Александр Золотько - Рождество по-новорусски
Гринчук попытался приложить руку к груди, но рука не послушалась.
Залитая кровью комната, напомнил себе Гринчук. Люди, словно разбросанные злым ребенком куклы. Простреленный покемон. Залитый кровью долматинец. Кровь на стенах, на полу, на ковре, на лицах.
Кровь отражается в стеклянных шарах и мишуре на елке.
Девчонка держит в руках пистолет и жмет на спуск. Раз и еще раз. И снова. А выстрелов нет. Есть только расширенные зрачки четырнадцатилетней девчонки. И есть простреленный висок того, кто ее обманул, но кого она любила.
Гринчук опустился на корточки, прижался спиной к стене.
Браток, который смотрел на него уже даже не с жалостью, а с брезгливостью. Нина, которая… Глаза Али, стекленеющие от ненависти… Батон, скулящий не от стыда или раскаянья, а от ужаса и обиды… Ненавидящий взгляд Лени Липского… рукопожатие Шмеля, крепкое, надежное рукопожатие, рукопожатие ничего не подозревающего человека… брезгливая усталость в голосе Владимира Родионыча… клочья человеческой плоти на полу и стене… кровь… сладострастный изгиб девичьего тела на видеомониторе…
Гринчук закрыл глаза руками. Застонал.
Гиря, Мила, Али, Браток, Липский, покемон, долматинец, Скок, Шмель, Полковник… ненависть, ужас, боль, надежда, страх и отчаяние… И ни капли уверенности в своей правоте. И не к кому прийти и пожаловаться. И никто не сможет ему посоветовать, потому, что ничьего совета он не примет.
За все он ответит сам.
Гринчук встал.
Глубоко вздохнул, взмахнув руками.
Что, подполковник? Съехать с базара решил? Испугался? Хрен тут бояться. Действовать надо. Дерьмо черпать. Нет ведра? Черпай ртом. Захлебывайся, подполковник, но черпай. Очищай этот мир. Этот хреновый мир. Этот мир, в котором живешь ты, в котором живут миллиарды других… Тебя никто не спрашивал, хочешь ли ты в нем жить… И никто тебя не заставлял пытаться его исправить. Ты сам…
Гринчук упал вперед, упруго отжался от пола. Еще раз. Еще. Еще, еще, еще…
Не нужно стонать. Просто вспомни, что тебе говорили, просто вспомни, как они все на тебя смотрели… вспомни, что ты для них просто быдло, поднявшееся ниоткуда… равенство которого они не признают никогда… только в одном случае, когда вдруг поймут, что он такой же подонок, как они… тогда они поверят… признают за своего… А он этого хочет? Ты хочешь этого, Гринчук?
Ничего. Завтра все станет понятным. Все вернется на круги своя, только он, Гринчук, уже будет другим. Не таким.
Гринчук выпрямился, отряхнул руки.
Забрал с вешалки свою куртку и вышел на улицу.
Метель, наконец, стихла. Убила сама себя – ветер разорвал тучи и отбросил грязные клочья прочь.
Гринчук поднял голову и посмотрел на открывшиеся звезды. Яркие, как тогда, много лет назад.
Он лежал на спине, рана уже не болела, а тело было заполнено льдом. Гринчук лежал тогда и думал только о той девчонке, которую спас. Думал, придет или нет. А когда понял, что ждать бессмысленно, что помощи не будет, как вдруг затосковал он тогда. Как захотелось завыть волком, но сил не было. Можно было только лежать и думать. За что? За что?
– За что? – выкрикнул Гринчук вверх, звездам.
Не ответили.
Ладно, подумал Гринчук, потом. Потом. Осталось совсем немного.
* * *– Осталось совсем немного, – сказал Шмель, когда Леонид не выдержал и попытался что-то сказать.
– Я…
– Успокойся, – сказал Шмель.
Леонид глубоко, со всхлипом вздохнул.
«Вольво» проскочило мимо пустой автобусной остановки, свернула к дому.
– Тут все время крутились менты, – сказал Шмель, – охраняли и следили, чтобы ничего не украли.
– Ага, – кивнул Липский.
– А сейчас охрану сняли.
– Мне Гринчук говорил. Совсем недавно.
Шмель остановил машину перед калиткой.
Улица была засыпана снегом. И перед калиткой следов не было.
Не было следов и во дворе.
– Ключи, – коротко сказал Шмель, протягивая руку к Леониду.
Открыл два замка. Уточнил и набрал код на третьем.
В доме было темно. Темно и тепло.
Шмель включил свет в коридоре. Подождал, пока Леонид зайдет, и закрыл за ним дверь.
– Проходи, – приказал Шмель.
Липский дошел до холла и остановился в дверях.
– Чего стал? – спросил Шмель. – Приведение увидел?
Липский протянул руку и нажал на выключатель.
В углу стояла елка.
Диван был прикрыт простыней, словно покойник саваном.
