Андрей Воронин - Слепой. Исполнение приговора
Пробраться под покровом ночи в этот сказочный терем и стибрить оттуда что-нибудь, могущее пригодиться в хозяйстве, никому из местных алкашей даже в голову не приходило – надо добавить, не приходило с некоторых пор. Раньше-то, конечно, случалось всякое – сперва случалось, а потом перестало – как отрезало. Потому что хозяин Хором был человек уважаемый, заслуженный, герой Чечни и даже, по слухам, орденоносец – говорили, что чуть ли не генерал.
Ясно, для пропивших последний ум деревенских ухарей наличие у человека заслуг и орденов – не препятствие, а, наоборот, дополнительный стимул. Что это были за заслуги, надо еще разобраться, а ордена легко превращаются в деньги, которые, в свой черед, еще легче превращаются в самогон – такая вот, если угодно, череда волшебных метаморфоз. Но человек, с мясом выдравший из фермерских угодий преизрядных размеров кусок и отгрохавший на нем трехэтажный терем из финских цилиндрованных бревен, даром что уже немолодой, с рук никому и ничего не спускал – выведывал наверняка, будто в волшебное блюдечко глядел, находил вора и, примерно наказав, как правило, получал свое имущество обратно – бывало, что и с процентами. А если получать оказывалось нечего – случалось и такое, притом нередко, – продолжал наказывать до тех пор, пока не отводил душу. Иногда сам наказывал, а чаще поручал это приятное, но довольно хлопотное и маркое дело своим подручным – здоровенным мордоворотам в камуфляже, которых у него на дворе в разное время проживало от двух человек до полного десятка. И некоторые из наказанных потом на полном серьезе божились, что мордовороты – это еще ничего, но вот сам Лукич – этого, братцы, не дай вам бог в страшном сне увидеть.
Герой этих передаваемых из уст в уста (шепотом и с оглядкой) жутковатых легенд действительно являлся заслуженным человеком, орденоносцем и генералом – если быть точным, генерал-полковником в отставке. Во время контртеррористической операции в Чечне генерал Пустовойтов был тяжело ранен, и врачам лишь чудом удалось его спасти. Вернуть боевого генерала в строй, однако же, оказалась не под силу даже признанным светилам военно-полевой хирургии с мировыми именами; покинуть службу он не захотел, и ему в виде исключения доверили бумажную работу в архиве личного состава. Делать ему, боевому генералу, в архиве было нечего; да хоть бы и не боевому – все равно, управлять вялым тамошним делопроизводством спокойно мог майор, что он и делал, оставив Степану Лукичу незавидную роль свадебного генерала. Правда, в своей новой должности Пустовойтов получил доступ к бумагам, о существовании которых раньше даже не подозревал, и узнал много нового о работе родного департамента. Там, в архиве, в нем, наконец, проснулась ранее намертво задавленная воинской дисциплиной любознательность, и со временем он даже начал получать удовольствие от бесконечного копания в бумажных оригиналах и электронных копиях секретных досье. Тогда же он впервые поймал себя на том, что, начитавшись отчетов о сложных спецоперациях, удачно проведенных провокациях и вербовках, сам начинает что-то такое сочинять, выдумывать и комбинировать, будто разыгрывая в мыслях шахматную партию с неизвестным противником: ты сюда – я сюда, ты туда, а я во-о-он туда, и – шах!
И еще он начал понимать – там, в архиве, этого не понял бы только последний болван, – что его всю жизнь использовали, как инструмент, причем недорогой, бросовый: сломается, и хрен с ним, новый купим. Он посылал своих ребят на смерть и умирал сам – на твердых холодных камнях, под чужим морозным небом с колючими злыми звездами, – а кто-то жирел на его крови, зарабатывая и приумножая капиталы – как политические, так и обычные, в свободно конвертируемой валюте.
Это было, мягко говоря, обидно.
Так, выражаясь высоким стилем, началось превращение боевого российского генерала в разбойника с большой дороги.
Попутно он – боевой генерал, герой, орденоносец и так далее, не особо загруженный работой, – являлся экспертом нескольких парламентских комиссий и военным консультантом «Мосфильма». Помимо киностудии Степан Лукич консультировал несколько крупных коммерческих фирм; частники платили хорошо, и одними только консультациями дело ограничивалось далеко не всегда. Поначалу этот вид приработка вызывал у него брезгливую гримасу, но со временем он перестал морщиться, окончательно осознав простую истину: деньги не пахнут, и лишними они не бывают никогда.
Кроме того, опыт, приобретенный по ходу оказания этих услуг, убедил его в том, что стесняться некого и нечего: рыльце в пушку у всех без исключения, сверху донизу, и честность в наше прагматичное время является синонимом глупости – тупой, бездарной, самовлюбленной глупости и беспочвенной гордыни. Именно таким он и был раньше – непроходимо глупым и необоснованно гордым. Как будто, таская для кого-то из огня каштаны, и впрямь делал какое-то великое, нужное дело. Тьфу!
