Владимир Моргунов - Ветер Занскара
Он подал листки мне. Если отбросить риторику и достаточную дозу демогогии, статья содержала материал поистине взрывной, даже по теперешним временам, когда мало чему приходилось удивляться. В ней шаг за шагом описывалась история создания фирмы «Оникс», рассказывалось о таких злоупотреблениях, которые, появись эта статья лет пять назад, наверняка имели бы следствием для ее героев несколько статей УК. Но я понимал и то, что раньше появление подобного материала санкционировалось высокими инстанциями и представляло собой один из последних пунктов плана по низвержению, по подготовке карьерной и гражданской гибели. А теперь газетные и журнальные публикации прежнего веса не имели.
—Хм,— сказал я, прочтя статью и пожимая плечами.— Фактов много, действующих лиц тоже хватает, да и должности у них вон какие — что прежде, что теперь. Они наверняка потребуют опровержения. Или конкретных доказательств. Для каждого случая.
—Нет, я все же в вас не ошибся,— Рындин пристально посмотрел на меня.— Вы гораздо умнее, чем пытались казаться.
Я пожал плечами. Мне безразлична была оценка Рындиным моих интеллектуальных способностей. В данный момент меня занимали иные вещи. Первая: почему Рындин так доверился мне. Вторая: как глубоко он влез в это дело сам и насколько захочет посвятить в него меня. Ведь показать статью, содержание которой через несколько часов станет достоянием такого количества читателей, особым доверием не может объясняться. Хотя то, что я сделал для него четверть часа назад, могло бы расположить Рындина к большему. И тут, словно угадав мои мысли относительно его расположения ко мне, Рындин заявил:
—Я могу хоть сейчас показать вам копии тех документов, которые упоминаются в статье. Это Договоры, которые стараются не демонстрировать широкому кругу лиц из-за их несоответствия законам. Это копии расписок, товарно-транспортных накладных, фальшивых ведомостей и вполне реальных платежных поручений на сумму до пятисот тысяч рублей. «Отмывались» деньги союзного ведомства и местного горкома партии. Господа партийцы вон как устроились — бывший завотделом горкома теперь коммерческий директор «Оникса», правая рука Гладышева, бывший первый секретарь райкома, в здании которого фирма Гладышева располагается, возглавил дочернее малое предприятие. Или вот еще факт — бывший дом отдыха, так называемые «обкомовские дачи». Вы помните шум, поднятый по их поводу во время забастовки два года назад?
—Помню,— ответил я.— Эти дачи были отданы под какой-то детский санаторий или нечто в этом роде.
—Были, да не все,— вскинулся Рындин.— У партии деньги были несчитанные, она могла эти дачи в порядке содержать, нынешние хозяева — нет. Короче, средств на содержание строений и всего прочего стало не хватать, вот «Оникс» без лишнего шума и откупил несколько, и еще надо разобраться, для чего он их откупил... Какой мелочью показались мне тогда эти дачи, несмотря на мое предчувствие чего-то большего, стоявшего за обычным воровством, хотя и широкомасштабным.
Статья в газете «Город» появилась на следующий день, как Рындин и предсказывал. Естественным было ожидание возражений, хотя бы просто звонков в редакцию газеты. И я напрямик спросил об этом Рындина, позвонив ему через пару дней после появления статьи.
—Пока ничего,— деловито ответил Рындин, но я объясняю это растерянностью во вражьем стане и необходимостью перегруппировки у них. Я объяснял это совсем другими причинами, но возражения свои не стал Рындину высказывать. Он начал борьбу с Гладышевым, ведомый скорее личной обидой, чем соображениями высокой морали или, тем более, заботой о всеобщей справедливости» Он наверняка не смог продумать всех возможных ходов, учесть все детали, в результате оглушительный выстрел на поверку оказался холостым.
Влезать во все хитросплетения борьбы Рындина с Гладышевым я совсем не хотел, это вообще противоречило моему образу жизни. Но... Предчувствия у меня были. Кое-что из построенной мной схемы начало сбываться. Так, например, Гладышев заявил мне на четвертый или пятый день после вечернего визита к Рындину:
—Тебе надо выйти на охрану киоска. Киосков у него было несколько, охраняли их по контракту омоновцы. Я не стал уточнять, разорвал ли он с ними контракт, не спросил, чем объясняется изменение моего статуса. Я все знал. "Те трое незадачливых молодых людей, что пытались избить Рындина, конечно, опознали меня, я ведь все время был на виду — то ли в офисе Гладышева, то ли выезжая с ним куда.
—Нет, на охрану киоска я не выйду,— просто ответил я.— И если у вас не будет особых возражений, я хотел бы забрать свою трудовую книжку из вашего...— я намеренно сделал паузу,— учреждения.
