Роман Канушкин - Ночь Cтилета-2
Месть — то самое блюдо, которое стоит подавать холодным.
Так говорили на его Родине. Его той, другой Родине, которую он никогда не видел и которая лишь приходила к нему в снах, чтоб поутру оказаться забытой. Эти сны тоже знали о… свежести.
Возможно, пришла пора для свидания.
До пресс-конференции оставалось еще более четырех часов, и Санчес блаженствовал, вдыхая аромат розового куста и радуясь первым порывам свежего ветра.
— Вы не скучаете? — Ольга Андреевна принесла ему аперитив.
— Вовсе нет, — сказал Санчес, взял предложенный ему стакан с анисовой водкой «Узо» напополам с водой и поблагодарил. — Любопытный напиток.
— Подарили наши югославские друзья.
Санчес улыбнулся.
— Вы обратили внимание на эту статуэтку «Месть неверной жене», — продолжала болтать гусыня, — или «Месть изменившей жене»?
— А как же, — произнес Санчес и подумал. «Во, все не угомонится. Все так и тянет говорить о высоком». Вслух он сказал:
— Знаете, как в Югославии, — он отпил глоток «Узо», — вернее, как… боснийские цыгане наказывают за измену?
Санчес ослепительно улыбался. Гусыня отрицательно покачала головой; этот тихий человек нравился ей все больше и больше.
Санчес, не меняясь в лице, проговорил:
— Они разрезают изменнику горло и вставляют в рану цветок.
Теперь гусыня смотрела на него в замешательстве. Она хлопала глазами, решив, что ослышалась. Или чего-то не поняла. Отправляясь на кухню за очередным блюдом, она убеждала себя, что это было все, что угодно, кроме того, что она слышала на самом деле.
Фактор внезапности. Санчес все про это знал.
Через пятнадцать минут Санчес спустится в подвальное помещение и убьет охранника, наблюдающего за мониторами. Затем поднимется наверх и возьмет свою трость. Двое других охранников находятся сейчас на виду, детина с газонокосилкой прекратил стричь траву и присоединился к своему товарищу — они сидели у ворот и развлекались игрой, когда надо было выбрасывать на руках «ножницы», «камень» или «бумагу». Отличные парни. Тихий, чуть сгорбленный старикашка тоже присоединится к их игре. Тому, что справа, Санчес вскроет брюхо лезвием, упрятанным в трости, первому — Санчес сразу же узнал в нем более быстрого парня. И пока его товарищ будет в недоумении хлопать глазами, не понимая, что произошло, и лишь потом его рука потянется к оружию в подплечной кобуре, Санчес успеет разобраться и с ним. Он всегда умел использовать фактор внезапности.
— Сделайте погромче музыку, — попросил Санчес у гусыни. — Обожаю старые песни.
Да, через пятнадцать минут Санчесу придется объявить свой праздник, несколько удивив разболтавшуюся гусыню. Да что там гусыню — его сладкая девочка будет не меньше поражена. Но ведь пока все еще хорошо. Еще несколько минут…
А потом… Санчес позвонит старому лису и даст послушать щебетание его женщин. Затем Санчес прихватит их и детишек и быстренько направится в Москву. Все на той же самой доброй служебной черной «Волге». И, очень сильна надежда, все с тем же шофером.
«Да, — подумал Санчес, — надо не забыть испросить у старого лиса код от сейфового замка. Наличность — это все приятные мелочи. Но там имеются ключики от гораздо более сказочных дверок — от сейфов, находящихся далеко-далеко, в чудесной и сытой альпийской стране, расположенной на пути к его далекой Родине. Месть местью, но о деле нельзя забывать. Никогда не следует».
Через пятнадцать минут Санчес извинится перед обществом, встанет из-за стола и спустится в подвальное помещение.
И все закружится, завертится.
Санчес с благодушной улыбкой взирал на окружающих. Его разбирал смех.
* * *Лидия Максимовна постепенно собирала свои вещи. Она не хотела делать этого сразу. Она не хотела, не могла примириться с мыслью, что целая часть ее жизни, которой были последние восемь лет работы в «Континенте» заканчивается.
Лидия Максимовна никогда не боялась сокращения. Уж кто-кто, только не она. И вот теперь бумага с уведомлением уже две недели лежала в ее столе. Она дорабатывала последние дни. Что оставалось делать — это назвали сокращением.
Все, кого Петр Виноградов не счел лично преданным ему (на взгляд Лидии Максимовны — все, кто лично не лизал ему зад), попали под сокращение. Хочешь не хочешь, но это так, а все остальное — лишь попытка соблюсти внешние приличия.
Вика уходит. И это тоже факт. С ней действительно нелады, она так и не оправилась от аварии. Она стала нелюдимой, совсем перестала смеяться, окружила себя какими-то непонятными и неприятными людьми. Окружила — или позволила себя окружить, что одно и то же, если человек не хочет принять чьей-либо помощи, чьей-либо протянутой руки.
