Украсть у президента - Гриньков Владимир Васильевич
– Нет, это невозможно! – вырвалось у Горецкого. – Я имею в виду случай с нашим пациентом. Там есть такие подробности… В его прежней жизни… Что лучше бы ему это не вспомнилось.
– Он и так вряд ли вспомнит все стопроцентно, – сказал Глеб. – Но набор эпизодов, которые всплывут в его памяти, будет хаотичным. Ты не сможешь это контролировать. Ему вспомнится то, что вспомнится. В произвольной последовательности. И ты должен будешь рассказывать ему о нем самом все. Без изъятий. Если хочешь получить какой-то результат. Потому что ты не можешь предугадать, что из рассказанного тобой поможет ему что-то вспомнить, а что – нет. И потом… Ты ведь ему про его жизнь будешь рассказывать не столько для того, чтобы он что-то для тебя вспомнил, а в первую очередь для того, чтобы он снова стал тем, прежним. Человек помнит себя, вспоминая какие-то эпизоды из своей жизни. Вспоминает эпизоды и понимает, кто он есть. Так ты верни ему эти эпизоды для начала. Верни ему память.
* * *За окном было темно. Женя смотрела в окно и видела лишь редкие пятна света в окнах дома напротив. Разобщенные и одинокие полуночники, такие же как она, мучимые бессонницей и несчастные. Так ей казалось. Какая еще может быть причина, по которой люди не спят? Тихая грусть и одиночество.
Пискнул мобильник. SМS-сообщение.
ДОСТОЕВСКИЙ ПРЕСТУПЛЕНИЕ И НАКАЗАНИЕ
СТРАНИЦА ТРИСТА ДВЕНАДЦАТЬ
Достоевский. Это писатель. Сказал Глеб. А она его спросила. У нее в памяти тогда всплыло это слово, и она спросила, что такое достоевский. Сама тогда не поняла, откуда это слово ей знакомо. А теперь вот с этим текстом все ей вспомнилось. Такой текст уже был. Было такое SМS – сообщение. Ночью. Она спала. Пришел этот текст. Она проснулась, прочитала и забыла. Как забывается почти все, увиденное или услышанное в краткий миг пробуждения, длящегося одну или две недолгие секунды. Пробудился и тут же заснул. И наутро уже не помнишь. Если тебе не напомнят.
Достоевский. Значит, это было не случайное SМS – сообщение. Никакой ошибки.
Женя, осторожно ступая по полу босыми ногами, прошла в гостиную и зажгла свет. Достоевский – это писатель. Писатели пишут книги. В книгах страницы. Страница триста двенадцать.
Она шла вдоль книжных полок, занимающих целую стену гостиной от пола до потолка. Она скользила взглядом по корешкам книг на полке на уровне своих глаз. Куприн… Чехов… Лесков… Фолкнер… Голсуорси… Леонов… Толстой… Чехов… Веллер… Верн… Пелевин… Толстой… Достоевский…
Достоевский! Зеленый корешок с частоколом вычурно выписанных букв фамилии автора. Женя осторожно взяла книгу в руки. Мягкая обложка. Ф.М. Достоевский. Вынесенные на обложку иллюстрации и название «Преступление и наказание». Раскрыла книгу. Ф.М. Достоевский. Преступление и наказание. Роман в шести частях с эпилогом. Москва. Издательство «Правда». 1988. Перелистала страницы. Триста третья. Триста одиннадцатая. Перевернула страницу. Триста двенадцатая. На этой странице заканчивалась очередная часть и нижняя половина страницы оставалась свободной от текста. На чистом поле страницы чьей-то рукой было написано мелким неровно бегущим почерком: «Женя! Отнесись к этому серьезно! Для тебя есть важная информация, которую можешь получить только ты, и никто другой об этом знать не должен. Ты все узнаешь постепенно, если будешь последовательно делать шаг за шагом. Первый твой шаг: посети почтовое отделение 129344 на улице Летчика Бабушкина, дом 7 и в абонентском ящике № 24 забери предназначенный для тебя пакет. Ключ от ящика ты найдешь в металлической коробке из-под печенья. Открой верхний ящик секретера, который стоит напротив книжной полки, откуда ты только что взяла эту книгу. В ящике увидишь круглую металлическую коробку. Ключ от абонентского ящика узнаешь по желтой ленте».
