«Пассажир» из Сан-Франциско - Анатолий Маркович Бальчев
Узнать, где она живет, труда не составляло. Волкова захлестнули неожиданно возникшие чувства — казалось, он знал ее очень хорошо. По фотографиям в газетах и журналах, телевизионным репортажам и интервью, и той мимолетной встрече в аэропорту (которая оказалась для нее роковой).
Первые дни возле ее подъезда яблоку негде было упасть. Беспардонные фанаты — а помешанных на фигурном катании хоть пруд пруди — ничего не знающие о разразившемся скандале, оккупировали всю округу, усыпали ее цветами и мусором: обертками от шоколадок, хрустящей картошки, жевательной резинки и пивными бутылками. Дворничиха, сдавая тару, демонстративно проклинала тот день, когда Вика обосновалась на ее участке. Участковому все было до одного места. Ее жалобы отскакивали от его нагловатой рожи, как от стенки горох.
— Приобщайся к славе, — гоготал он, пытаясь похлопать ее по заду. Она не очень-то уворачивалась, все же, князек не князек, но какой-никакой начальник. — Общественный порядок не нарушают, а то, что мусорят, так ты за это деньги получаешь. Свистни меня, когда они пиво распивают!
У тебя ж свисток есть. Или личная выгода важнее общественных интересов? Тогда и не жалуйся!
Вика выходила из дому редко, быстро садилась в машину и уезжала, ни на кого не обращая ни малейшего внимания. А так с поклонниками поступать нельзя. Их задор надо подогревать хотя бы видимостью признательности. Даже если тебе сейчас чересчур скверно, это никого не колышет. Это дело двадцатое. Пусть ты и стоишь на цыпочках по шейку, пардон, в дерьме. Все равно «живем-то не на облаке», а среди людей.
Все это Вика прекрасно понимала, но ничего поделать с собой сначала не могла. Потом уже и рада бы, да только где все? Ау! Эхо былой славы заплутало в трех соснах. Поклонники контингент вздорный. По большей части смекнувшие, что они больше нужны кумиру, чем он им. А если кто этого не понимает, то ему же хуже. Это как любовь — новая придет. Так что протирались, протирались вокруг и отправились на поиски нового идола.
Более совершенного.
Все это крутилось в затуманенной чувствами головушке Бориса Волкова на подступах к заветной сталинской семиэтажке. Честно говоря, он смутно представлял, кой черт его туда несет. И уже не впервой. Потоптаться на холоде и у собственного подъезда с таким же успехом можно.
Убедиться, что народ безвозвратно рассосался и поле деятельности относительно свободно? Вариант.
О том, чтобы попытаться вломиться в квартиру, номер которой он знал как дату собственного рождения, и речи быть не могло. Это заведомо поставить крест на всех своих благих намерениях. Благие намерения, опять же, высвечивались весьма и весьма смутно. Что они конкретно из себя представляют и как с ними быть дальше он, убей бог, ни сном, ни духом не ведал. Благие и все тут!
Волков решил караулить Вику у подъезда до победного конца. Сегодня у него был отгул, и он мог себе это позволить. Периодически включал двигатель, чтобы ногам было теплее. Ботиночки он надел совсем не по погоде. На улице хоть и весна, но до поры любви еще ой, как далеко.
Вика обнаружила себя часам к двенадцати, с младшей сестрой за руку. Они дошли до залитой все той же дворничихой хоккейной коробки, девочка надела коньки, нагрузив сестру яркой спортивной сумкой со снятыми сапожками и дубленкой, легко, словно птичка, выпорхнула налед. Вика стояла неподвижно, засунув руки в карманы роскошной меховой шубы — той самой, которая была на ней в тот день на таможне. Даже шуба сейчас выглядела слегка полинявшей.
Волков выбрался из машины, оттягивая момент, неторопливо подошел к девушке.
— Извините…
Она повернула к нему бледное лицо. Ей удивительно шла эта бледность. Как, наверное, шел загар. Для него она красивей всех на свете, это Волков решил еще там, на таможне. Какой же надо быть сволочью, чтобы сотворить с ней такое.
А с другими можно? Волков прекрасно знал, что в их работе время от времени подобное практикуется. Просто раньше его никаким боком это не затрагивало. И он не давал ходу подобным мыслям.
Ну, шито, и шито белыми нитками. Какой дурак набухает полный чемодан долларов и с открытым забралом попрется с ним напропалую? Если у тебя хватило ума огрести такую кучу «зелени», пораскинь остатками мозгов, как их сподручнее доставить до места назначения.
Нет, здесь чистая подстава! А таможне, чего греха таить, в нужный момент кто-то дал отмашку. Фас, мальчики!
— Видите ли… Я был тогда на таможне…
Вика побледнела еще больше.
— На какой-такой таможне?
— Я видел, как ваш кейс подменили.
— Вы что-то перепутали, — Вика горько усмехнулась и отвернулась от Волкова, давая понять, что разговор окончен.
Волков предполагал, конечно, что разговор окажется нелегким, но не думал, что до такой степени.
— Я понимаю… Но мне эта история покоя не дает… Как заноза.
— Вы мне жалуетесь?… Тут за углом поликлиника, может, вам туда? — она взглянула на него коротко и презрительно.
— Наташа! Наташа! Пойдем домой! — Девочка, увлеченно пытающаяся освоить новый элемент, не отреагировала.
— Да послушайте… — Волков заторопился. — Я там работаю. В Шереметьево… Получается, я виноват перед вами…
— Виноват?..
— Все еще можно исправить. Я должен вам помочь.
— Наташа! — девочка наконец-то расслышала и подъехала к бордюру с явным сожалением. Сложный прыжок только-только начал получаться.
— Пойдем! — Вика потащила сестру, не успевшую еще переодеть коньки, в сторону дома.
— Вика! — Волков попытался ее задержать, взяв за руку. — Я правда вам помогу.
Вика резко вырвалась. Повернулась, и, трясясь от гнева, отвесила Волкову звонкую пощечину.
— Передайте вашей таможне… Они мне уже помогли.
Всю следующую неделю Волков чувствовал себя прескверно. Сегодня тоже. Он подозревал, что будет прозябать в таком состоянии всю оставшуюся жизнь.
В «Архангельское» ехать не хотелось. Вообще ничего не хотелось. Врет! Было непреодолимое желание заползти в свою потаенную нору и провести там все выходные, пылая бессильным гневом, сопливясь от сострадания к самому себе, упрекая, опять же самого себя за малодушие, и обдумывая дальнейшую непутевую жизнь, на которой впору
