Андрей Воронин - Спасатель. Серые волки
3
Возвращаясь из инспекторской поездки по исправительно-трудовым колониям Поволжья, Владимир Николаевич Винников испытывал смешанное чувство облегчения и тревоги. Непреодолимо высокие заборы, оплетенные поверху колючей проволокой, воняющее перегаром и сапожным кремом, неумело лебезящее лагерное начальство, непрерывные застолья, устраиваемые с целью залить московскому инспектору глаза и притупить его бдительность, грязноватые заморенные зэки с их слезливыми жалобами на чинимый вертухаями беспредел и просьбами направить их дело на пересмотр – все это опостылело ему хуже горькой редьки уже в первый день командировки. Командировка длилась полторы недели, по истечении которых он просто не мог не испытывать громадного облегчения.
Но и тревога присутствовала, становясь все сильнее по мере того, как поезд, неторопливо погромыхивая колесами по стыкам рельс, приближался к Москве. Там, в Москве, Владимира Николаевича ждала не только привычная, милая сердцу обстановка (милая вдвойне ввиду отсутствия укатившей на курорт супруги), не только горячая ванна, мягкая постель и коньяк предпочитаемого сорта, но и запертая в подвале загородного дома пленница, по совместительству известный столичный адвокат, бывшая жена блогера Липского и нынешняя любовница миллионера Бергера. Эти три имени – Марта Свирская, Андрей Липский и Витольд Бергер – в сочетании с заведомой противоправностью предпринятых по настоянию Беглова действий могли лишить сна кого угодно. Не то чтобы Владимир Николаевич так уж совсем и не спал ночи напролет, но, чтобы уснуть, ему теперь требовалась лошадиная доза снотворного, для верности запиваемая приличной порцией коньяка.
Путешествуя поездом, Владимир Николаевич обычно выкупал целое купе, чтобы всю дорогу не наслаждаться обществом мотающейся взад-вперед по стране перекатной голи. Так было и на этот раз; проснувшись в гордом одиночестве, он обнаружил, что до Москвы осталось всего ничего, посетил места общего пользования, оделся, собрал вещи и теперь, полностью готовый к встрече со столицей, сидел у окна, смотрел на проплывающие мимо подмосковные пейзажи и привычно прокручивал в уме уже набившие оскомину мысли.
Все полторы недели он ждал вестей из Москвы, а они все не приходили. Объяснений этому явлению виделось всего два: либо хитрый писака так и не объявился и ситуация по-прежнему балансировала в шатком равновесии, либо его уже похоронили, не потрудившись известить об этом Владимира Николаевича, – может быть, просто забыли, а может, решили сделать ему сюрприз. Чтоб они сквозь землю провалились со своими сюрпризами, старые отморозки! Тут ночей не спишь, а им все хиханьки…
Он сто раз порывался позвонить Беглову сам, но каждый раз передумывал: нужно было выдерживать характер, да и такие вещи, как ни крути, по телефону не обсуждаются даже намеками.
Вообще, вся эта история лишний раз укрепила его во мнении, что настало самое время распрощаться с друзьями детства и начать жизнь, что называется, с чистого листа. Негоже ему, заместителю генерального прокурора, как в лихой бесшабашной юности, пачкать руки об откровенный криминал. Он бы и не пачкал, если бы не Бегунок, неспособный до конца распрощаться со своими уголовными замашками, и не общее прошлое, которое год за годом все ширилось, обрастая новыми, не подлежащими огласке эпизодами и подробностями, пока не связало их намертво, как связывает сиамских близнецов общая, одна на двоих, кровеносная система. Сделай одному больно – вскрикнет другой; ткни одного ножиком, и оба благополучнейшим образом отправятся в мир иной.
Владимиру Николаевичу до смерти надоело таскать на себе целых двух уродов – участвовать в затеянных ими против его воли делах, прикрывать их старые тупые задницы от возмездия, которое в противном случае неминуемо постигло бы и его, встречаться с ними, выслушивать их идиотские шуточки и все время ждать, что однажды кто-то из них – или Бегунок со своей самоуверенной наглостью, или Кот с его непроходимой тупостью – совершит фатальную ошибку, которую ему уже не удастся исправить.
Да нет, в самом деле: на хрена волку жилетка – по кустам ее трепать?
Но тут, как и в случае с сиамскими близнецами, требовалась сложная хирургическая операция. Иногда случается так, что спасти обоих (не говоря уже о троих) не представляется возможным. Тогда надо принимать решение: либо оставить все как есть, либо пожертвовать одним, чтобы другой мог жить полноценной жизнью. В данном случае ради спасения одной жизни надлежало пожертвовать двумя, но на эту жертву Владимир Николаевич был готов пойти с превеликой радостью.
