Сергей Донской - Жадный, плохой, злой

Хулиганил Дубов на политическом небосклоне несколько лет подряд, но, потерпев разгромное поражение в очередном избирательном марафоне, неожиданно сошел с дистанции и вот уже года три-четыре как сквозь землю провалился вместе со своей партией. Как же она называлась? Помнится, аббревиатура всегда казалась мне забавной.

– ДСП? – пробормотал я, мучительно хмуря лоб. – ГСМ? ЛСД?

– Не стоит себя утруждать, – усмехнулся неслышно возвратившийся Геша. – Владимир Феликсович партию давным-давно реорганизовал и переименовал. Пэ-Эр – так она называется теперь. Всего две буквы, Бодров. Думаю, тебе это будет несложно запомнить. – При этом он посмотрел на меня так, словно сильно сомневался в моих умственных способностях.

– Пэ-Эр? – переспросил я. – Насчет «П» мне все ясно, вот она. – Я ткнул пальцем прямехонько в щель, зияющую на обложке порнографического издания. – А что означает «Р»? Расширенная? Или, может быть, рабочая?

Геша поморщился, словно его заставили понюхать что-то непотребное, и сухо сказал:

– Новая партия Дубова носит название «Патриот России». Не забывай, что он является ее лидером и его могут оскорбить твои идиотские каламбуры. Тебя проводят к нему через… – он сверился со своими часами, – …сорок минут.

– И какая программа намечается потом?

– Это зависит от твоего поведения. Мы увидимся снова в любом случае. – Геша мечтательно улыбнулся, прежде чем добавить: – Знаешь, Бодров, я очень надеюсь, что боссу ты не понравишься точно так же, как не нравишься мне.

С этой светлой мечтой он удалился, но меня еще некоторое время не покидало ощущение, что я выслушал не человеческую речь, а зловещее завывание ветра в трубе.

Мое вынужденное одиночество скрасил молодой душой человек, почти сорокалетний возраст которого компенсировался бейсболкой, лихо развернутой козырьком назад, и легкомысленными очечками с оранжевыми стеклами. Под его джинсовой безрукавкой угадывалась пухлая безволосая грудь. Когда подобной обзаводятся десятилетние девочки, одноклассники начинают запускать им за пазуху нетерпеливые руки.

Вначале я принял его за такого же посетителя, как я сам, но по поведению подобравшихся охранников догадался, что вижу перед собой человека, не последнего в этом доме. Развалиться на диване с такой вальяжностью не сумела бы даже дорогая шлюха или дешевая поп-звезда.

Не обращая на меня никакого внимания, незнакомец с остервенением поскреб джинсы между ногами, прихватил со стола шведский журнальчик и вновь откинулся назад. По мере того как до него доходило, что именно красуется перед самым его носом, зрачки за оранжевыми стеклышками постепенно темнели и расширялись. Я уж решил, что этот тип опять примется чесать свою промежность и не успокоится, пока там не пройдет зуд, но в это мгновение журнал трескуче разорвался на две половины, и они разлетелись в диаметрально противоположных направлениях. Для этого возмущенному незнакомцу было достаточно взмахнуть руками, как крыльями. Получилось очень похоже на индюка, которому поддали ногой под зад.

– Кто выложил на стол эту гадость?! – пронзительно заверещал он.

Можно было предположить, что вопрос адресован мне, но на него откликнулся один из охранников:

– Ваш отец распорядился. Сказал, что людей интересуют только деньги, секс и политика.

– Да? – вздорно осведомился блюститель нравственности. – Где же тогда деньги?

– Там лежали сто долларов, – проинформировал его охранник. – Спер кто-то.

– А вы здесь для чего поставлены? Мух ловить? – Не дождавшись в ответ ничего, кроме сконфуженного молчания, он подозрительно глянул на меня. Нетрудно было догадаться, что я вижу перед собой родного отпрыска Дубова. Те же вызывающие замашки, та же непокорная кудлатость волос. Его отчество не вызывало ни малейшего сомнения – Владимирович. А имя папаша наверняка подобрал ему редкое и звучное.

Словно прочитав мои мысли, Дубов-младший представился:

– Я Марк. – Произнесено это было с таким апломбом, как если бы передо мной находился сам римский император Марк Аврелий, только что дописавший свой философский трактат «Наедине с собой».

Мне не оставалось ничего другого, как чистосердечно признаться:

– А я Игорь.

– Да знаю я. – Марк пренебрежительно отмахнулся. – Знаю, кто ты такой и зачем находишься здесь.

– Я бы тоже не прочь выяснить, зачем меня пригласили. Может, просветишь темного? – Я «тыкнул» ему с такой непринужденностью, словно мы вместе выпестовали не одно стадо свиней, но он даже глазом не моргнул за своими оранжевыми стекляшками.

