Эдуард Байков - Кинжал без плаща
– Потому что я представитель крупного заказчика, – разжевывал Мезенцов, – и потому что я принесу вам, герр Эрни, хорошие деньги на блюдечке.
– На блюдечке много не уместится… – придирчиво сверил мысль со своим фарфоровым блюдцем Хок. – Но вообще-то вы правы, я предпочитаю наличные и терпеть не могу банковских переводов. Говорят, что банки были придуманы для удобства людей… как бы не так, хе-хе, банки всегда были людям неудобны, но они хороши для фискальных целей государства… Банк – это тот же рентген, глаз Большого Брата… Как вы относитесь к государству?
– Герр Эрни, в вашем вопросе я чувствую заданный ответ. Но я не стану подлаживаться под собеседника. Я представляю величайшую империю на планете и я люблю ее. Это может показаться вам странным, но я, правда, люблю ее тяжкую поступь, ее ледяное величие, металлический кимвал ее голоса, звон литавр и рычание труб на ее парадах… Я слишком потерт жизнью, чтобы верить в ее справедливость, ее доброту или прогрессивность. Но я верю в Силу – Силу, равной которой нет. Мне кажется, вы, херр Хок должны это понимать.
– Сколько вам лет? – прищурился (прямо-таки по-Ленински) Эрни. – Вы кажетесь таким молодым…
– Это обманчиво, херр Хок. Я уже перевалил за ту черту, на которой остановили Христа. Я не могу считать себя молодым.
– Ха! 33 года! Поверьте старику, вы еще мальчик! Когда-то юный лейтенант райха Хок рассуждал именно так же. Но это пройдет! У каждого есть своя империя. Не каждому суждено пережить ее – но у каждого есть надежда пережить империю и увидеть ее слабость и агонию…
– Я работаю для того, чтобы никто этого не увидел и не пережил. Ради этого я и приехал к вам.
– Если вы приехали ко мне за божественным элексиром – за семь миль хлеб-соль хлебать (русские поговорки путались в старческой памяти Хока) – значит, ваши боги ослабли и алчут помощи. Империя на грани – и вы это понимаете, но не хотите открыть глаза до конца.
– Жизнь докажет, кто из нас прав, херр Хок!
Хок брал дорого. Но дряхлеющие вожди не жалели денег – и заветный контейнер был переправлен в Гамбург, на международный рейс. Лека до последнего носился по супермаркетам, собирая сомнительный товарец с яркими наклейками, а Мезенцов застыл перед отлетом в некоем ступоре, зараженный и подломленный словами Хока, как инфекцией.
Для друзей и знакомых он еще оставался Лордиком, но нечто тектонически перевернулось, не позволяя ему дальше так называть себя…
* * *«Ностальжи». Музыка прошлого, замкнувшегося в кольцо, песня защемленной временем души. Неужели не прошло еще и минуты? Неужели песня не проиграна и до середины? И сколько будет обрастать деталями снежный ком ледяных, рвущих душу воспоминаний?
Мирона Леонардовича Мезенцова не стало в самом расцвете сил и молодости. Его убили на лесной дороге, потому что он ездил на роскошном «джипе». Его убили дорожные мародеры, чтобы угнать «тачку» и где-то в гараже разобрать ее на драгоценные запчасти…
Эту машину, ставшую причиной убийства, подарил Мирончику отец. Они давно были в разводе со Светланой, вернувшей себя даже девичью фамилию. Леонард Николаевич чувствовал себя виноватым перед сыновьями и потому все время осыпал их подарками. Осыпание обернулось оспой: Мирон, лучший, деловой, целеустремленный – погиб из-за отцовской щедрости. Младший, Сергей – теперь уже законченный алкоголик. Жизнь при виноватом отце показалась младшему слишком легкой штукой; когда спохватились – было уже поздно…
– Все к чему ты прикасаешься, становится или смертью, или говном! – визжала Светлана, сама все чаще прикладывавшаяся к бутылке. – Господи, Мезенцов, что ты за человек?! И человек ли вообще?! Это ты убил нашего сына! Ты со своими деньгами, будь они прокляты!
Леонард Николаевич стоял перед ней, в черном траурном костюме, с черной гвоздикой в петлице – бессильно сжимал и разжимал кулаки. Он сломал тогда себе зуб: так стискивал челюсти, что зуб не выдержал и треснул, раскололся от невыносимого давления не находящей выхода ярости.