Чуть ниже той же рукой была сделана приписка: «Глеб не должен ничего знать. Эту страницу теперь вырви и сожги, а книгу аккуратно верни на прежнее место».
Женя подошла к секретеру, выдвинула верхний ящик и действительно увидела металлическую коробку. Сняла крышку. Коробка до краев была наполнена домашним хламом, который сохраняется в любой семье с мыслями о последующем использовании всех этих ценных вещиц, которые на самом деле вряд ли уже когда-нибудь пригодятся: обломок пластмассовой линейки, шкала которой начиналась с четырнадцати сантиметров, радиолампы, каких нигде уже не используют, наверное, монеты СССР разного достоинства, сувенирного вида навесной замочек без ключа, пустые пузырьки из-под нафтизина и еще много всякой всячины, из которой торчал вызывающе яркий и в отличие от всех прочих вещей явно не старый язычок желтой тряпичной ленты. Женя потянула за этот язычок ленты и выудила из коробки маленький ключик – тоже не старый и явно недавно совсем в эту коробку положенный.
* * *Корнышев остановил машину под знакомыми окнами, из которых светилось только одно. Судя по занавескам, это была кухня. Он долго всматривался в освещенный квадратик окна, пытаясь увидеть силуэт или хотя бы угадать какое-то движение, но не дождался. Тогда он решился набрать телефонный номер.
Длинные гудки, потом приглушенный женский голос:
– Алло?
Кровь прихлынула к его лицу.
– Алло! – повторил голос. – Говорите!
– Лена? – сказал он неуверенно.
– Да, – несколько озадаченно. – Я слушаю вас.
– Лена Евстигнеева? – уточнил он.
– Д-да, – еще больше озадачилась его собеседница. – А с кем я говорю?
Евстигнеева – это была ее девичья фамилия. Фамилия из далекого детства. А теперь она давно уже Полякова и никто ее Евстигнеевой не называл давным-давно.
– Это Слава Корнышев. Помнишь такого?
– Слава? Корнышев? Да! – на этом «да!» ее голос лишился налета настороженности.
Радость узнавания. Друзья детства. Все объяснилось и стало милым, трогательным и знакомым.
– Как ты меня нашел, Слава? – теперь в голосе было веселое удивление.
– Это было несложно.
– Неужели? – засмеялась Лена, и Корнышев узнал этот смех. – Я ведь теперь не Евстигнеева, а Полякова.
– Я знаю.
– Откуда? – изумилась Лена. – Или ты с кем-то из наших встречался? Кого ты видел?
– Никого.
– А кто же тебе дал мой телефон?
– Никто. Я его сам раздобыл.
– Где? – смеялась Лена.
Она ничего не понимала.
– Неважно. Как у тебя дела? – спросил Корнышев.
– Нормально. Слушай, я так растерялась!
– А я безумно рад слышать твой голос.
– Я тоже, Слава. Но все так неожиданно! Ты откуда звонишь? Ты в Москве?
– Да.
– Где ты сейчас живешь?
– В Строгино.
– Хорошо там у вас, – оценила Лена. – У меня там подруга живет.
Ему было приятно, что она так сказала. Как будто это дарило ему надежду.
– Да наверное надо бы нам всем как-то встретиться! – сказала мечтательно Лена.
Корнышев будто только этого и ждал.
– Хоть сейчас! – произнес он.
– Запросто! – засмеялась своим чудным смехом Лена.
– Я не шучу.
Она перестала смеяться. Наверное, пыталась понять, что тут к чему.
– Я ведь совсем рядом, – пришел ей на помощь Корнышев. – Сижу в машине прямо под твоими окнами.
– Ты шутишь? – спросила Лена недоверчиво.
– Нет, – обреченно признался он.
Всматривался в светящееся окно жадным взором, с волнением ожидая появления силуэта. И был вознагражден. Он увидел женскую фигуру в том самом окне, где и ожидал увидеть, и произнес дрогнувшим голосом:
– Сейчас я мигну фарами.
Дважды мигнул, вспарывая темноту светом фар.
– Слава! Я ничего не понимаю! – растерянно сказала Лена.
И снова кровь прихлынула к его лицу. Он уже себя выдал – и отступать ему было некуда.
– Я хочу тебя увидеть! – сказал он.
– Слава! Ты сошел с ума! – пробормотала Лена, и теперь в ее голосе уже не было ни капли веселья. – Первый час ночи! Сла-а-ава!
Она растерялась.
