Александр Бушков - Крючок для пираньи
— Не в том дело! — резко ответил подполковник. — Не знаю, в каком вы звании, мне, собственно, наплевать… Я хочу, чтобы вы поняли мою точку зрения, мою позицию. В конце-то концов, у меня есть свое начальство, и именно оно с меня будет спрашивать за все, что здесь уже успело произойти. И я, как легко догадаться, не смогу в оправдание ссылаться на то, что здесь, изволите ли видеть, занимались своими непонятными делишками бравые ребята из Министерства обороны… Любой мне скажет, что это не оправдание, и будет прав. За все убийства спросят с меня. За все беспорядки, за сегодняшнюю грязную историю с повреждением ЛЭП, за странную смерть иностранного подданного, да мало ли? Вы просто притягиваете всевозможные происшествия, как громоотвод — молнии… Меня убедительно просили вас не трогать — и я не трогал. Даже теперь. По-моему, вам не на что жаловаться? Вот видите… Но терпение у меня лопнуло.
— И в чем это будет выражаться?
— В том, что ваше дальнейшее пребывание в городе, тысячу раз простите, считаю ненужным, — терпеливо объяснил подполковник. — Чем вы здесь занимаетесь, не мое дело, я и не стремлюсь лезть в ваши секреты, но хочу избавиться от источника неприятностей. Вам не кажется, что для человека в моем положении это вполне естественное желание?
— С одной стороны… С другой — есть у нас свои обязанности…
— Знаете, я тоже не мальчик, — сказал подполковник. — И у меня хватает ума, чтобы сообразить: вы, простите, бездарно провалились. Профессионалу это понятно…
— Извините, но я попросил бы снять слово «бездарно»…
— Ох, что за мальчишество…
— Честь мундира.
— Ну, хорошо. Не бездарно. Однако — провалились. Вам все равно не работать в городе… И в этой связи у меня будет… скажем честно, даже не предложение — ультиматум. Коли уж вам так необходимо здесь оставаться после всего случившегося — извольте перебраться, скажем, к пограничникам. Можно без всякого труда перевести ваш корабль к девятому пирсу — туда до сих пор практически невозможно попасть посторонним, территория огорожена и охраняется, там стоят пограничные суда… А в городе я вас убедительно попрошу отныне не появляться. Давайте не будем ходить вокруг да около… Если кто-то из вас появится в Тиксоне — возьмем за шиворот и отправим в Шантарск с первым же самолетом. У меня, повторяю, свое начальство, оно меня, питаю надежду, поймет…
— В самом деле, ультиматум… — задумчиво сказал Кацуба. — Вот только вы немного опоздали, подполковник. Мы и сами собираемся покинуть ваш гостеприимный город, как раз собирали чемоданы…
— Серьезно?
— Абсолютно.
— Тем лучше. У меня внизу машина…
— Ничего, машина у нас есть своя, — сказал Кацуба. — Как-нибудь доберемся…
— Поверим… — он поднялся, надел фуражку. — Надеюсь, вы поняли, что я говорил предельно серьезно. Я оставлю в вестибюле сотрудника, он присмотрит, чтобы с вами ничего по дороге не случилось… Всего наилучшего.
Он прошел к двери, столь же тщательно освещая себе дорогу. Уже в коридоре вежливо посторонился, пропуская Пашу, кивнул: — Вижу, в самом деле торопитесь…
И аккуратно притворил дверь. Паша, шумно переводя дыхание, сообщил:
— Какая-то сука проколола все покрышки… Обезлошадели.
— Может, подполковника догоним? — подал голос Мазур. — На его машине доберемся?
— Эх, была бы у меня стопроцентная уверенность, что мы на его машине доберемся именно туда, куда стремимся… — сказал Кацуба. — Что за обстановочка на улице, Паша?
— Так, легонький разгул страстей… Шатается поддавший народ, кое-где все еще потрошат магазинчики, милиция мечется, но ее мало, вроде бы попросили с базы солдат…
— Понятно. Веселого мало. Ну, пойдем пешочком.
— Что-то меня берут подозрения…
— Глупости, Паша, — сказал Кацуба. — Серьезный народ не стал бы протыкать покрышки. Подождал бы где-то в отдалении, на выезде, да полоснул из бесшумки. Так что самое большее, что нам может грозить, — народ несерьезный… Я пошел собираться.
Мазур чуть ли не на ощупь побросал вещи в большую сумку — фонарик окончательно сдох. «Надо бы посидеть на дорожку», — мелькнула дурацкая мысль. За окном слышался гомон и топот: тиксонцы продолжали наслаждаться свободой, по расейскому обычаю привычно перепутав ее с анархией…
Кацуба позвал из коридора:
— Орлы, на крыло!
