Моя Оборона! Лихие 90-е. Том 2 - Артём Март
— Хорошо! — Протянул Худяков, подставляя широкую грудь потокам воздуха, обдававшим нас с новой и новой силой.
Илья же, по очереди обмахивал жаром всех сидевших, не давал воздуху подниматься к потолку, тут же гоня его вниз полотенцем. Первым не выдержал Степаныч.
— М-м-м-м… — Промычал он сквозь сильно сжатые губы и выскочил из парилки.
— Первый пошел! — Громогласно объявил Худяков, и все грянули дружным смехом.
— Ох еб#на… — Выдал Фима, а потом зажал рот руками и пулей вылетел прочь.
— Второй пошел! — Заорал Худяков, но такого громкого смеха, как в прошлый раз не последовало. Все боролись с жаром.
— Только блюй не в бассейн! — Крикнул я Фиме вслед. Тут снова кто-то засмеялся.
Через минуту на выход пошли новые бойцы. Следующим не выдержал Маршин. Сидевший на средней лавке, он пропыхтел:
— У-у-ух… — И вышел.
Конечно, Худяков сопроводил и его своим фирменным возгласом. Очень скоро из парилки исчез Вася Котов, а потом и Антон Белов. Мы остались втроем.
— Слыш, майор, — сказал улыбчивый Илья, который, устал скорее размахивать полотенцем, чем изнывал от жара. — А Летов же щес тебя пересидит.
— Ни фига. Убежит. — Сказал Худяков, низко опустив голову.
Илья все махал и махал, обдувая нас с бригадиром новыми потоками горячего воздуха. Если раньше он разделял потоки, чтобы досталось всем, то теперь вся его сила обрушилась на нас.
Передохнуть, когда он переключался между полками, больше не выходило. Горячий воздух все шел и шел. Я уже зажмурился, закрыл уши, которые страшно жгло. Дышал только ртом, потому что каждый вдох через нос обещал доставить жгучую боль в носоглотке. Волос на голове я и вовсе не чувствовал. Если раньше они, нагревшись, пекли голову, то теперь будто бы макушка моя и вовсе потеряла чувствительность. Тем не менее я не сдавался. Украдкой поглядывал на Худякова. Тот тоже посматривал на меня, ожидая, когда же я сбегу.
Майор сжался пуще прежнего, и видно было, как он терпит разогретый воздух, дующий в голову.
Вот, Илья пошел на новый виток. Он снова задрал руку, стал крутить полотенцем, гоня жар вниз. Нас тут же обдало новым потоком, и тут Худяков сломался.
— Мля… — буркнул он и встал. Торопливо выскочил из бани.
Тут уж и я не стал красоваться. Как только майор закрыл за собой дверь парилки, я кинулся следом. Голову вскружило, когда горячий воздух резко сменился прохладным, а потом и вовсе холодной водой. Я с головой окунулся в бассейн, выбрался по лестнице. Пошел к столу.
— О-о-о-о! Пересидел! Ты смотри!
— Ну ты дал, Витек!
— Гля, че творит!
Меня тут же встретили одобрительные возгласы алексовцев. Дальше в предбанник вошел Илья.
— Официально заявляю, что новым долгоседом назначается Витя Летов! Он таки пересидел майора!
— Ну, заслужил-заслужил, — одобрительно посмотрел на меня Худяков, отпивая холодного пива.
Уши майора покраснели так, что даже на фоне розового от бани лица, выглядели потешно.
— Красава, Витя. Наш человек. Тебе бы еще с остальными нашими посостязаться, — сказал он.
— А пусть! Пусть посостязается! — Вклинился Вася. — Приезжайте к нам, в столицу. По лучшим кабакам проведем. Сходим в любимую нашу сауну!
— Ну!
— Да! Давай, мужики, приезжайте!
— Ждать будем!
— Думаю, в будущем обязательно, — присаживаясь рядом с пробеливавшемся и оттого посвежевшим Фимой, сказал я.
— Мне такая баня не по душе, — проворчал Степаныч. — Мне бы вениками.
— Будем и вениками, — заверил его Худяков. — Ща отойдем, пойдем париться по-человечески. Ну, Вася, давай за водочкой!
Когда про пиво забыли и взялись за Распутина, атмосфера сменилась с веселой на задушевную. Пошли разговоры на «серьезные» темы. Потом мы снова сходили в парную и попарились вениками. Раскрасневшиеся, облепленные дубовыми листочками, поныряли в холодный бассейн и снова к столу. Выпили, закусили.
— Ща, ща все будет, — сказал Леша Маршин, доставая свою гитару из-за лавки.
— О! Давай, Леха! Давай про пацанов!
Леха кивнул, устроился на лавке поудобнее, ударил по струнам, заиграл на нехитрых аккордах простую солдатскую мелодию. Потом запел:
Опять тревога, и снова ночью вступаем в бой,
Когда же дембель, я мать увижу и дом родной?
Когда забуду, как полыхают в огне дома?
Здесь в нас стреляют. Здесь, как и прежде, идет война.
За перевалом в глухом ущелье опять стрельба —
Осталось трое лежать на камнях, ведь смерть глупа.
А завтра, может, меня такая же ждет судьба.
Здесь в нас стреляют. Здесь, как и прежде, идет война.
А завтра, может, меня такая же ждет судьба.
Здесь в нас стреляют. Здесь, как и прежде, идет война.
И завтра утром найдут три трупа среди камней.
И смолкнут люди, считая гибель виной своей.
И все узнают, что этой ночью пришла беда.
Здесь в нас стреляют. Здесь, как и прежде, идет война.
Песок раскален палящим солнцем за шестьдесят.
И струйки пота с ХБ стекают, глаза едят.
В пробитой фляге воды осталось на полглотка.
Здесь в нас стреляют. Здесь, как и прежде, идет война.
В пробитой фляге воды осталось на полглотка.
Здесь в нас стреляют. Здесь, как и прежде, идет война.
В людей стреляет, как по мишеням, моя рука.
Забыли б люди к чертям все войны на все века.
И вот мы снова тропой скалистой идем к горам,
Мы все вернемся, но все ж кого-то оставим там.
Уж больше года в Афганистане, и вот весной
Пришел мой дембель, я мать увижу и дом родной,
Своей девчонке, от счастья пьяной, взгляну в глаза.
Здесь не стреляют, а там, как прежде, идет война.
Своей девчонке, от счастья пьяной, взгляну в глаза.
Здесь не стреляют, а там, как прежде, идет война.
Ну что ж, ребята, нальем бокалы за тех парней,
Кто отдал жизни во имя счастья чужих людей,
Кто не увидел за цинком гроба родную мать.
За тех, ребята, кому досталось в земле лежать.
— Красава, хорошо сыграл, — сказал тихо Степаныч. — Как надо.
Все притихли, послушав Лешу и как-то погрустнели. Пьяные, беззаботные лица потемнели, глаза опустились.
— А можно я спою? — сказал вдруг я.
— Можно, конечно, —
