Кирилл Казанцев - Ставок больше нет
– А это еще что за явление?!
С трудом приподняв голову, Владимир сумел разглядеть сквозь заливающий глаза пот в нескольких шагах от себя группу людей в белых халатах. Вопрос был задан одним из них – высоким, солидным и уже немолодым мужчиной, стоящим в центре.
В голосе говорившего звучало не столько удивление, сколько возмущение. Окружавшие его халаты молчали. И тогда, с трудом разлепив прокушенные им же самим губы, в почти полной тишине молодой опер хрипло пробормотал:
– Мне нужно позвонить... Срочно...
4
– Ну, и что ты мне скажешь, Васятка?..
– А что я должен сказать?
Этот разговор двух старых приятелей происходил в тесной следственной камере ИВС, или, как еще частенько называют это заведение "постоянные клиенты", "ивасе". Убогий интерьер "присутственного места" – окрашенные масляной краской непонятной расцветки стены, вытертый и донельзя расшатанный стол, вытертый до белизны линолеум. Два прикрепленных к полу табурета по разные стороны стола. Один из них сейчас занимал Скопцов, на другом кое-как умостился огромный Михайлов.
– Неужели нечего?! – Игорь пытался вызвать в себе хоть каплю возмущения вероломством Скопцова, на которое довольно-таки прозрачно намекал Сумин, но... Не мог. И, как ему казалось, сидящий напротив него знал об этом. Ничем другим объяснить такое вот олимпийское спокойствие человека, задержанного по подозрению в совершении тяжкого преступления, опытный сыщик не мог.
– Что именно? – повторил вопрос Василий. При этом на его губах вдруг появилась озорная улыбка. – То, что ты... то есть то, что вы хотели бы от меня услышать?
– Ну, знаешь!.. – Такое наплевательское отношение к собственной судьбе не оставило Игоря равнодушным. – На тебя никто не собирается чего-то там "грузить"!..
– Тогда о чем мы говорим? – еще шире ухмыльнулся Василий. – Все выяснится само собой.
– И ты все это время будешь париться в камере? Тебе не противно?..
– А чего? – пожал плечами Скопцов. – По крайней мере, у меня была возможность впервые за последние несколько дней выспаться по-человечески. Кроме того, кормят, бесплатно предоставляют койко-место. Опять же соседи – люди вполне приличные. Не шантрапа какая-нибудь.
Игорь внимательнее присмотрелся к другу. А ведь действительно, по сравнению с их последней встречей Василий выглядел сейчас и свежее, и бодрее... Вроде бы и не в камере ночь провел, а в номере люкс какого-нибудь фешенебельного отеля. Даже от повязки на голове – и то избавился. О ее присутствии теперь напоминала лишь тоненькая красная полоска над бровями.
– Ладно, Васятка. – Спокойствие старого друга действовало заразительно. Игорь больше не собирался читать ему мораль. – Но у тебя ведь есть какие-то свои соображения насчет всего происшедшего?
На этот раз Василий не стал спешить с ответом. Да и игривое настроение его куда-то вдруг испарилось – лицо стало строгим и задумчивым.
– Игорь, – начал он после довольно долгой паузы, – я мог бы поделиться с тобой своими личными соображениями. Но только разговор этот потребует некоторого времени.
Михайлов торопливо сделал успокаивающий жест – ничего, дескать, время терпит.
– И еще... – Скопцов все еще сомневался, стоит ли ему "вписываться" в то, что должны делать другие люди. – Как бы невероятно ни звучало то, что я говорю, насколько не по душе тебе оно бы пришлось – обещай не перебивать меня...
– Хорошо, – согласился оперативник, несколько удивленный таким вот странным предисловием.
– Ну, тогда слушай... – Василий потер пальцами виски, после чего начал негромким, но четким и ясным голосом: – Изначально в этой истории было слишком много случайностей. Слишком много, чтобы вот так вот, без малейших сомнений, взять и в них поверить.
Василий говорил негромко, но голос его был ясен и звучен. Михайлов, забыв обо всех тех подозрениях, что еще так недавно будоражили его, внимательно слушал.
А Скопцов не спеша, с расстановкой, излагал оперу все те мысли, что посещали его голову с самого начала этой истории. Несколько часов сна, пусть даже и в камере, освежили мозг, позволив Василию систематизировать все свои размышления, составить единую стройную картину происшествия в целом. И все это он сейчас излагал Михайлову, который даже не знал, верить тому, что он сейчас слышит, или не верить.
– Вот в общем-то и все... – Рассказ Скопцова занял не так уж много времени.