Ну ведь достали же! Да как достали-то – до печени, до самого что ни на есть нутра!
Владимир Николаевич снял и нервно протер носовым платком очки. Вдруг подумалось: а чего я, собственно, жду? В самом деле – чего? Пока Беглов разберется с Липским? Да я вас умоляю! Просто мараться неохота, а вообще, если заместитель генерального прокурора Российской Федерации займется этим вплотную, от Липского, где бы он ни прятался, в течение суток мокрого места не останется – сгниет либо в земле, либо на нарах, и еще неизвестно, какой из двух вариантов гуманнее.
«Итак, – спросил он себя, – чего же мы ждем?»
Ждать было нечего, теперь он понял это окончательно и бесповоротно. Наверное, нужно было просто уехать из Москвы, временно потерять контакт со стаей («Серые Волки»; господи, надо же было такое придумать!), чтобы в голове все утряслось, улеглось и встало на свои места.
Кое-какие связи в криминальном мире у него сохранились еще с тех пор, когда он работал обыкновенным следователем. Странно, казалось бы: прокурор и вдруг водит знакомство с уголовниками! А с другой стороны, и не странно вовсе, а, наоборот, естественно: как можно не знать людей, с которыми работаешь, судьбы которых вершишь? Троих закрыл, четвертого отпустил с миром – вот и готов твой вечный должник, благодарный тебе по гроб жизни.
Среди таких отпущенных встречались и настоящие профессионалы, истинные мастера своего дела. Одному из них где-то с месяц назад Владимир Николаевич сгоряча даже выдал аванс, попросив, правда, повременить с выполнением заказа до особого распоряжения. Киллер, что называется, стоял в паузе, и теперь, судя по всему, пришло время нажать на «Play». Поторопиться с этим следовало еще и потому, что киллеры, как правило, долго не живут и смерть, опять же как правило, настигает их в самое неожиданное время и в самых неожиданных местах.
«Ну что, – мысленно спросил у себя Владимир Николаевич, – поехали?» И, подумав минуту, так же мысленно ответил на свой вопрос: «Да, поехали. А чего, собственно, тянуть? Рано или поздно Беглов со своими затеями их угробит; это было ясно еще тогда, в конце восьмидесятых, и жизнь его, увы, ничему не научила: как был копеечным гопником, так гопником и остался. А Макаров – просто энергичный, крикливый дурак, что при определенных условиях может сделать его намного более опасным, чем самый умный, хитрый и могущественный враг».
За окном проплывали, розовея в лучах утреннего солнца, похожие при таком освещении на горячо любимую Владимиром Николаевичем пастилу гигантские пластины окраинных микрорайонов. Железное лязганье под днищем вагона прекратилось, теперь поезд шел мягко, почти беззвучно, словно не катился по рельсам, а легко, без трения, скользил по ним к перрону Казанского вокзала. Даже не глядя в окно, по одному этому звуку было несложно догадаться, что состав пересек административную границу Москвы – государства в государстве, оазиса благоденствия в пустыне нищеты и повального пьянства, гигантской опухоли, которая стремительно разрасталась, высасывая жизненные соки из огромной страны.
Тут же подумалось, что ему, высокопоставленному чиновнику, государственному человеку, не пристало даже мысленно баловаться такими сравнениями. Но из песни слова не выкинешь; да-да, вот именно из песни. Вспомнилось вдруг, как в начале мая, играя вечерком на диване пультом от телевизора, он случайно наткнулся на интервью очень известной поэтессы-песенницы. Так вот, у этой почтенной дамы хватило ума на всю страну признаться, что, написав в течение года тексты всего-то к парочке песен, она имеет с этого необременительного дела триста тысяч долларов и может многое себе позволить – больше, по крайности, чем могла раньше. И это, по ее мнению, служит верным признаком повсеместного повышения уровня жизни простых россиян – таких, например, как она.
Ну, не дура?
Интересно, подумал он, как прозвучало это признание для какой-нибудь провинциальной учительницы, ткачихи или дворничихи, которая не знает, кому упасть в ноги, кого зарезать, чтобы раздобыть несчастные двадцать тысяч на экстренную операцию смертельно больному ребенку?
«А поделом, – привычно опуская на разъедаемые стыдом глаза непробиваемое забрало цинизма, мысленно обратился он к воображаемой мамаше. – Не ходи в дворничихи, и в учительницы не ходи – ходи в поэтессы-песенницы!»
