Николай Иванов - Афганский шторм
Приехав домой, Алексеев наскоро перекусил и, когда во время чаепития пошла, хоть и не очень горячая, но все же и не холодная, вода, постоял, блаженствуя, под душем, до красноты растерся полотенцем: эх, в баньку бы! Набросив куртку, вышел на балкон покурить. И тут же увидел, как из стремительно подъехавшего «уазика» выскочил Тутахел – главный хирург госпиталя. Увидев на балконе Алексеева, афганец замахал руками.
– Что случилось? – крикнул Анатолий Владимирович, хотя ответа дожидаться не стал: то, что произошла какая-то беда, это ясно и без слов. А раз так, то теперь главное – быстрее все увидеть собственными глазами.
– Что? – все же спросил у Тутахела, выскочив уже одетым из подъезда.
– Надо ехать во Дворец, там большое несчастье, – распахивая дверцу машины, растерянно ответил главврач.
В «уазике» уже сидели терапевт-полковник Виктор Кузнеченков – и один из гражданских врачей-инфекционистов.
– Во Дворце большое несчастье, – не отводя взгляда от дороги, забитой рикшами, водоносами, осликами, легковушками, стадами баранов, повторил афганец. – Очень много отравленных. Сильно отравленных.
Алексеев повернул голову к Кузнеченкову, но Виктор, как мог в тесноте, пожал своими широкими плечами: сам ничего не знаю.
– А Амин? – осторожно спросил Алексеев.
Афганец скосил глаза на водителя и ничего не ответил.
«Значит, и Амин», – понял полковник.
С Амином ему приходилось встречаться несколько раз. Сначала мельком – это еще при жизни Тараки, но в сентябре, когда произошла та злополучная перестрелка между охраной Тараки и Амина, в госпиталь привезли изрешеченного пулями аминовского адъютанта Вазира Зерака.
– Анутуль Владимирович, Амин попросил, чтобы адъютанта оперировали только советские, – прибежал в операционную Тутахел.
Советские – значит, советские. Собрали, кто был под рукой, простояли у стола три часа – спасли Вазира. А когда дело у того пошло на поправку. Амин, уже глава государства, выделил для своего адъютанта личный «Боинг», и Алексеев с Тутахелем вдвоем сопровождали единственного пассажира сначала в Москву, в больницу 4-го управления, а потом и в санаторий.
Про эту перестрелку ходило много самых разноречивых слухов. По одним – после того как упал под пулями Тарун, Вазир закрыл своей грудью Амина. По другим – Амин инсценировал нападение сам. Мол, если бы захотели убить Амина, подпустили бы еще на два шага ближе и расстреляли в упор. Да и при входе во Дворец стоял танк, и по дороге к Министерству обороны стояло их еще немало – при желании они могли разнести машину, в которой уезжал «ученик» с истекающим кровью адъютантом, в клочья и дым. Но… «Ваша политика – высочайший профессионализм». Надо было – он спас Вазира. Потребуется помощь Амину – он сделает все, что зависит от него, врача. В остальном пусть разбираются политики, советники, КГБ – кто угодно и кому это интересно.
У входа во Дворец их уже поджидали, но первым делом резко потребовали сдать оружие. Обычно, входя в здание, мушаверы сами сдавали пистолеты дежурному. Сегодня же быстрые и сильные руки обыскали их, подтолкнули к двери. Стоявшие рядом афганские офицеры проводили их недовольными, чуть ли не враждебными взглядами. Начальник Главпура Экбаль рвал на кусочки листки с каким-то выступлением. «Что это они, как будто я виноват», – подумал Алексеев, открывая тяжелую дверь.
Войдя в вестибюль, врачи тут же замерли и поняли афганцев. На полу, на ступеньках сидели, лежали в самых неестественных позах люди. Куда там немой сцене в «Ревизоре» – такие позы не придумаешь, они могут быть только при массовом остром отравлении.
Алексеев переглянулся с Кузнеченковым – да, отравление. Первым делом – сортировка: кому помогать в первую очередь, кто потерпит. И отправить из Дворца всех гражданских медиков: там, где творится что-то непонятное, лишним лучше убраться. А больным – противоядие. Есть ли во Дворце какие-нибудь, лекарства?
Склонились, над лежащей на полу женщиной, но по лестнице буквально скатился начальник госпиталя Валоят.
– Наконец-то, – со вздохом облегчения проговорил он и схватил врачей за руки. – Этих оставьте, не до них. Там Амин в тяжелом состоянии.
До второго этажа два лестничных пролета. Когда-то на ступеньках стреляли в Амина, теперь эти ступени вновь отделяют его жизнь от смерти. Если еще не поздно – удалить яд из организма, промыть желудок, заставить работать почки, не дать остановиться сердцу. Черт, но они же с собой ничего не взяли.
