Сирийский пленник - Сергей Васильевич Самаров
– Зачем сразу так много? – поинтересовался старший следователь.
– Чтобы противник ждал атаки по всей линии фронта и не знал, где она последует. Но «Змеи Горынычи» работали за сутки до нашей операции. Тогда мы вышли в тылы той банде и проверили подходы. Сзади, с тыла, минного поля не было. А через сутки, когда мы проводили операцию, оно там уже появилось. Хорошо, что мы сразу мины обнаружили. Пришлось нам делать коридор собственными силами. На это ушло больше трех часов, и наступали мы, по сути дела, уже в светлое время суток. Это ли не предательство! А если бы предал, как вы говорите, я, то меня же вполне могли не узнать и подстрелить. Зачем бы я туда пошел?
– Вот-вот. Теперь мы и подошли к самому главному, – заявил старший следователь.
Россомахову даже показалось, что полковник сейчас ладони потрет от нетерпения.
Но он этого не сделал, только вытянул вперед шею, приблизил голову к подполковнику, двумя локтями навалился на большой массивный стол и осведомился:
– Так кто же вашу группу предал?
– Это мог сделать только тот негодяй, который знал все детали операции. Они были известны только мне и офицерам разведотдела сирийской дивизии, которые ее и разрабатывали. Еще нашему консультанту из ГРУ майору Барсученко. Но в Сереже я уверен, он надежный человек, которого я лично знаю уже пару десятков лет. Значит, предал кто-то из офицеров штаба дивизии. Об этом следует поинтересоваться у самого генерала Сухеля. Он обычно врага по запаху определяет.
– Но задача группе была поставлена заранее? Информация была доведена до личного состава?
– Конечно. Мы же еще за сутки до начала самой операции на рекогносцировку выходили.
– Значит, следует рассматривать и другой вариант. Кто-то из вас вашу группу и предал. Не офицеры разведывательного отдела, а бойцы группы. Это можно рассматривать как вариант. Но теперь давайте перейдем к главному. У меня имеются показания тех бойцов вашей группы, которые бежали из плена. Они говорят, что боевики содержали вас в отдельной камере и выводили на прогулку одного. Да и кормили вас, как сказали те же бойцы, особо, не как всех остальных. С чего бы это такие льготы? Можете вы мне это объяснить?
Россомахов в ответ только плечами пожал и сказал:
– Могу только предположить.
– И что же вы предполагаете?
– Я предполагаю только два варианта. Первый таков: ко мне, российскому офицеру, боевики относились особо потому, что желали завербовать. Второй: меня таким вот образом подставляли, а кого-то прикрывали, защищали от подозрений.
– Я бы вам поверил, если бы не одно маленькое «но».
– Какое именно? – почти с презрением спросил Россомахов.
– Вы же не будете отрицать, что оставили в штабе, когда уходили на операцию, свои документы?
– Не буду, конечно. Это обязательно при проведении любой диверсионной операции. Вы должны это отлично знать, потому что само мероприятие, проводимое нами после разработки в разведотделе дивизии, утверждалось именно вашим ведомством как куратором. Да, согласно разработанному плану, я собрал в группе все документы и телефоны сотовой связи, сложил в мешок, который дежурный по разведотделу опечатал своей печатью. Я сдал его в разведотдел штаба дивизии на временное хранение. Так полагается делать всегда, если вы этого, товарищ полковник, не знали.
Полковник Савелкин притянул к себе свою папочку из искусственной крокодиловой кожи, вытащил оттуда небольшую стопку документов и смартфон. В стопке сверху лежал паспорт в темно-зеленой обложке, очень уж хорошо знакомой Виктору Васильевичу. Она была сильно потерта, но подполковник Россомахов сразу узнал свой паспорт, под которым располагались, выглядывая углами, удостоверение личности офицера и водительское удостоверение. Снизу лежал загранпаспорт. Стопочку документов полковник положил отдельно от смартфона и спросил:
– Это ваше?
– Утверждать не берусь, но думаю, что это мое.
– Смартфон тоже ваш?
– Не буду гарантировать, скажу лишь, что у меня был точно такой же.
– Даже если вы будете отпираться, мы все равно докажем, что это ваш смартфон, просто выясним это по звонкам.
Россомахов сразу понял, что со смартфоном что-то связано, не знал, что именно, но вида не подал и проговорил:
– Да, именно девять месяцев назад я и купил этот аппарат. До этого у меня был другой, попроще.
– А где сейчас тот, старый?
– Скорее всего, где-то дома валяется. Точно я просто не помню.
– С того телефона вы раньше разговаривали с Теофило Лопесом?
– С полковником Лопесом я познакомился уже в плену. Он меня трижды допрашивал. При побеге я убил его и бежал прямо с допроса, через окно кабинета! Раньше я с ним никогда не встречался и бесед не имел ни очно, ни по телефону. Если вы не согласны, то постарайтесь доказать свое мнение. Военный суд, я думаю, ваше мнение может учесть или же сочтет его надуманным. Именно это, скорее всего, и произойдет, если суд любит правду.
– То есть вы признаете, что убили единственного человека, который мог бы показать на вас как на предателя? Я имею в виду этого полковника ЦРУ. Потому вы его и убили, что больше никто показать на вас не мог! Но вы не учли того факта, что совокупность косвенных улик иногда может рассматриваться как улика прямая. Такое в судебной практике встречается. А ваш старый аппарат мы найдем, вы насчет этого не переживайте. Просмотрим все прежние разговоры. Есть у нас такая возможность.
Слова полковника Савелкина ложились на голову подполковника Россомахова как кирпичи, даже били по ней. После этих ударов в висках равномерно и тяжело пульсировала кровь.
Но Виктор Васильевич в этот момент думал о том, что сотрудники ФСБ беззастенчиво припрутся к нему домой с обыском, перепугают жену, все разбросают и уйдут. Даже если они и найдут телефон, то он ровным счетом ничего им не даст, потому что подполковник Россомахов раньше никогда не встречался с полковником ЦРУ Лопесом и звонить ему никак не мог.
Понятых опера ФСБ возьмут, как это обычно делается, из числа соседей, может быть, ту же Ларису Витальевну, жену полковника Личуткина, привлекут. Как потом соседи будут смотреть на него самого и на жену? Дом населен офицерами Генштаба и военной разведки. Даже когда подполковник Россомахов оправдается, обязательно найдется кто-то такой, кто скажет, что дыма без огня не бывает. Виктор Васильевич представлял себе взгляды сослуживцев и особенно их жен, которые обычно сидят по вечерам