– Тебя не пригласили, а доставили, Бодров. – Резкий голос Марка по тембру мало отличался от того, каким любят изъясняться сварливые бабы. От этого его ремарка прозвучала особенно раздражающе. Лучше бы он просто поводил вилкой по стеклу.

– Пусть доставили. – Не желая затевать беспредметный спор, я согласно наклонил голову. – Но с какой целью?

– Ты ведь писатель, – напомнил мне Марк, заметно смягчившийся от подчеркнутого внимания к своей персоне. При этом он развалился на диване еще вольготнее. Если бы он съехал еще хотя бы на пару сантиметров ниже, его поза перестала бы считаться сидячей. Вот в ней он и удосужился довести свою мысль до конца: – У тебя должно быть хорошо развитое воображение, не так ли, Бодров?

Я только развел руками. Мол, мое воображение не может сравниться с твоей прозорливостью.

Валяй, Марк, выкладывай все начистоту, потребовал я мысленно. Не томи меня, Марк. Я должен быть в курсе событий, чтобы выбрать правильную линию поведения при знакомстве с твоим папашей.

– Пересядь сюда. – Он похлопал рукой по кожаной обивке дивана.

Решил со мной посекретничать? Я встал и, перехватив адресованный мне взгляд, неожиданно понял, что имеют в виду женщины, когда говорят о развратных типах, раздевающих их глазами. Марк откровенно пялился на ширинку моих джинсов, он даже очкам позволил соскользнуть на кончик носа, чтобы исключить какой-либо оптический обман. Рука, указавшая мне место посадки, оставалась на прежнем месте, как бы приглашая умостить зад прямо на нее. Вовремя сориентировавшись, я достал из тесных карманов пачку сигарет, зажигалку и снова опустился в кресло.

Марк раздраженно убрал руку, положил ее на свое колено, а потом и вовсе забросил за голову. Я настороженно наблюдал за перемещениями его конечности. Будь это гремучая змея, я и то чувствовал бы себя в большей безопасности. А на месте Дубова я прятал бы такого сына в погребе с картошкой, вместо того чтобы позволять ему свободно разгуливать по дому среди молоденьких охранников.

– Ты что-то хотел мне сказать? – напомнил я, отгородившись от Марка дымовой завесой. Слабая на нее была надежда, но лучше такая преграда, чем совсем никакой.

– Мой отец серьезно болен, – изрек он с озабоченным видом.

Это ты серьезно болен, подумал я, а сам вежливо осведомился:

– Неужели? Надеюсь, у него не СПИД?

– Хуже. Значительно хуже. Мания величия плюс маразм в начальной стадии. Он перестал контролировать свои действия. Ведет себя как малое дитя.

Когда Марк удрученно причмокнул губами, он сам сделался похожим на перекормленного младенца, у которого отняли грудь. Впрочем, когда я вспомнил, что посасывает это создание отнюдь не материнское молочко, у меня пропало всякое желание умиляться.

Оглянувшись на охранников, старательно притворяющихся глухими, я понизил голос и спросил:

– Хочешь сказать, идея привезти меня сюда была бредом сумасшедшего?

– Не совсем. – Марк продолжал разговаривать громко, нимало не заботясь о посторонних ушах, развернутых в нашу сторону. – Отец вбил себе в голову, что человечество не может обойтись без его подробного жизнеописания. Две биографии уже опубликованы. Первая называется «Моя жизнь» и охватывает период до августовского путча. Вторая, «Наше дело правое», прославляет его, как мудрого вождя самой передовой партии на свете. – Марк презрительно скривился. – Пришел твой черед продолжать эту сагу, Бодров. Название отец заготовил: «Патриот России». Так что дело за малым. – Он ехидно захихикал.

Мне было не до смеха.

– Почему я? Какой из меня биограф? У меня плохая память на даты, имена, цифры…

– Отец содержит целую бригаду имиджмейкеров, они перелопатили все книги, изданные за последнее полугодие, и дружно решили, что твой стиль как нельзя лучше отвечает текущему моменту.

– Какому еще моменту? – пасмурно спросил я.

– Текущему, – терпеливо повторил Марк, словно имел дело с недоумком.

– Н-да? – Я кисло улыбнулся. – И в чем же особенность этого момента?

– А вот просмотри последнее отцовское интервью и поймешь, – предложил Марк, швырнув мне единственный журнал, оставшийся на столе.

Я раскрыл его на нужной странице и пробежался глазами по строчкам, пропуская репортерские вопросы. Взгляд выхватывал в тексте отрывочные фразы, а мозг укладывал их в осмысленную мозаичную картину.