Господи, почему ты забрал красавца, гордость, гвардейца Мирона? Отличника, блестящего финансиста, удачливого и добродушного человека? Почему не эту мегеру Светку, отравившую Мезенцову жизнь, причем так и не ясно – за что именно? Или… прости, Господи, но почему не… другого?! Сережа, Сергей Леонардович был младше на четыре года, он был зачат как-то нелепо, когда охладевшее брачное ложе не могло вместить в себя даже тени живого чувства. Зачатие Мирона все же приходилось на некий апогей пусть остывающей, но страсти, хотя бы животной, но похоти. Сергей – это химическая реакция, даже не случка – занудное исполнение долга, совокупность бессмысленных, но прописанных доктором телодвижений…
Сергей на похоронах брата был в зюзю пьяный и сопливый. Его уже пару лет до этого подбирали почти безжизненного с газонов, с лавок в парке культуры и отдыха, с магазинных ступеней. Если верно, что Бог карает через детей – что ж, велики были грехи Мезенцова-старшего, если отнято у него дорогое и оставлено позорящее…
Сейчас Сергей Леонардович – наследник довольно крупного состояния. Единственный. Леонард Николаевич и думать не хотел, как мот и тунеядец, алкаш и придурковатый «свой парень» в любой компании, распорядится – в буквальном смысле кровью! – заработанными деньгами.
Зачем жить? Разве для того, чтобы прослушать песню «Ностальжи» в чужом и холодном городе, далеко от дома (весьма теперь условного понятия) ожидая постаревшего и такого же потерянного в пустынях Вселенной друга? Стоит ли жить только ради этого?
* * *А тогда… Боже, было ли это в прошлом? Никакие бездны времени не могут связать это мостом между собой – нет, Кувшинка была где-то в параллельных мирах, где-то в области альтернативной реальности, в петлевом сегменте времени…
Три пьяных дурака стали гомонить, не слушая друг друга. Алан кричал, что сом обязательно купится, как фраер, на тухлого поросенка. Лека зачем-то вворачивал, что «Черненко – это сила! Черненко – это новая эпоха!» – бормотал, как заклинание, видимо, и сам-то не особенно веря в свои мантры.
На жаре с пары бутылок совсем развезло. Мезенцов пробил ножом банку сгущенки и припал к отверстию, высасывая сладкую белую патоку. Капли щедро падали вокруг, ложились на траву, где их растаскивали по крупицам веселые трудяги-муравьи.
– А он, пожалуй, может и нас самих… того… глок – и все дела! – предположил Лордик заплетающимся языком.
– Силурус-то?! – обрадовался Алан – Да за нефига делать! Такому что лодку перевернуть, что человека сожрать – матерая тварь, прямо любуюсь!
– Я, наверное, есть его не буду! – почесал лоб Лека, безуспешно пытаясь сфокусировать блуждающий взгляд. – Он такой… ик… противный! Как глиста какая-то…
Прибежал Мирончик – обнял отца и получил в награду недопитую банку сгущенки.
– Пап, там тебя мама ищет! Ты на обед пойдешь? А то столовую закроют…
– Садись, сынка! Побудь в мужской компании!
– «Жигулевского» будешь? – поинтересовался у мальчугана Лека, шаря пиво в рюкзаке.
– Еще чего! – возмутился Лордик – Ты свои солдафонские штучки, Лека, отставь! Мирончику пить вообще нельзя, он у меня не звезды на погон будет зарабатывать… Он у меня будет доктор экономических наук… во как! А чего?! Поднимем, поможем! Я по партийной линии, Алан по писательской, ты вон четвертый отдел на себя возьмешь в его Университете… потом… курировать…
– Это напрасно, Лордик! – опрокинулся навзничь Лека. Бутылка «Жигулевского» торчала из его рта, как воткнутый кол. Выглохтав половину, Лека отвел руку, и посмотрел чуть более осмысленно: – Мужчина – неважно, кто он по профессии! – должен быть солдатом и немного даже солдафоном! Короче говоря – бойцом, а не курицей! Это всегда и везде пригодится!
– И что ты в силу сего бесспорного утверждения предлагаешь? – пытливо поднял бровь Алан. – Споить ребенка пивом?
– Взять его сегодня охотиться на сома! – важно выдал Лека, раскинув руки по сочной и горячей от солнца траве. – Пусть привыкает! Жизнь, Мирон, это, в сущности, и есть смерть! Там, где нет смерти, нет, в сущности, и никакой жизни… Мы, мальчик, идем сегодня ночью на смертный бой с огромным сомом Силурусом, духом и фетишем здешнего водоема… Тут, брат, или мы его, или он нас – третьего не дано!
– Давай, болтай! – рассердился Алан. – Мужик, а плетешь языком, как баба! Да Силурусу такого как ты жирного борова проглотить – пасть треснет!
– А может, он и правда дух? – ерничал Лека. – Применит магические способности, а?
Так и порешили. К дикой ярости Светки Лордик забрал «в безумный поход» еще и сына. Он чувствовал неподдельную и огромную отцовскую гордость, когда они шли с баграми и поросятами на Силуруса, и он обнимал сына за плечи, ощущая великое единство и гармонию поколений…
* * *Он давно вбил в привычку: принимать решение в срок, пока курится сигарета любимого «Салема». Жизнь не терпит задержки – план должен быть утвержден или отвергнут в этот сжатый и дымный срок. Вонючая «пахитоска» решала иногда судьбу миллионных вложений.