—Что ж,— Гладышев не выразил удивления,— нет проблем.
Обнаружив в почтовом ящике листок бумаги с напечатанным на машинке посланием: «Николай! Приходите сегодня вечером ко мне. Вы мне очень нужны. Рындин. 16.09.91», я сразу почувствовал, как на меня накатывает тревога. Под машинописным текстом была какая-то закорючка, очевидно, подпись Рындина. Но я его почерка не знал.
Почему он не позвонил мне? Я спросил мать, она сказала, что в мое отсутствие вообще никаких телефонных звонков не было, разве что в то время, когда она ненадолго уходила из дома. Рындин мог узнать мой адрес по номеру телефона, который знал, позвонив в справочную. Итак, я ему срочно понадобился, он звонит — допустим, в то время, когда моя мать отлучилась — телефон не отвечает. Тогда Рындин набирает номер справочной, узнает мой адрес, печатает на машинке записку, направляется ко мне, благо это сосем недалеко, дома у меня по-прежнему никого не : застает, но на этаж не поднимается, чтобы воткнуть записку в дверь, как это обычно делается, оставляет е: в почтовом ящике. Выстроенная мной цепочка с .бытии выглядела не совсем логично, мешало последнее звено. Если уж я ему так срочно понадобился, то Рындин наверняка оставил бы записку в двери.
Поэтому любой благоразумный человек на моем месте эту записку порвал бы, или вообще сжег. Но в общепринятом смысле слова я благоразумным не был. Поэтому спрятал записку в нагрудный карман куртки, сказал матери, что выйду прогуляться, и направился на улицу Прямолинейную.
К дому Рындина я подошел около девяти. Наползавший туман делал темный воздух словно осязаемым. Сыро, глухо, мрачно. Окна квартиры Рындина не светились. Все, как надо — то есть, все противоречило букве и духу записки, лежавшей в нагрудном кармане. Лифт вознес меня на пятый этаж. В кабине вместе со мной ехала низкая толстая женщина. Не знаю, что мешало ей громко и требовательно спросить: «Вы кто такой? Вы к кому?» — от нее просто исходили вибрации некоего властного любопытства. Я вышел, а она поехала на один из верхних этажей. Когда выходил, она чуть не прожгла мне спину взглядом. То-то она меня запомнила, зафиксировала.
Дверь квартиры Рындина оказалась не запертой на замок. А чтобы она не распахнулась, кто-то воткнул между нею и дверной коробкой сложенную вчетверо бумажку. Этот «кто-то» Рындиным не был, я это уже знал, чувствовал. Что ж, надо входить. Я придержал бумажку, чтобы она не вывалилась, и осторожно толкнул дверь. Дверь легко подалась, света нигде в квартире не было. Я нащупал выключатель, включил освещение в прихожей. Отпустил защелку замка, развернул бумажку. Никаких пометок. Вынул из кармана записку. Абсолютно одинаковые, стандартные «четвертушки».
Пройдя в раскрытую дверь гостиной, обнаружил Рындина лежащим на небольшом диванчике и попытался получше рассмотреть его. Спит? Пьян? Нет, он не спал и не был пьян. Его уже не существовало, здесь присутствовало только то, что называется телом Рындина.
В другой комнате, служившей Рындину спальней и кабинетом одновременно, я зажег свет и сразу увидел пишущую машинку. В ней был вставлен лист точно такой плотной желтоватой бумаги, как у записки, оказавшейся в моем почтовом ящике, и как у прокладки в двери квартиры.
Этот листок словно призывал — напечатай что-нибудь, сравни шрифт. Я мог бы и не делать этого, так как заранее был уверен, что записку, посланную мне, печатали на этой «Оптиме», принадлежащей Рындину. Но все же отстучал несколько слов и убедился, что предположения мои абсолютно верны. То есть, верны не только в той части, что записка напечатана здесь, но и в отношении того, что сделал это не Рындин.
Вынув листок из машинки, я сложил его и спрятал в карман, присоединив к двум предыдущим. Потом достал из кармана носовой платок и не спеша протер части машинки, которых касался руками. Незачем смущать и путать тех, кто будет здесь после меня. До меня все равно никаких отпечатков ни на клавишах, ни на ручке валика не существовало. Выключив свет в спальне, я опять вернулся в гостиную и зажег освещение там — я принял вызов.
Рындин лежал на спине. Не похоже, что смерть застала его во время сна. Во всяком случае он проснулся, умирая. Поза явно напряженная, пальцы рук сжаты, голова рядом с подушкой, подбородок задран кверху, открывает шею, свободную от... Кажется, это называется странгуляционной полосой. Если бы его удавили, полоса бы присутствовала. Ее не было.