Ковер с пола убрали и кровь с обоев смыли. Но дыры от пуль на стенах остались.
Леонид осторожно прошел по комнате. Направился, было к лестнице на второй этаж.
– Спать собрался? – окликнул его Шмель.
* * *– Спать собрались? – услышал Владимир Родионыч, поднеся трубку к уху.
– Нет, Юрий Иванович, не собрался, хотя это и не прощает ваш звонок в три часа ночи.
– Ничего, потрепите, – без выражения сказал Гринчук.
– Мне показалось, или это действительно было хамство? – осведомился Владимир Родионыч.
– Понимайте, как хотите, – ответил Гринчук.
– И вы позвонили мне среди ночи, чтобы нахамить? И все?
– Я позвонил вам среди ночи, чтобы поделиться с вами некоторыми соображениями.
Владимир Родионыч потер переносицу.
– Давайте вы это сделаете с утра? Часиков в девять, если вам неймется.
– Лучше прямо сейчас, вы ведь не захотите узнать все в последнюю очередь?
– Что узнать?
– Все. Например, то, что осталось немного непонятного во всем произошедшем. Вам ничего не показалось странным в самоубийстве Виктора Евгеньевича?
Владимир Родионыч посмотрел на часы, висевшие на стене. Три часа восемнадцать минут. Показалось ли ему что-то странным? А самоубийство вещь сама по себе не странная?
– Там было достаточно много странного, – сказал Владимир Родионыч. – Послушайте, Гринчук, если уж вам так не терпится поставить меня в известность о чем-то, то приезжайте прямо ко мне. Все равно спать не дадите.
– Лучше по телефону, – сказал Гринчук. – Лучше – по телефону, честное слово. Я тут могу быть немного занят.
– Ладно, давайте по телефону, – обреченно согласился Владимир Родионыч. – Что там было странного?
– Представим, что вы решили покончить с собой, – сказал Гринчук.
– Не с вашим счастьем, – желчно произнес Владимир Родионыч.
– Только представим.
– Хорошо. Я захотел покончить с собой.
– Отлично. У вас есть возможность выстрелить в себя из длинного и неудобного ружья, или из компактного, как бы специально для этого предназначенного пистолета. Ваш выбор?
– Ну… Мне трудно выбрать. У меня в этой области мало опыта. Наверное, пистолет.
– Правильно, – согласился Гринчук. – А Виктор Евгеньевич достал из оружейного сейфа мушкет, собрал его, потому, что нельзя ружья хранить в собранном виде, и стрельнул. А пистолет оставил лежать в другом сейфе. Скажите, кто стал бы стрелять из ружья, когда есть пистолет?
– Ну…
– Правильно, тот, кто не знает, что в сейфе есть пистолет.
– Вы хотите сказать, что его все-таки убили? – насторожился Владимир Родионыч.
Это начинало походить на фарс. Раз за разом у них появлялась уверенность в том, что все стало понятно, что они выяснили все потаенные пружины этого грязного дела, но настырный Гринчук раз за разом вытаскивал очередные скелеты из объемистых шкафов новых русских дворян.
– Его убили? – повторил свой вопрос Владимир Родионыч.
– Да. И Громова, охранника Чайкиных, который охмурял несовершеннолетнюю перед видеокамерой, тоже убили. Два раза имитировать самоубийство – однообразно и свидетельствует о недостатке фантазии. Кстати, вы явно не интересовались тем, первым самоубийством.
– У меня и без того множество проблем.
– Да. Согласен. А у меня на тот момент, спасибо похитителям, проблем было поменьше, и я тем самоубийством заинтересовался. То, что Громов не был склонен к таким решительным делам – оставим за кадром. Мало ли, что с ним могло случиться? А вот наркотики в бачке – перебор. Громов наркотиками точно не занимался, иначе нам не пришлось бы их ему подбрасывать.
Владимир Родионыч застонал.
– Что? – переспросил Гринчук.
– Вы так спокойно об этом говорите…
– А мне нужно было рассказать все, как было на самом деле? Сообщить всем, что Громов с корыстными целями трахает девчонку? Не смешите меня, Владимир Родионыч. Мы спокойно вывезли Громова в лес, устроили показательную подготовку к повешенью…
– Так это ваша работа – та петля?
– Наша, наша… Дело не в этом. Дело в другом. Каюсь, решил сыграть в Робин Гуда и заставить подонка вернуть деньги одной пострадавшей из-за него девушке.
– Как трогательно!
– Что сделал Громов? Он ведь, как оказалось, не сам планировал свои отношения с Милой. Он выполнял указания. И сразу же позвонил тому, кто его на это поставил…
– Виктору Евгеньевичу?
– Нет. Не Виктору Евгеньевичу. Громов позвонил другому человеку, который сказал, что зайдет к нему в гости. И зашел. Оставил Громову пулю в голове и наркотики в бачке. А унес с собой, помимо видеокамееры и кассет, еще одну очень важную для себя вещь.