Амин, раздетый до трусов, лежал на кровати. По отвисшей челюсти, закатившимся зрачкам и заострившемуся носу было ясно, что они уже опоздали, но, словно всю жизнь работали в паре, Алексеев и Кузнеченков без слов подхватили Амина, потащили в распахнутую дверь ванной. Она была уютной, но не такой большой, чтобы спасать в ней отравленного хозяина, однако выбирать не приходилось.
Мешая и помогая друг другу, сделали уколы – Валоят уже стоял в дверях со всем необходимым. Промыли Желудок. Амин – он крепкий, надо побороться…
– Есть пульс, – уловил слабое биение жилки на запястье Кузнеченков.
Из ванной – вновь на постель: уколы, давление, пульс, уколы. Появились две капельницы с физраствором, и Алексеев ввел иглы в вены обеих рук. Замерли, ожидая результатов, – что могли они сделали, остальное теперь зависело только от организма самого Амина. И дрогнули веки умирающего, и подтянулась, сомкнулась в стоне челюсть. Успели. Вытащили из преисподней. И впервые после приезда во Дворец офицеры перевели дыхание, осмотрелись.
Взглядом попросив у них разрешение, к постели Амина подошел начальник Главпура Экбаль.
– Что… нового? – сквозь силу спросил больной, вкладывая в свои слова тревогу за развитие событий.
Экбаль замялся, не готовый к такому вопросу, потом вспомнил:
– Только что звонил министр иностранных дел СССР Громыко, он предлагает сообщить о вводе войск сегодня вечером.
Замолчал, не уверенный, что понял председателя Ревсовета.
– Значит… хотели без меня, – сквозь боль усмехнулся Амин и прикрыл глаза от бессилия.
– Вроде стрельба какая-то, – прислушавшись, кивнул на окно Кузнеченков.
Выстрелы, то одиночные, то длинными очередями, звучали совсем рядом с Дворцом, но Алексеев не придал им значения: в Кабуле стреляют практически каждую ночь. А время – седьмой час, для декабря это уже ночь.
– Ну что, идем к другим? – Кузнеченков, еще раз проверив пульс и давление у Амина, посмотрел на командира. – Валоят что-то про дочь Амина говорил, вроде тоже отравление.
Однако дошли они только до коридора – мощный залп сотряс здание. Посыпались стекла, погас свет. Внизу закричали, где-то что-то вспыхнуло, и врачи перебежали к полукруглому бару – здесь не было окон, хоть какой-то защитой казалась стойка.
– Неужели «духи»? – вслух подумал Алексеев.
– Черт его знает, – отозвался еле видимый в темноте Кузнеченков. – Эй, что там творится? – окликнул он, увидев в коридоре чью-то тень.
Подбежал афганский офицер, некоторое время тяжело переводил дыхание, потом отдал им свой автомат и побежал дальше. Алексеев снял магазин, потрогал планку – патронов не было. «Ваша политика – высочайший профессионализм», – опять пришла на память фраза, и он чертыхнулся. И замер: по коридору, весь в отблесках огня, шел… Амин. Был он в тех же белых трусах, флаконы с физраствором, словно гранаты, держал в высоко поднятых, обвитых трубками руках. Можно было только представить, каких это усилий ему стоило и как кололи вдетые в вены иглы.
– Амин? – увидев, не поверил своим глазам и терапевт.
Алексеев, выбежав из укрытия, первым делом вытащил иглы, довел больного до бара. Амин прислонился к стене, но тут же напрягся, прислушиваясь. Врачи тоже услышали детский плач: откуда-то из боковой комнаты шел, размазывая кулачками слезы, пятилетний сынишка Амина. Увидев отца, бросился к нему, обхватил за ноги. Амин прижал его голову к себе, и они вдвоем присели у стены. Это была настолько тягостная, разрывающая душу картина, что Кузнеченков, отвернувшись, сделал шаг из бара:
– Я не могу. Пойдем отсюда.
Знать бы им, что они – последние, кто видит Амина живым. Эх, пандшанба, день перед выходным…
Необходимое послесловие. Врачи перейдут в соседнее помещение – конференц-зал с высокими, широченными окнами с уже полностью выбитыми стеклами. Со двора сквозь стрельбу услышат русский мат и вздохнут с некоторым облегчением: значит, не душманы. Станут между окон, чтобы не задело случайной пулей.
Но только опасность подстерегала с другой стороны. Распахнется от удара ногой дверь, и в темноте запульсирует автоматная очередь. Кто стрелял, зачем – поди разберись в темноте. Но рухнет со стоном на пол полковник Кузнеченков, и пока Алексеев, уже не обращая внимания на стрельбу, донесет его большое, тяжелое тело до лестницы, врач будет уже мертв.
– Мертвых не берем, потом, – отмахнутся от него у входа во Дворец, где грузили на БТР раненых. До него не сразу дойдет, что сказал это на чисто русском языке солдат в афганской форме.
