время рядом был, а он в самую гущу норовил залезть. Отчаянный был вор, ничего не боялся. Жил и дрался так, будто был не из костей и мяса, а из железа. На нем уже целая дюжина ран, кровь из него хлещет, как из смертельно раненного кабана, а он все не унимается, знай пером направо и налево размахивает. Такой шухер на сук навел, что не приведи господи! — поднес щепоть ко лбу Михалыч. — Идейный он был, каких поискать. Если суки попадали к нам на «черную» зону, так он никого в живых не оставлял.
Вырезал всех, как раковую опухоль. Так вот, на барже суки не могли нас задавить, а это была победа. — Михалыч ненадолго умолк. Достал из пачки папиросу (курил он исключительно «Беломор», словно в память о тех местах, где пришлось похлебать хозяйской пайки). Продул мундштук, привычно смял самый конец и сунул в уголок рта. — Как вспоминаю, так всякий раз в колотун бросает. До сих пор не могу успокоиться, как будто все это вчера с нами произошло… Суки предложили нам перемирие. Нужно было оттащить убитых, перевязать раненых. Твой отец согласился — он у нас за главного был. А как раненых начали переносить, так его одна сука в спину пырнула. Отец твой на месте и помер. Вот такая печальная история. Эту суку уже через минуту убили, даже когда он концы отдал, его еще долго ножами ковыряли. А тех сук потом приговорили, ни один из них в живых не остался. Кого на Александровской пересылке уделали, кого в Корсакове порешили.
— Слушай, Михалыч, а зачем ты мне все это рассказываешь? — с недобрым предчувствием задал вопрос Филат.
— Мы тут с Варягом о тебе толковали давеча. Я же знаю, о чем вы с ним договорились. Питер — город большой. Непростой. Соблазнов много. Деньги большие и лихие. Ты, верно, не все знаешь про тамошних смотрящих. Это лет двадцать-тридцать назад там было все спокойно. Когда такие правильные воры, как твой батя Иван Раскольник, еще по этой земле ходили. А в последние годы все переменилось — другие люди пошли. Что Шрам Сашка, что Красный Леха, царствие ему небесное. Смотри, не повторяй их ошибок. Я знаю, ты парень неглупый, хоть и с норовом. Но главное в тебе есть — верно, от батяни твоего — ты голову светлую на плечах имеешь, ее тебе не задурят ни бабы, ни бабки. Это главное. А про твоего отца я вспомнил не случайно: ты запомни, как он умер. Славная смерть.
Почетная смерть. О такой только мечтать можно. А я вот тут, на этом вонючем диване, в домашнем уюте, подохну…
— Да что ты, Михалыч! — У Филата вдруг закололо под сердцем. — Тебе еще жить и жить!