«Боже мой, — думала Лидия Максимовна, — она ведь даже отправила в какой-то санаторий близнецов, уже как месяц… А раньше не проходило и нескольких часов, чтобы Вика не позвонила, справившись, как там у деток дела. И минимум два-три раза в неделю малышей привозили к ней сюда, на работу».
Вика уходит. Сначала по «Континенту» поползли различные слухи, но теперь, кажется, уже ни для кого не секрет, чем будет сегодняшнее открытое собрание, сегодняшняя пресс-конференция. От всего этого становилось грустно, очень грустно.
Лидия Максимовна открыла ящик стола — фотография лежала там. Лидия Максимовна была одиноким человеком, и эта фотография, сделанная больше года назад, стояла у нее на столе в золоченой рамке: Лидия Максимовна в центре с двумя розовощекими младенцами на руках, по правую руку Алексей Игоревич, по левую — Вика. Счастливая семья, в радостном тепле которой грелась и Лидия Максимовна. Она невесело усмехнулась: в каком-то смысле Лидия Максимовна стала крестной матерью их брака, и вот теперь все заканчивается так… Угли.
Лидия Максимовна окинула взглядом свое рабочее место и только сейчас поняла, как же всего этого ей будет не хватать. Ведь это пространство, рабочее пространство, и было ее домом в последнее время. Она вдруг почувствовала, что на глазах вот-вот выступят слезы, и сдержала себя. Еще не хватало сидеть здесь и реветь. Потом, позже. Теперь у нее будет время поплакать.
И когда зазвонил телефон, Лидия Максимовна чуть подождала, пока полностью овладеет собой, а потом взяла трубку и произнесла окрепшим, привычно-профессиональным голосом:
— Добрый день. Компания «Континент», слушаю…
Лидия Максимовна подумала, что в ее жизнь пришла осень, последняя осень, как в известной песне, за которой лишь непроглядная мгла вечной зимы.
— Лидия Максимовна? — прозвучало в телефонной трубке. — Спуститесь вниз.
Лидия Максимовна вздрогнула. Она услышала что-то странное, что-то… забытое.
— Вика? — произнесла она.
Это была Вика. Два часа назад она отъехала куда-то со своими телохранителями, и вот-вот должна начаться эта пресс-конференция. Петр Виноградов нервничает, уже раз десять спрашивал ее…
— Спуститесь, пожалуйста, вниз и захватите пару бланков приказов. Вы мне очень нужны.
Это была Вика. И… что-то происходило с ее голосом.
* * *Евгений Петрович Родионов почти не изменился в лице, когда закончил свой телефонный разговор и повесил трубку. Он отошел от массивного, мореного дуба, стола и остановился посреди своего просторного рабочего кабинета. Сделал пару глубоких вдохов — дыхательные упражнения… Вернулся к одноногому столику-подставке из того же дуба с графином и четырьмя хрустальными стаканами.
Бросил в стакан растворимую таблетку витамина С, налил воды. Таблетка начала активно пениться, шипеть, окрашивая воду во все более насыщенный оранжевый цвет. С каким-то странным ощущением Евгений Петрович подумал, что даже эти хрустальные стаканы имеют свой инвентарный номер.
Первыми чувствами после прошедшего ошеломления были страх и паника, неверие в реальность происходящего, но потом Евгений Петрович взял себя в руки.
Он попытался отделить разрывающую его сердце личностную компоненту и посмотреть на оставшееся более холодным взглядом. И понял, что это дается ему с огромным трудом.
Сегодня с утра Евгений Петрович, как обычно, пребывал в великолепном расположении духа. Быть может, сегодня с этим обстояло даже чуть получше, чем обычно. Евгений Петрович ждал доклада с этой пресс-конференции, ждал доклада о том, что все, невзирая на эту суету последних дней, прошло удачно. Партия заканчивалась. Сложная, потребовавшая неординарных ходов и порой очень непросто давшихся решений. Но партия заканчивалась.
Сейчас, глядя на растворившуюся в стакане воды таблетку, Евгений Петрович думал о том, что кривая его удачи резко пошла вниз. Не просто резко — она обрушилась. Его взяли за горло, потому что произошло то, что не могло произойти. Санчес должен был попытаться нанести свой удар после всего, что случилось, тут или — или… Но ведь это он, Санчес, а не Евгений Петрович был обложен, затравлен, изолирован и превращен в беглеца, чье время на исходе. Ему так докладывали, да по-другому и быть не могло — Санчес, уцелевший после бойни киллер, изгой, на которого охотятся все; у него не оставалось на руках ни одного козыря, он должен был упасть на дно, залечь в берлогу, переждать, пока все успокоится. Превратиться в пыль и не рыпаться.
