Андрей Воронин - Игра без козырей
– " – Иногда не стоим, а лежим, – грустно усмехнулся Глеб Сиверов, – до сих пор не могу поверить, что вы живы остались. Я же артерию проверял, у вас кровь остановилась, дыхание пропало.
– И об этом я думал, – Потапчук не знал, куда пристроить руки от неловкости, – ты профессионал экстра-класса, убивать умеешь, а со стариком генералом оплошал. Почему контрольный выстрел в голову не произвел?
– Лишнее…
– Мы оба оплошали. Я – поскольку бронежилет не надел, думал, если ты уж и выстрелишь, то непременно в голову. А ты – даже не в сердце, в правое легкое мне пулю всадил. Рука у тебя дрогнула, не хотел ты меня убивать.
– Не хотел, – признался тогда Сиверов, – но по-другому не получалось.
– Я уже в коме находился, когда ты ко мне подошел. Сердце остановилось. Спасло меня то, что мороз стоял и шапка у меня с головы слетела, я головой в снег упал – природный холодильник. Если бы летом дело было, считай, пропал, откачать бы врачи откачали, но мозг не восстановился бы. Лежать бы мне теперь овощем и под себя нужду справлять. Мороз мне голову спас. Меня в больницу только через полчаса после остановки сердца доставили. Молодец и федеральный директор: когда ему доложили, он распорядился мое воскрешение засекретить, вроде как погиб я от твоей руки. Потому организаторов спецгруппы «Святой Георгий» так быстро и взяли.
– Развели нас с вами тщеславные генералы, Федор Филиппович, как последних лохов.
– Сами виноваты, – вздохнул генерал, – иногда надо не фактам, а сердцу доверять.
– За Быстрицкую вам спасибо, – Глеб опустил глаза, – это вы ее мне вернули.
– Не я, – усмехнулся генерал в седые усы, – Всевышний так распорядился. Видать, и мне и тебе помирать рано. А вам с Ириной еще долго вместе жить.
Потапчук порылся в кармане, извлек связку ключей.
– Твою конспиративную мансарду тогда при штурме разворотили и засветили. Держи ключи от новой, оформлена она как мастерская художника-живописца, ни одна живая душа о ней в «конторе» не знает. И пейзаж из окна открывается не хуже, чем в прежней.
– Вы уверены, что я и дальше буду с вами сотрудничать?
– Дело твое, Глеб. Неволить не стану. Сам решай.
– Подумаю, но ключи возьму сразу.
– Не держи на меня зла, – прочувствованно сказал генерал, – есть хорошее русское правило: кто старое помянет, тому глаз вон.
– Согласен. Кто помянет, тому вон. У нас с вами больше хорошего, чем плохого было. Не к чему прошлое ворошить.
– И вспоминать о нем незачем, – обрадовался генерал.
– Вспоминать – незачем, но помнить надо, – многозначительно произнес Глеб, и мужчины обнялись.
И потом уже никто из них не напоминал другому о несчастливой зиме, когда Сиверову пришлось стрелять в Потапчука. Глеб пошел на поправку. Он вновь ощутил вкус к жизни, которая дается человеку только один раз…
Прошли весна, лето. Боль в теле и в душе улеглась.
Утренняя пробежка – тоже часть жизни.
Черную «Волгу» с тонированными стеклами и антеннами спецсвязи Глеб заметил сразу же, как свернул в проезд. Машина стояла у тротуара, задняя дверь приоткрыта, водителя на переднем сиденье не было. Из салона тонкой голубоватой струйкой, хорошо различимой в утреннем свете, поднимался дымок. «Значит, что-то случилось, если Потапчук курит в такую рань и появился без предупреждения. Как он угадывает, дома я или нет? В конце концов, у него такая профессия – все знать. Не зря же он генерал ФСБ!»
Не сбрасывая скорость, Глеб пробежал мимо машины, специально, чтобы позлить Федора Филипповича. Тот от растерянности выронил окурок. В ветровом стекле движущейся навстречу машины Глеб увидел, как генерал выскочил из своего автомобиля и от удивления раскрыл рот. Лишь после этого замахал руками, – так машет человек на льдине удаляющемуся вертолету, уже смирившись с тем, что летчик его не заметил.
Сиверов остановился, повернулся и несколько раз взмахнул руками, а затем вприсядку, как заправский спортсмен, двинулся к Потапчуку.
– Здравия желаю, товарищ генерал, – глядя на Потапчука снизу вверх, произнес Сиверов и, не поднимаясь, подал руку.
– Издеваешься над стариком, разыгрываешь меня? Сделал вид, что не заметил?
– Важная машина, заметил сразу. Одну цифру в номере поменяли?
– Да, поменял, – сказал Потапчук, открывая дверцу. Глеб юркнул в машину. – Как ты думаешь, Глеб, почему я жду тебя здесь?
Сиверов пожал плечами:
– Это элементарно, Федор Филиппович. Такое утро, такая погода чудная, где же я могу быть, как не на пробежке? Кстати, зря вы с утра курите.
– Не хотел, – признался Потапчук, – думал, продержусь часиков до двенадцати. Но ты долго не появлялся, я занервничал, закурил.
– Что стряслось?
– Собственно, пока ничего не стряслось, хотел тебя увидеть.
– Вы меня вчера видели.
– Видел, – сказал Потапчук, – вот поэтому я сегодня здесь.
– Где ваш водитель, Федор Филиппович?
– Я его за газетами отправил, что-то долго его нет.
– Те газеты, что мне нужны, только за два квартала отсюда можно купить.
– Ему полезно пешком ходить, совсем спортом не занимается. Прилипнет скоро к сиденью. У меня такое впечатление, что он живет в этой машине, скоро тараканов здесь разведет. Крошки вечно от печенья валяются, пепел от сигарет, хотя говорит мне, что не курит.
– Почему вы его к порядку не призовете?
– Понимаешь, чем он хорош, Глеб, так это тем, что он в любой момент в машине; когда бы я ни позвонил, он тут же отвечает. Другого такого мне не найти. А сам я водить отвык, не та реакция, да и по должности не положено.
– Понятно, – сказал Сиверов, поглядывая, как пальцы генерала вертят портсигар, постукивают по серебряной крышке. – Ладно уж, курите, я потерплю, можете не стесняться.
– Не стану, надо вырабатывать силу воли.
– Может, правильно, – пошутил Сиверов. Генерал перешел к делу:
– Помнишь Смирнова Семена Семеновича, майора?
– Смирнов, – медленно проговорил фамилию Сиверов. – Это было так давно, что нормальный человек забыл бы его еще пять лет тому назад.
– Значит, помнишь, – подытожил Потапчук. – Как он тебе?
– Тогда был нормальный, на четыре с плюсом. Но тогда время было другое, условия иные и люди были другими. Прошли годы, вроде не так уж и много, но многое изменилось и люди изменились, хотя, генерал, я думаю, что человек не очень меняется. Просто некоторые черты характера он перестает прятать, они начинают вести его, а другие черты характера гаснут. Но все равно они в человеке остаются. И если человек был мерзавцем хоть на один грамм, этот грамм в нем сидит, как осколок в сердце, и никакие операции не помогут, воспитывай его не воспитывай. Но я что-то расфилософствовался, – остановил сам себя Сиверов. – Вы же не с этим приехали?
– Именно с этим. Мне было важно знать, помнишь ли ты Смирнова, твое мнение о нем мне небезынтересно.
– Я вас в чем-то укрепил, Федор Филиппович?
– Скорее да, чем нет.
Спрашивать у генерала его мнение о бывшем подчиненном Сиверов не стал, хотя позволить себе подобный вопрос мог. Генералу не мог нравиться майор, ушедший со службы по собственному желанию. Смирнов же написал рапорт, из которого ровным счетом ничего не было ясно – по семейным обстоятельствам. Что стоит за формулировкой «семейные обстоятельства»? Может стоять все, что угодно: и жажда денег, славы, и неудовлетворенность существующим положением, и ощущение собственной ущербности. Если человек написал рапорт, то уговаривать его остаться – дело гиблое, навредишь сам себе, ведь полагаться на такого человека уже нельзя.
– Я Смирнова Глеб, пять лет не видел и ничего о нем не слыхал – ни хорошего, ни плохого. Ушел человек из конторы и исчез, – Потапчук секунд двадцать молчал, вертя в руках отполированный пальцами портсигар. – Но я не верю в случайные встречи.
– Я тоже не верю, Федор Филиппович, – сказал Сиверов.
– И вот три дня тому назад я случайно встретил майора Смирнова…
* * *За три дня до встречи генерала Потапчука с Глебом Сиверовым произошло на первый взгляд малопримечательное событие. Это потом оно разрослось до размеров лавины. Погода тогда стояла отличная, не в пример последним дням лета, когда жара мучила город. Прошли дожди, появились первые желтые листья и наступили идеальные дни – ни жарко, ни холодно, ни влажно, ни сухо, воздух такой, что его просто не замечаешь.
Федор Филиппович, не изменяя многолетней привычке, приезжал на службу даже в выходные. Но воскресенье, в отличие от субботы, для работы он использовал лишь наполовину – до обеда. Покончив с бумагами, Потапчук доехал до набережной и отпустил дежурную машину. По выходным его возил сменный водитель.
– Я пешком дойду, не беспокойся, телефон при мне.
В парке на набережной реки слонялось много праздной публики. Генерал шел не спеша, расстегнув плащ. Абсолютно пустой портфель он нес с достоинством, словно в нем хранились чрезвычайно важные документы. В пальцах Федор Филиппович разминал незажженную сигарету, убеждая себя в том, что этим он укрепляет силу воли. Генерал потихоньку высыпал табак из сигареты, при этом сердце его обливалось кровью. Он представлял себе сигаретный голубоватый дымок и то, как он глубоко затягивается. Сегодня Потапчук еще не выкурил ни одной сигареты. «Табака, который я высыпал, хватило бы уже на две затяжки. Дойду вон до той лавки, сигарету выпотрошу ровно наполовину и покурю. Не целую, половинку. Может, лучше спрятать половинку в портсигар и достать новенькую, размять, а половинку выкурить вечером?»
