Михаил Рогожин - Новые русские
— Спокойно. Я вхожу в тебя. Расслабься. Еще, еще. Сердце бьется медленно. Еще медленнее. Я владею им. Оно почти не пульсирует. Я владею им…
Степан ничего не понимает. В голове — легкая приятная пустота. Ему кажется, что сам он видит свое сердце на ладони Артемия. Оно большое, вялое, бесформенное, похожее на плохо надутый воздушный шарик. Он не замечает, как Артемий отшатывается от него и нервной походкой направляется к фонтану. Приходит в себя от застревающих в ушах слов понтифика:
— Завтра же в Институт Бакулева. Пусть проверят на компьютере. Будут уговаривать ложиться, не вздумай. Быстрее обычного на тот свет отправят. Ты меня слышишь?
— Слышу, — еле ворочая языком, отвечает Степан. Ему кажется, нет, он уже уверен, что на месте сердца в груди лежит тяжелый неудобный булыжник.
Понтифик выходит в другую комнату. Возвращается вместе с Катей. Подталкивает ее к Степану.
— Ваша дама в полном порядке. В ближайшее время дети больше не предвидятся. Я ее закодировал на всякий случай. — Обращается непосредственно к Кате: — Вам необходимо быть постоянно рядом с ним. Одного оставлять крайне опасно. В любой момент может случиться приступ.
— Спасибо, доктор, — улыбается ему Катя.
— Я не доктор, я жрец — понтифик Артемий.
В комнату входит Фрина.
— Проводи, агнец мой, этих милых господ. Неужели в приемной еще кто-то дожидается?
— Да.
Степан и Катя переглядываются. Артемий замечает их немой диалог. Поворачивается к ним спиной и приказывает Фрине:
— Зови.
Элеонора в таком состоянии, что проносится мимо Степана и Кати, не узнавая их, а скорее, просто не замечая.
Фрина поспешно закрывает дверь, оставляя ее наедине с понтификом.
Артемий обнимает нежданную ночную гостью. Она рыдает на его плече. Участливо гладит ее по голове, спрашивает:
— Опять приходил?
Она в ответ только вздрагивает.
Увлекает ее на белый кожаный диван. Усаживает. Сквозь рыдания слышит:
— Извини, Артем. Но куда мне деваться? Нинон дома не нашла. Он везде преследует меня… Недавно у Таисьи влез в ее портрет и оттуда принялся меня пугать. А сегодня перед сном… я уже собралась спать… не поверишь… ужас… ужас…
Артемий больше не гладит ее по голове. Его рука застыла над ней. Элеонора перестает всхлипывать. Достает из рукава платочек, вытирает слезы. Откашливается. Несколько раз глубоко вздыхает.
— Короче, я собиралась спать. Зашла в спальню Гликерии, бывшую, разумеется, посмотреться в большое напольное зеркало. Подхожу, смотрю в него и вижу не себя, а Василия!.. Мне сделалось дурно. Я наверняка упала бы, но его остановившийся взгляд заставил замереть. От страха зажмурила глаза. А когда их открыла, в зеркале было мое отражение и ничье другое. Словно сумасшедшая, я решила потрогать рукой собственное отражение. Но едва прикоснулась к поверхности зеркала, как моя рука, точно в воду, ушла в глубину зеркала по локоть. Там внутри кто-то цепко схватил за запястье и потянул к себе. Другой рукой мне удалось ухватиться за раму. Борьба продолжалась не больше минуты. Не знаю, почему, но, упираясь, мне удалось опрокинуть на бок тяжелое массивное зеркало на львиных лапах. Оно с грохотом повалилось на пол, задев перед этим широкий подоконник, и раскололось на множество осколков. После этого меня никто не тянул. Я вытащила из-под острых кусков стекла невредимую руку и выбежала из комнаты. В спальню побоялась входить. А в прихожей, там, где у меня зеркальная стена, снова увидела его. Не приближаясь, схватила шубу и выскочила на улицу. Пойми, он везде преследует меня…
— Правильно сделала, что пришла. Следовало раньше. Ласкарат торопится. Все активнее покушается на твое тело. Наступит момент, когда ему все же удастся влезть в твою оболочку, и тогда уже твоя бестелесная душа вынуждена будет скитаться по белу свету. Ее не призовет к себе Господь, потому что она останется без погребения. Бойся Лaскарата. Все, что я говорил о нем, — правда.
Элеонору тон Артемия успокаивает. Ей важно, что он верит ее фантастическому рассказу. И не высказывает никаких сомнений, как это делают, окружающие. Таисья вообще считает, что подобные галлюцинации вызваны ранним климаксом.
— Он является каждый день? — спрашивает Артемий.
