Сергей Гайдуков - Ядерный будильник
— Тебе же сказали — нужно поговорить.
— Так это ты хочешь со мной поговорить?
— А кто же ещё?
— И о чём же?
— Я хотел спросить — что плохого тебе сделал Воробей?
Дюк вдруг почувствовал некоторое неудобство в районе желудка.
2
Бондарев ждал ответа, чуть склонив голову и постукивая пальцами по столу. Дюк внимательно прислушался к ощущениям внутри себя, поднял глаза и сказал:
— Это что, Директор распорядился?
— Нет, это моя личная инициатива. Ну ещё Марат немножко помог тебя выцепить — ты же на звонки не отвечаешь, в Конторе не появляешься…
— Меня не было в Москве, я только что вернулся…
— Директор говорит, что не давал тебе никаких новых заданий, так что куда это ты мог ездить?
— Это не новое задание, это старое… Старое, в котором возникли некоторые проблемы.
— Проблем у тебя и вправду хватает, — согласился Бондарев. — Итак, что там насчёт Воробья?
Дюк поморщился, чувствуя маленькую обоюдоострую спицу, поднимающуюся от желудка вверх:
— Так это яд или галлюциноген?
— Выбери сам.
— Если это яд, то я могу просто не успеть все тебе рассказать…
— А ты постарайся. Я уже дважды задал тебе вопрос, а ты все выкручиваешься…
— Меня интересует собственное здоровье, — огрызнулся Дюк. — И это естественно.
— Воробей, — негромко произнёс Бондарев.
— Ах да, Воробей… Значит, так, — Дюк снова поморщился и слегка побледнел. — Он действовал мне на нервы. Как только мы прилетели в Прагу — летели на разных самолётах, слава богу, но потом встретились, и вот тут началось… Он говорил без умолку, его рот не закрывался, он высказывал какие-то идиотские идеи, давал мне советы, у него насчёт каждой молекулы во Вселенной было своё мнение. Это было как радио, которое невозможно выключить. Учти, что перед этим я два с лишним года работал только в одиночку. И когда я работал в одиночку, я не провалил ни одного дела, я ни разу не ошибся. Для меня лучшая компания — это я сам. Так я сказал Директору, когда решался вопрос с Прагой. Он ответил, что в задании с двойной мишенью необходима страховка в лице напарника. Он сказал, что признает мои успехи, но что дальнейшая работа в одиночку приведёт к потере контактности, командного начала, к чрезмерному индивидуализму. И он был прав, только он слишком поздно спохватился. Я заранее ненавидел того человека, которого мне дадут в партнёры для пражского задания. Если бы назначили тебя, то я возненавидел бы тебя. Но они дали мне Воробья, а Воробей и без того умел раздражать людей своей болтовнёй.
— Никто не без греха, — сказал Бондарев. — Кое-кто считает тебя снобом и умником. Кое-кто считает меня сибирским валенком…
— Поправка — я сказал так только однажды. Потом я узнал, что ты не из Сибири.
— Никто не идеален, — сказал Бондарев. — Но это не причина убивать людей.
Дюк искренне удивился:
— Что ты имеешь в виду? Кто кого убил?
— Ну ты убил не сам, ты использовал других людей…
— Стоп-стоп, кого это я убил «не сам»?! Ты оскорбляешь меня как профессионала! Я всегда сам исполнял свою работу, и я всегда предпочитал близкий контакт, никаких мин и снайперских винтовок…
— Ты сам сказал, что возненавидел Воробья.
— Некорректная цитата. Он меня раздражал, не более. Для ненависти нужны более серьёзные основания.
— Хорошо, он раздражал тебя, а ты…
— Он раздражал меня. Я нервничал. У меня было сложное задание, а тут ещё этот придурок на шее. Неудивительно, что все так случилось.
— Неудивительно, что ты убил его?
— Опять ты за своё! Нет. Неудивительно, что я ошибся.
— Что ты называешь ошибкой?
— Я свернул не туда.
— Это что, какая-то символика? Какой-то образ? Что значит — свернул не туда?! Говори нормальным языком!
— Когда я говорю — свернул не туда, я имею в виду, что пропустил правильный поворот и свернул там, где не надо было поворачивать.
Бондарев по-прежнему смотрел на него непонимающими глазами, и Дюк схватился за салфетку:
— Тебе нарисовать схему подземного гаража, чтоб ты понял?!
— Не надо.
— И после этого он ещё обижается на «сибирского валенка», — пробурчал Дюк. Его желудок откликнулся на это замечание угрожающим клокотанием. В горле стало сухо и как-то тревожно.
— Мне кажется, у нас осталось не так много времени, — сказал Бондарев.
