Андрей Воронин - Мертвый сезон
Синица вел отсчет перекрестков в обратном направлении: шесть, пять... четыре... На счете "три" что-то произошло – майор даже не сразу понял что. Скрябин вдруг издал испуганный матерный вопль и что было сил ударил по тормозам. Покрышки завизжали, как стая ошпаренных дворняг, Синицу швырнуло вперед и припечатало физиономией к спинке переднего сиденья. Перед глазами у него вспыхнул праздничный фейерверк, а когда звезды и искры погасли, он увидел, что машина стоит на месте и что никто из ее пассажиров, кажется, не пострадал. "К несчастью", – добавил он про себя и попытался вникнуть в ситуацию.
Ситуация, впрочем, была самая что ни на есть тривиальная: какой-то псих на серой "девятке" попытался проскочить перекресток на красный свет. Перекресток был пуст, и это, видимо, ввело водителя "девятки" в заблуждение. Скрябин же летел на запредельной скорости, торопясь поскорее обстряпать дельце, и чудак за рулем серой "Лады" заметил его слишком поздно. А когда заметил, не придумал ничего лучше, как ударить по тормозам и остановить свое корыто посреди перекрестка, прямо на пути у бешено несущегося "БМВ"...
Рефлексы у Скрябина, как выяснилось, были что надо, да и тормоза не подкачали, так что гибельного столкновения удалось избежать. "К несчастью", – снова подумал Синица, потому что у него, единственного из всех четверых, имелся реальный шанс выжить – он-то сидел сзади. Ну, повалялся бы месячишко в больнице, зато был бы жив...
Впрочем, непредвиденное происшествие, хоть и закончилось благополучно, давало Синице шанс. Он мог, в конце концов, крикнуть, позвать на помощь...
– Так, – веско произнес в наступившей тишине полковник Скрябин. – Ну, сукин сын, отморозок, я тебя сейчас научу ездить!
Синица очень хорошо видел "сукина сына" – тот ехал с открытым окном и сейчас находился в точности напротив них. Машины замерли под прямым углом, в каких-нибудь десяти сантиметрах друг от друга, так что до водителя "девятки" было рукой подать. Это был блондин с каким-то ненатуральным цветом волос и рыжеватыми щетинистыми усиками, удивительно не шедшими к его суховатому, жесткому лицу. Синица никак не мог понять, почему это лицо кажется ему таким знакомым. В следующий миг блондин небрежным движением опустил со лба на переносицу темные очки. Синица узнал его за долю секунды до того, как в оконном проеме возник большой черный пистолет, казавшийся непропорционально длинным из-за навинченного на ствол глушителя.
Пистолет выстрелил три раза подряд со звуком, напоминавшим удары резиновым молотком по донышку жестяного ведра. Пулевые отверстия образовали в ветровом стекле неровный треугольник; пули легли кучно, и треугольник получился совсем небольшой. Полковник Скрябин молча повалился на бок, с деревянным стуком ударившись головой об оконное стекло. На стекле остался смазанный кровавый след. Синица с отвращением почувствовал у себя на лбу что-то теплое и жидкое.
Нургалиев, как всегда, среагировал мгновенно. Он схватился за пистолет и рванул на себя дверную ручку. Заблокированная дверь даже не подумала открыться; Нургалиев навел пистолет на ветровое стекло, но там уже появилась новая пробоина, и сразу же еще одна. Так же молча, как и Скрябин, подполковник уронил простреленную голову на переднюю панель.
Синица сидел посреди заднего сиденья и смотрел в дуло девятимиллиметрового "глока" в просвет между спинками передних кресел. Он понимал, что ему следует хотя бы попытаться спрятаться, но не мог пошевелиться. Да и без толку это было: убийце ничего не стоило подойти поближе и пристрелить его, пока он будет корчиться на полу машины, прикрывая руками свою бестолковую голову...
Стрелок тоже смотрел на него поверх пистолетного ствола, поблескивая черными линзами очков, – смотрел, казалось, целую вечность. Потом его губы тронула едва заметная улыбка; стрелок что-то неслышно сказал, обращаясь, разумеется, не к Синице, а к самому себе, и убрал пистолет.
Серая "девятка" резко рванула с места, повернула под прямым углом, едва не задев колесами бордюр на левой стороне дороги, вернулась на свою полосу, газанула и вскоре скрылась из глаз. Синица догадывался, куда она поехала. Перегнувшись через спинку переднего сиденья, он разблокировал двери и вышел из машины, превратившейся в коллективную гробницу. Майор закурил, отметив, что руки у него трясутся почище, чем с похмелья, и лишь потом, спохватившись, снова полез в машину за телефоном Скрябина.