— Нет. Хотя не знаю. После Таисьи, когда я потеряла сознание, Нинон меня увезла к себе. И я спокойно заснула. А до этого ночью дома я была… — Элеонора теряется. Ей неловко рассказывать о Степане, о морильщике тараканов. К тому же только сейчас до нее доходит, что в дверях она столкнулась с Катей и Степаном. Они здесь? Ночью? Но спросить — выдать себя. Поэтому она решает поведать только историю с морильщиком. Артемий слушает внимательно. Не перебивает. После того как Элеонора упоминает о биологическом образовании морильщика, он уже не сомневается, что речь идет о Максе. Но не подает вида. Элеонора клянется, что ночь провела в спальне, а странный человек в зале на канапе.
— Не обиделся?
— Нет. Не знаю. Во всяком случае уходил с хорошей улыбкой.
Артемий доволен — теперь ситуацию с Элеонорой и Ласкаратом он способен держать под контролем. Поскольку Василий попытается отомстить и ему, за то что проник в тайну существования этого монстра, то лучше всею не дать ему влезть в тело бывшей жены. Другие человеческие оболочки по каким-то неведомым причинам Ласкарата не устраивают.
— Слушай меня, агнец мой. ВОЛЕНС — НОЛЕНС, спрятаться тебе от него не удастся. Я не говорю о сегодняшней ночи. Здесь ты под покровительством моей ауры. Дома же постарайся ночевать в присутствии этого морильщика. Судя по всему, у него мощное положительное биополе, и Ласкарат не в силах пробить его.
Элеонора сердится:
— Ну допустим, попрошу его раз, другой. Бесконечно же это продолжаться не может!
— И не надо. Каждая попытка Василия завладеть твоим телом приводит к огромной потере его энергии. Он измотается окончательно и превратится в жалкое ничто.
После этого можешь расстаться с посланным тебе судьбой человеком. Я все сказал! ДИКСИ.
Элеонора утомлена их разговором и понимает дальнейшую его бессмысленность. Артем предложил то, до чего она могла бы додуматься и сама. Устало встает с дивана:
— Где я могу хоть чуть-чуть поспать?
Артемий молча ведет ее в комнату с мраморными лежанками. Она ложится. Понтифик кладет ладонь на ее лоб, и через несколько минут Элеонора засыпает безмятежным, глубоким сном.
Каждый хоть раз мечтает полетать над этим городом
— Каждый хоть раз мечтает полетать над этим городом… — тупо повторяет Аля, сидя на полу в коридоре. На ней — грязные, засаленные джинсы. Несмотря на зиму, кроссовки одеты на босу ногу. У Али — жестокий отходняк. Ее тошнит, мутит, выворачивает. Каждые пять-семь минут она на четвереньках ползает в туалет. Вера сидит на кухне. Курит, вставив сигарету в свой любимый белый мундштук. Она в панике. Никогда еще не видела Алю в таком состоянии. Не может понять, что с ней происходит. Аля отказывается говорить с Верой. Только когда та решила вызвать «скорую», Аля выхватила трубку из ее рук и закричала: «Не тронь меня! Это мое дело!» После чего сбросила телефон на пол. Вера ушла на кухню. А Аля отправилась блевать в туалет. Ее пепельно-зеленое лицо с огромными синяками под глазами, перепутанные, свалявшиеся волосы производят жуткое впечатление. Раздражает и дурацкая фраза, звучащая с вызовом и презрением: «Каждый хоть раз мечтает полетать над этим городом».
— Долеталась! Посмотри на себя! — не сдержавшись, кричит ей Вера. И снова повисает напряженное молчание. Разряжает ситуацию приход Макса. Но и он в крайне возбужденном состоянии. Наталкиваясь в коридоре на привалившуюся к стене дочку, он вспоминает, что должен был идти забирать ее из притона наркоманов, адрес которого лежит в кармане. Как он мог забыть?!
Выскользнув из машины Глотова, Макс не соображал, куда его несут ноги. Наталкивался на прохожих, чуть не угодил под троллейбус, пару раз упал в сугроб. Снег слепил ему глаза быстрыми колючими снежинками. Когда пришел в себя — оказалось, стоит на Тверской. Не возле дома Элеоноры. За Триумфальной площадью. В метре от него светилась витрина маленькой забегаловки — «Рюмочной». Он, не раздумывая, кинулся в ее спертое тепло. Там с двумя стаканами — в одном водка, в другом «фанта» — и бутербродом с ветчиной он уселся за круглый столик и попытался собраться с мыслями. Поверить рассказу Глотова о поведении Веры в Иванове значит признаться, что все двенадцать лет ею оплеваны и перечеркнуты. Он, отказавшись от собственной карьеры, делал все, чего требовала от него Вера, а в награду получил рога. К тому же, коль скоро она не постеснялась залезть в постель к его другу, можно быть уверенным, что это не первая постель, в которой она оказалась. Максу стало понятно, почему Вера зачастую отказывалась от интимных отношений. В эти периоды наверняка у нее был любовник, и, возможно, не один. Она эксплуатировала его любовь, принимала, как должное, его пахоту над диссертациями, а сама, смеясь над ним и презирая его, ложилась в постель с кем ни попадя. Ведь ежели объектом ее внимания стал такой набитый дурак и карьерист, как Глотов, то другие были еще хуже? И ради этой дряни он потерял лучшие годы своей жизни.