Однажды, зайдя перекусить в кафетерий, Степан Лукич чуть ли не нос к носу столкнулся со старым знакомым – подполковником Уваровым. В бытность свою капитаном подполковник служил под началом генерала Пустовойтова – там, на Кавказе, где они сначала выбили духов из оккупированного Дагестана, а после гнали их, как бешеных псов, до самого их логова, вылавливая по горам и ущельям и беря к ногтю, как тифозных вшей. Именно Степан Лукич уличил капитана Уварова в краже целого ящика трофейных пистолетов «Вальтер Р38» – уличить уличил, но давать делу законный ход не стал, решив разобраться с подчиненным самостоятельно, как подобает настоящему отцу-командиру. Тем более что преступление, с точки зрения какого-нибудь крючкотвора из военной прокуратуры, тяжкое, вплотную граничащее с терроризмом, по мнению генерала Пустовойтова, вовсе таковым не являлось – так, мелкий проступок, частное проявление вполне простительной человеческой слабости. Мужчины, особенно мужчины в военной форме, всегда неровно дышат к оружию, а «вальтер» – ствол знатный и на дороге не валяется. Да и как вернуться с войны без трофеев? А такой трофей для военного человека, да еще и офицера ФСБ, которому по определению дозволено многое из того, что для простых смертных табу, – настоящая находка. Мало того что сам при хорошем шпалере, так можно ведь еще и знакомых порадовать – таких же, как сам, офицеров известного ведомства. Или, того лучше, начальству на юбилей поднести – в палисандровой полированной коробке, с врезанной в рукоять именной гравированной пластиной: горячо любимому командиру генералу имярек от такого-то и такого-то… Чем плохо?
Отлично это все понимая, Степан Лукич в педагогических целях утроил капитану дикий разнос, к месту помянув и терроризм, и черный рынок оружия, и ответственность за незаконное хранение, не говоря уже о распространении… Заставил написать покаянный рапорт – фактически явку с повинной, – отобрал пистолеты вместе с заляпанным орлами и свастиками фирменным фрицевским ящиком и выгнал ко всем чертям из штабной палатки.
А пистолеты оставил себе – зачем, смотри выше. Все равно ведь кто-нибудь сопрет – кто-то, кто в жизни своей не приближался к Кавказу на пушечный выстрел, отродясь не нюхал пороха и ничего героического, чтоб получить такой трофей, не совершил. Рапорт Уварова Степан Лукич положил на самое дно ящика, а ящик отправил домой, в Москву, успев сделать это до того, как «духи» устроили на дороге засаду, и генерала чуть не оправили вслед за его трофеем – вперед ногами и тоже в ящике.
Они с Уваровым посмеялись, вспоминая ту поросшую густым быльем историю, а потом Степан Лукич, к тому времени уже успевший недурно усвоить правила, по которым играют на Лубянке, как бы вскользь обронил: «Знаешь, а рапорт-то твой до их пор у меня! Храню, как память…»
С кем-то другим это бы, может, и не прошло, но Уваров струсил, не послал его ко всем чертям вместе с рапортом: дескать, что рапорт – стволы-то где? И сколько лет они уже там находятся? И почему там, а не где положено, а? И кто после этого их украл – я? Или, может, кто-нибудь другой? Но Уваров ничего такого не сказал – крысой он был, крысой и остался, и задрать хвост на такого терьера, как генерал Пустовойтов, не рискнул.
Так у «архивного генерала», как он сам себя иногда называл, появился свой – даже, можно сказать, собственный – человечек в отделе генерала Тульчина. Не потому, что Степану Лукичу был необходим именно Тульчин – о, нет, ничего подобного. Просто, кто владеет информацией, владеет миром, вот и все. Изучение отчетов о делах давно минувших дней наполнило эту старую поговорку реальным, практическим смыслом, а желание наверстать упущенное за десятилетия беспорочной службы на благо Отечества – читай, чужой мошны – без более или менее разветвленной сети информаторов вряд ли было осуществимо.
Как человек далеко не глупый, генерал Пустовойтов не собирался открывать на голом месте собственный бизнес. Архивный или нет, он все еще оставался генералом ФСБ и свободно мог подмять под себя чужое предприятие – любое, но лучше криминальное, поскольку доходов теневой бизнес дает больше, а возни со взятием его под контроль меньше: теневик, если что, жаловаться в полицию не побежит. Нужно было только отыскать подходящее предприятие, и оно нашлось – естественно, не без помощи Уварова. Узнав, что Яков Портной по кличке Хвост попал в поле зрения оперативников Тульчина по подозрению в организации двухстороннего контрабандного трафика (да не чего попало, не спиртного, тряпок и сигарет, не оргтехники даже, а – музыка, туш! – оружия и наркотиков), Степан Лукич понял, что наконец-то вытянул счастливый билет. С Хвостом он был знаком лично, поскольку уже дважды «консультировал» его, помогая отмазаться от обвинений в организации подпольного игорного бизнеса и распространении наркотиков. Посему разговор у них случился короткий, деловой, без многословных преамбул и экивоков: что ж ты, Яша, сукин ты сын, делаешь? Я ведь тебя предупреждал, а ты что же – опять за свое? На этот раз, друг ты мой хвостатый, малой кровью уже не отделаешься, чем-то придется пожертвовать. Вот и выбирай, чем – половиной доходов от этой вашей радиоактивной затеи или годками, эдак, двадцатью – двадцатью пятью, которые придется провести в условиях, сильно отличающихся от тех, к которым ты привык…