...Опергруппа, срочно отправленная Синицей на дачу полковника Скрябина, обнаружила там еще теплый труп Павла Кондратьевича Чумакова, убитого одним выстрелом в лоб; группа захвата, вломившаяся в квартиру пенсионерки Розы Соломоновны Розенблюм, вообще ничего не обнаружила. Это были волнительные известия, но Синица думал о другом. Когда-то в молодости он долго учился читать по губам, думая, что это пригодится ему в будущем. Сегодня ему представился случай воспользоваться этим полузабытым умением, но никакого удовольствия Синица не испытал. Наоборот, теперь ему не давал покоя неразрешимый вопрос: что, черт возьми, имел в виду убийца, когда, глядя в глаза Синице своими черными линзами, произнес эти два слова: "жеваный мент"?
Глава 17
Накануне стояла оттепель, но с утра подморозило и снова пошел снег. Он был мелкий, как сахарная пудра, и малейшее дуновение ветерка вздымало его в воздух, закручивало миниатюрными смерчами и сбивало в маленькие белые барханчики, красиво выделявшиеся на фоне вчерашнего наста, тоже белого, но уже с сероватым оттенком. На этом фоне черные ветви и траурная зелень еловых лап, местами проглядывавшие из-под снега, смотрелись особенно контрастно, а когда над лесом начали сгущаться ранние сумерки, картинка сделалась точь-в-точь как на экране черно-белого телевизора. Иллюзия была бы полной, если бы не мороз. Мороз был жесткий, сухой и колючий; к вечеру он окреп, и Синица в своем потрепанном кожаном реглане и легкомысленных сочинских ботинках начал замерзать по-настоящему.
Потихоньку коченея, не привыкший к таким экстремальным температурам, Синица терпел эту пытку из последних сил, мысленно торопя стрелки часов, которые как будто примерзли к циферблату и, казалось, совсем перестали двигаться. В последний раз Синица видел настоящую зиму, когда тянул срочную службу в ракетных войсках стратегического назначения. Это было очень давно; пожалуй, в данном случае слово "давно" далеко не исчерпывающим образом описывало истинное положение вещей – Синице казалось, что это было в прошлой жизни, а может, и во сне, который теперь, через столько лет, вдруг решил повториться.
Свет в салоне микроавтобуса не включали из соображений маскировки. Из тех же соображений водитель не заводил двигатель, и постепенно температура воздуха в жестяной коробке кузова приблизилась к той, что царила снаружи. Дыхание вырывалось изо рта облаками пара, который тут же оседал инеем на воротниках. Синица нахохлился и опустил клапаны старой, запачканной маслом милицейской ушанки, которой ссудил его добросердечный водитель микроавтобуса.
Нижние края оконных рам снаружи на три пальца занесло мелким сухим снегом. На ветровом стекле снега было еще больше. Синица подумал, что, если снегопад усилится, к утру автобус окажется заметенным по самые двери, и испугался этой мысли: перспектива заночевать в этом промороженном насквозь железном гробу ему ни чуточки не улыбалась.
Он порадовался тому, что ждать до утра так или иначе не придется. Еще его радовало, что производить задержание будет не он. Честно говоря, он сомневался, что сумеет встать и сделать хотя бы пару шагов, не говоря уж о том, чтобы бегать, скакать, махать пистолетом, проводить приемы самбо и надевать кому-то наручники. Майор напоминал себе вмерзший в толстый арктический лед обломок кораблекрушения или, скажем, мамонта, похороненного в вечной мерзлоте на глубине пяти метров от поверхности. Какой прок от замороженного мамонта при задержании опасного преступника? Он, мамонт, может только ждать и наблюдать – веками, тысячелетиями... А задержание пускай проводят те, кому за это деньги платят. Мамонт, то бишь майор Синица, уже сделал все, что от него зависело; теперь он никак не мог повлиять на происходящее, и это тоже радовало, потому что майор здорово устал.
Подполковник Забелин, возглавлявший операцию, вздохнул, выпустив из ноздрей облако пара, прямо как извозчичья лошадь на морозе, и негромко сказал:
– Новый год скоро. Надо же, как время летит! Оглянуться не успеешь, а еще одного года как не бывало. Как думаешь, Синица, возьмем мы его сегодня?
– А черт его знает.
Это было сказано сквозь зубы, но вовсе не потому, что Синица был зол или имел что-то против подполковника Забелина. Напротив, этот крупный, похожий на медведя в своем зимнем камуфляже, жизнерадостный и легкий в общении человек вызывал у него безотчетную симпатию. Юмор у Забелина был довольно непритязательный и где-то даже казарменный, да и сам Забелин был, как его юмор, тяжеловесен, непритязателен, предельно прост, а главное – стопроцентно надежен. Поговорив с ним пять минут, Синица все про него понял: с подполковником Забелиным можно идти в разведку.