3
Дюк слегка помассировал верхнюю часть живота и продолжил:
— Я был так зол на Воробья, на Директора и на самого себя, что опоздал с поворотом, и мы с Воробьём вышли под видеокамеры внутреннего слежения. Это была моя первая ошибка. Я спохватился, когда эта штука уже среагировала на движение и включилась. Воробей ничего не заметил, прошлёпал мимо, как будто гулял по Тверской.
— И что было дальше?
— А дальше ничего не было. Я так понимаю, что постоянного наблюдения за мониторами у них не было, отснятый материал отсматривали только утром. Поэтому мы без проблем прошли куда нужно и сделали своё дело. И это было плохо, потому что это вынудило меня совершить вторую ошибку.
— Вынудило? Какое-то незнакомое и странное слово. Как можно было тебя вынудить?
— Если бы моя первая ошибка вызвала тревогу и прочие неприятности, то я был бы вынужден объяснить Воробью, что случилось. Это было бы противно и унизительно для меня, но я бы это сделал. Однако ничего не произошло. Мы выполнили задание и благополучно вернулись домой. Не было необходимости рассказывать о моей ошибке.
— Да, ведь ты же такой безошибочный, такой идеальный…
— Ты верно понимаешь мою мотивацию. Я ничего не сказал Воробью, я ничего не сказал Директору. Я никому ничего не сказал. Это было не совсем профессионально, но я надеялся, что моя ошибка не будет иметь никаких последствий. Я снова ошибся.
— Только одна деталь — заплатил за твои ошибки Воробей. Не ты — Воробей.
— Я не спорю, но мне представляется, что это было случайностью. Попал бы я в их поле зрения, отыгрались бы на мне. Это было бы более справедливо, но так устроена жизнь…
— Не надо про жизнь. Давай про себя.
— Про меня? Хорошо. Потом я узнал, что Воробья летом вычислили и ликвидировали в Милане то ли турки, то ли чеченцы. А раз в Праге мы действовали против финансовой компании, через которую экстремистские исламские организации перекачивали деньги в Турцию и далее в Чечню, можно предположить, что смерть Воробья и моя тогдашняя осечка были связаны. Я предположил это. Но опять-таки никому не сказал о своих предположениях. Потому что было уже слишком поздно. Ты можешь мне не верить — но я расстроился.
— Нет, почему же, я верю. Ты расстроился, но не из-за смерти Воробья, а из-за того, что делал все больше ошибок и становился все менее идеальным.
— Браво, — сказал Дюк. — Уважаю. Ты всё-таки кое-чему научился.
— Дальше.
— Дальше… Я расстроился и решил сам себя наказать. Честное слово, никто не знает моих недостатков лучше меня, никто не осудит меня строже, чем я сам, никто не накажет меня лучше, чем я сам.
— Забавная отмазка.
— Отмазка? — поморщился Дюк. — Какое вульгарное слово… Короче говоря, я решил уйти.
— Извини?
— Я решил уйти. Раз я своими непрофессиональными действиями принёс ущерб Конторе, больше я не имею права брать на себя важные задания.
— Это что, шутка?
— Я попросил Директора, чтобы он отправил меня куда-нибудь в глубинку. Чтобы он дал мне какое-нибудь простое поручение, завалить которое было бы просто невозможно. И он отправил меня в провинцию потрясти милицейского полковника насчёт наркотрафика и московской «крыши». Я выполнил это задание.
— Директор, правда, был не в восторге. Этот полковник почему-то досрочно поймал пулю в глаз.
— Дело не в этом. Когда я влез в это дело, то мне пришла в голову ещё одна мысль — как мне тогда казалось, неплохая. После гибели Воробья я считал себя не вправе заниматься оперативной работой, я хотел уйти на кабинетную должность, чтобы больше уже никого никогда не подставить. Но как я объясню свою просьбу Директору? С чего вдруг я решил все бросить? Можно было наплести про усталость, про кризис среднего возраста, про муки совести…
— Какой ещё, на хрен, совести?
— Ах да, действительно, только не прикидывайся, что тебе её тоже не ампутировали, ещё когда принимали в ФСБ. Так вот, я подумал, что мой уход будет выглядеть логичнее и правдоподобнее, если я приведу в Контору молодого парня и скажу: «О, глядите — какой классный парень! Это просто находка для нас! Я берусь его полностью подготовить для Конторы. Вот, этим я буду сейчас заниматься…» А где-нибудь через полгода я подойду к Директору и заведу свою волынку про муки совести и усталость, а потом добавлю: «Тем более у меня есть отличный молодой парень на замену. Он все умеет и знает лучше меня. Пусть теперь он убивает людей, крадёт документы, собирает информацию, шантажирует… Короче говоря, защищает отечество. А мне дайте маленький кабинет, маленький стол, маленький компьютер, и я буду тихонечко наживать свой маленький геморрой. Зато никто больше не погибнет по моей вине». Ну, последнюю фразу я говорить не собирался. Таков был мой план.