Мазур подхватил сумку на плечо, и они двинулись по залитому мраком коридору, пересекая падавшие из окон полосы чуточку разжиженной звездным сиянием темноты.
У лестницы майор остановился, прислушался, машинально сунул руку под куртку.
— Что?
— Опоздали, кажется…
Теперь все трое, слышали, как в вестибюле, надсаживаясь, орет злой и решительный голос:
— Стоять! Стоять, говорю! Оружие применю!
Голос явственно приближался к ним — кричавший помаленьку отступал от входной двери.
Залившая вестибюль густая тьма вдруг озарилась лучами фонариков, ворвался топот, зазвенело, разбиваясь, стекло. Громкие яростные крики совершенно заглушили продолжавшего вопить что-то грозное милиционера, негромко, совсем неубедительно хлопнул выстрел, опознанный Мазуром по звуку как макаровский — и сделанный в воздух, несомненно.
Тут же началась придушенная яростная возня, прорывались азартные выкрики:
— Против народа, сука?
— Сатрап хренов!
«Сатрап» — значит, интеллигенция хулиганит, — подумал Мазур. — Только она еще такие словечки помнит…»
Внизу, кажется, сломили слабое сопротивление единственного стража порядка. И точно, перекрывая прочий гомон, торжествующий бас возвестил:
— Готово, вот она, пушка!
Истерически закричала женщина, кричавшая, что она здесь ни при чем, а искать следует в двести шестом номере.
— Ходу! — скомандовал Кацуба. — Кидаем шмотки, к черту!
Мазуровский номер был ближе, в него и кинулись, ухитрившись с первой попытки угодить ключом в замочную скважину. Вверх по лестнице волной поднимался топот.
Майор, матерясь под нос, дергал заклеенное окно. Подалось наконец. В дверь уже начинали дубасить кулаками и ногами, но она, сработанная на совесть, могла продержаться долго.
— Живо! — приказал Кацуба, держа распахнутую створку, словно предупредительный швейцар.
Мазур полез первым, нога сорвалась, он едва удержал равновесие, ухватившись за вторую створку, одним прыжком перемахнул на невысокий балкон, огражденный толстыми каменными перилами. Казалось, внизу глубокая пропасть.
Сгруппировавшись, он прыгнул в темноту, удержался на ногах по всем правилам, инстинктивно отпрянул не на открытое место, а к стене — там было безопаснее всего, прыгавшие следом не свалятся на голову.
Распластанной летучей мышью мелькнул Паша, приземлился, грамотно согнув ноги в коленках, его повело в сторону, но устоял, а следом обрушился Кацуба.
Они прислушались, стоя тесной кучкой.
— Вон они! Вон они! В окно выпрыгнули!
Неизвестный доброхот дико орал с гостиничного крыльца, потом кинулся в вестибюль, оглашая его теми же громогласными донесениями.
— Веди, Сусанин, — сказал Кацуба. — Ты город лучше знаешь…
К крыльцу с обеих сторон спешили запоздавшие на расправу, еще ничего толком не соображавшие в изменившейся обстановке. Один, светя перед собой, окликнул Кацубу:
— Что там орут? Сбежали они, что ли?
— Да вроде, — протянул Кацуба.
Послышался сдавленный хрип, шум падения тела. В следующий миг Кацуба хладнокровно выхватил фонарик из руки упавшего, кинул его Паше, тот поймал на лету — и, подсвечивая дорогу короткими вспышками, кинулся куда-то во дворы.
Мазур сосредоточился на одном — не споткнуться. Бежал за вспышками, слыша рядом короткое, экономное дыхание майора, задевал иногда плечом что-то твердое, проблески фонарика то скользили по земле, то уходили вперед, во тьму, выхватывая какие-то углы, ржавые стены сараюшек, кучи хлама… Наперерез промчалась с диким мявом одуревшая кошка, кто-то закричал слева, с пьяным азартом кидаясь наперехват неизвестно зачем. Паша отшвырнул его мимолетным скользящим ударом, завернул за угол…
Мазур полетел кубарем, не успев ничего сообразить, лицом угодил во что-то живое, теплое, шарахнувшееся, вокруг моментально начался ад — рычанье, визг, непонятное мельтешение темных тел, что-то, словно капканом, зажало правую ногу и тут же отпустило. Совсем рядом послышался дичайший вопль — это орал Кацуба, стоя на месте, поднимая Мазура за шиворот.
Все кончилось столь же мгновенно. Вдали затихал мелкий топоток, слышался визг и лай. Только теперь Мазур сообразил, что стряслось: они с маху влетели в самую середину расположившейся на ночлег собачьей стаи, оттаптывая лапы, хвосты и головы…
— Посвети, — сказал он. — Меня вроде цапнули…
Паша посветил:
— Ерунда, даже штаны не порвала… А ты?