– То есть... – решил было что-то уточнить Михайлов, но только Василий остановил его коротким и энергичным жестом:
– Подожди! Получается так, что вся эта операция по изъятию Мацкевича была с самого начала спланирована самым тщательным образом. И, кстати, в другой обстановке этот план должен был бы сработать безукоризненно. Но... Как говорится, пошла непруха... И все покатилось под откос, вышло из-под контроля у этого... выдумщика.
– И тебе известно, кто он такой?.. – Игорь в ожидании ответа даже дыхание затаил.
– Я не уверен до конца, – замялся Скопцов. И вдруг задал вопрос, который, как показалось Михайлову, никакого отношения к происходящему разговору не имел: – Скажи, со мной там, в камере... работает ваш человек? Или чей-то еще?
Опер смущенно отвернулся. Нет, он, конечно же, прекрасно знал, что Скопцов, а если уж говорить точнее, камера, в которой он находился, прикрыта... Но обсуждать такое... тем более с человеком совершенно посторонним... Этому противилось все естество сыщика, воспитанного на положениях приказа...
– Ладно, – правильно понял Василий сомнения собеседника. – Хочешь, я сам попробую угадать?
И Скопцов назвал фамилию. Реакция Михайлова была красноречивее всяких слов.
– Я так и думал, – удовлетворенно резюмировал Василий.
– Как догадался? – насупившись, спросил Игорь.
– Это было не так уж и сложно, – ответил журналист. – По характеру поставленных вопросов. Того, в камере, не интересуют подробности преступления. Ставивший ему задачу человек знает, что я в этой истории не при делах.
– И что же его интересует?
– Есть один предмет. – Василий все еще сомневался, стоит ли ему перекладывать на себя функции многочисленных милицейских служб. Да и как бы он ни убеждал самого себя в том, что ему ошибка сыщиков безразлична, какая-то обида все равно имела место...
Но в конце концов победило чувство долга. Скопцов не хотел, чтобы мразь, которая, собственно, и закрутила весь этот хоровод, ускользнула, пустилась в бега, осталась безнаказанной.
– Короче, Игореха, есть еще один нюанс, о котором я тебе пока не говорил, – начал он, зачем-то оглянувшись на плотно закрытую дверь, как будто тот, о ком шла речь, мог в любую минуту ворваться в следственный кабинет.
5
– Это Сумин?.. – послышался приятный и бодрый женский голос в трубке телефона. При этом совершенно незнакомый.
– Что?! – Начальник областного розыска даже растерялся немного – никаких звонков он не ждал. А тут...
– Простите, но ведь я разговариваю с Федором Михайловичем Суминым? – встревожилась невидимая женщина.
– Да, совершенно верно, это я! – признался полковник.
– Слава богу! – обрадовалась его собеседница. – Я – ассистент профессора Дубинина.
Сказано это было таким тоном, что сразу становилось ясно – не слышать о профессоре Дубинине может только полный идиот. Не желая признаваться в собственной глупости, Федор Михайлович пробормотал:
– Чем... кхм... обязан?..
– Дело в том, – зачастила женщина, – что в отделении нейрохирургии двенадцатой городской больницы находится больной... Так вот, он просил немедленно с вами связаться! Говорит, что дело очень срочное! Очень!
– Да? И что же это за больной? – без особого энтузиазма поинтересовался Сумин.
– Поступил как неизвестный... Ну, был без документов и в бессознательном состоянии! А сейчас говорит, что он – лейтенант милиции Решеткин... Или Решетов?.. – сама у себя спросила женщина.
– Может, Решетилов?! – Федор Михайлович приподнялся в кресле. Только сейчас он вспомнил, что уже почти сутки не видел молодого опера.
– Да, точно! – возликовала женщина. – Решетилов!
– Что с ним?!
– Черепно-мозговая травма, сотрясение головного мозга...
– Вы говорите, двенадцатая городская?! – Сумин уже был полностью на ногах.
– Да, отделение реанимации...
– Я немедленно выезжаю!
...Сумин смотрел на осунувшееся лицо молодого опера и чувствовал... А сложно сказать, что мог чувствовать в этот момент начальник, не сумевший уберечь своего подчиненного! Боль, стыд, гнев, ненависть... Вся эта гамма переполнявших его чувств выплеснулась в одном-единственном вопросе:
– Кто?! Кто тебя так, Володя?!
– Манушко... Ломовцев... Убили Ленку... И... похитили Мацкевича...
– Ты уверен?!
Опер медленно закрыл, а потом вновь открыл глаза, подтверждая сказанное им. Собравшись с последними силами, почти прошептал:
