Андрей Воронин - Антимавзолей
Он прижался к травянистой обочине, чтобы разминуться с бледно-зеленой "Окой", которая на совершенно невероятной скорости пронеслась в сторону Москвы, разбрызгивая лужи и подпрыгивая на колдобинах. В углу ветрового стекла красовался желтый квадрат с изображением человека в инвалидном кресле. За мокрым ветровым стеклом мелькнула ушедшая в плечи голова, украшенная мятой фетровой шляпой и очками в массивной черной оправе.
– Чумовой какой-то инвалид, – заметил Глеб, бросив короткий взгляд в зеркало заднего вида.
– Потому и инвалид, что ездит как сумасшедший, – проворчал Федор Филиппович. – Когда-нибудь обязательно убьется. Главное, чтобы еще кого-нибудь с собой не прихватил, идиот безмозглый... А вообще, я ему завидую. Гонит себе во весь опор и даже не догадывается, какие дела на свете творятся...
– Куда ведет эта дорога? – перебил его Глеб напряженным голосом.
– В поселок дачного кооператива...
– И все? Больше никуда?
– А больше и некуда, дальше река. Мост километрах в двадцати выше по течению, так что... Эй, ты что делаешь?!
Глеб ударил по тормозам и так рванул руль, что машина едва не опрокинулась. Двигатель злобно взревел, ведущие колеса бешено закрутились, разбрасывая мокрый песок и гравий, и машина, зацепив обочину, развернулась на сто восемьдесят градусов.
– Ты куда? Сигареты забыл купить?
– Не нравится мне этот инвалид, – переключая скорости и не переставая бешено газовать, сквозь зубы процедил Сиверов. – Ничего, Федор Филиппович, это недолго. Минут на пять задержимся, не больше. Боюсь, как бы потом нам с вами не пришлось локти кусать.
– Ты думаешь?..
– Я ничего не думаю, я просто хочу догнать этот драндулет и хорошенько рассмотреть водителя.
На некоторое время в салоне воцарилась тишина, нарушаемая только звуком мотора, громким шорохом покрышек да глухими ударами в днище. Светло-зеленая "Ока" двигалась на сумасшедшей скорости и, пока Глеб разворачивался, успела уйти довольно далеко. К тому же ухабистый проселок во многом сводил на нет имевшееся у преследователей неоспоримое преимущество в мощности двигателя: выжав из машины все, на что та была способна, Глеб рисковал просто-напросто вылететь с дороги и закончить погоню посреди вспаханного поля. Поэтому прошло никак не меньше пяти минут, прежде чем за очередным поворотом они увидели мелькнувший далеко впереди светло-зеленый багажник.
– А ты прав, – заметил сидевший в напряженной позе Федор Филиппович, схватившись рукой за скобу над дверью. – Он здорово торопится.
– Может, ему только что сообщили, что его любимая бабушка при смерти, – сказал Глеб. – Ничего, сейчас мы выясним, куда он торопится, этот инвалид...
Они проскочили перелесок и снова вырвались в поле. Здесь дорога пошла по прямой, больше не петляя; слева, примерно в сотне метров, сквозь завесу дождя темнела стена густого елового леса, отделенная от дороги полосой пашни, на которой уже зеленели робкие ростки чего-то сельскохозяйственного. "Ока" резво прыгала с кочки на кочку почти в километре от машины Глеба; Сиверов поднажал, и разрыв начал сокращаться.
– Ну вот, – сказал Глеб. – Еще немного, и он наш.
В это время "Ока" неожиданно резко свернула влево, сошла с дороги, опасно накренившись на травянистой кочке, и, не снижая скорости, вылетела прямо на поле. Она прошла еще метров пять, если не все восемь, оставляя в рыхлой земле глубокие борозды, прежде чем окончательно увязла и замерла, зарывшись в пашню по ступицы колес.
– Да он просто пьяный! – воскликнул Федор Филиппович.
– Черта с два, – возразил Слепой. – Он просто понял, что на машине ему от нас не уйти. Вот стервец!
Водитель "Оки", слишком поздно заметивший погоню и потому упустивший шанс скрыться в оставшемся позади перелеске, уже выскочил из машины и во весь дух улепетывал через пашню в сторону леса, издалека похожий на крупную человекообразную обезьяну. Он двигался прямо-таки с фантастической скоростью, и, когда Глеб резко остановил машину возле того места, где малолитражка соскочила с дороги, беглец уже успел преодолеть две трети расстояния, отделявшего его от спасительных деревьев.
Федор Филиппович выскочил из машины и бросился за ним, на бегу вытаскивая из кобуры пистолет, однако, не добежав до увязшей в грязи малолитражки, вынужден был остановиться: бежать по раскисшей от дождя пашне оказалось чересчур тяжело. С того места, где он стоял, генерал уже мог видеть оставленные беглецом глубокие следы – огромные, как отпечатки снегоступов. "Как на лыжах, – подумал Потапчук. – Во чешет! А может, у него просто живот схватило?"
Он все еще сомневался, потому что за пеленой дождя не мог толком рассмотреть бегущего человека. Кажется, тот был горбат, а может, это просто рюкзак на спине?
– Стой! – надсаживаясь, прокричал генерал и поднял над головой руку с пистолетом. – Стой, стрелять буду!
Выстрел прокатился над мокрой пашней, дымящаяся гильза беззвучно упала в грязь. Бегущий человек обернулся и выстрелил в ответ. Расстояние было чересчур велико для пистолета, но пуля, к немалому удивлению Федора Филипповича, с отчетливым шлепком ударилась в землю у самых его ног, до колен забрызгав грязью штанины. Это и впрямь было поразительно; видимо, пистолет беглеца отличался исключительными размерами и дальнобойностью, а сам стрелок – редкой меткостью.
Со стороны дороги прозвучал еще один выстрел – резкий, хлесткий. Человек впереди упал, не добежав до леса каких-нибудь десяти – пятнадцати метров. Федор Филиппович вытер мокрым рукавом плаща залитое водой лицо и, щурясь, всмотрелся в дождливую мглу. Упавший человек полностью слился с землей, и Федору Филипповичу не удалось разглядеть у кромки леса ни малейшего движения.
Тогда он обернулся.
Сиверов стоял рядом с открытым багажником своей машины, держа в руках раритетный "штурмгевер". Лицо его было непроницаемо; перехватив взгляд генерала, он привычным жестом опустил со лба на переносицу темные очки.
– Дело закрыто, – сказал он. – Можно поехать и посмотреть, как себя чувствует ваш Самойлов. Хотя я не думаю, что он в данный момент вообще хоть как-нибудь себя чувствует. Вылезайте оттуда, Федор Филиппович, пока не вросли в землю, как легендарный богатырь Святогор.
Оскальзываясь и с трудом выдирая ноги из липкой грязи, Потапчук вернулся на дорогу. Глеб курил, пряча сигарету от дождя в свернутой трубочкой ладони.
– А ты уверен, что попал? – спросил Федор Филиппович, с силой топая ногами, чтобы стряхнуть с ботинок налипшую грязь.
– Я сказал бы "да", если бы речь шла о ком-то другом, – ответил Глеб. Сигарета у него все-таки намокла, и он равнодушно отбросил ее в сторону. – А с этой сволочью ни в чем нельзя быть уверенным. Придется пойти и посмотреть. Черт, туфли жалко!
– Ты на мои посмотри, – проворчал Потапчук.
– Да уж... Ладно, я постараюсь не задерживаться. А вы пока посидите в машине, чего попусту мокнуть? Кстати, – он запустил руку за пазуху и протянул Федору Филипповичу какой-то продолговатый предмет, – вот вам, чтобы было не так скучно. Ну, и в качестве профилактического средства...
– Что это? – удивился генерал, разглядывая поллитровую бутылку с длинным горлышком и какими-то горелыми ошметками вместо этикетки. Прозрачное стекло было закопченным, а коричневый цвет содержавшейся в бутылке жидкости в сочетании с формой сосуда навевал приятные мысли.
– Подарок от дедушки Ленина, – сказал Глеб. – Коньяк из его личной кладовой. Единственное вещественное доказательство, чудом уцелевшее во время пожара. В бункере нашел. Надо бы эту улику уничтожить, товарищ генерал. Вы начните, а я потом присоединюсь. Штопор в бардачке, вот только стаканов нет.
– Что я тебе, алкаш? – возмутился Федор Филиппович.
Сиверов в ответ лишь пожал плечами, захлопнул багажник и двинулся через раскисшую пашню к лесу, держа под мышкой украшение своей коллекции – немецкую штурмовую винтовку СТГ-44. Некоторое время генерал смотрел ему вслед, а потом тоже пожал плечами и сел в машину. После недолгого раздумья он открыл отделение для перчаток, отыскал среди всякой всячины швейцарский складной нож, выдвинул штопор и с его помощью открыл бутылку. Коньяк пах восхитительно, вкус также оказался отменным, и после третьего глотка генерал Потапчук махнул на все рукой, взял из пачки, лежавшей на приборной панели, сигарету и закурил – гулять так гулять.
