Олег Алякринский - Гастролер
На меня покушались и раньше. Как было, например, в пору начатой мною в пятидесятые годы войны с беспредельщиками. Так, в конце пятьдесят пятого, ко мне заслали «торпеду» — недавно освободившегося мелкого карманника, который вдрызг проигрался в очко на зоне. По выходе на волю, за расплату, он должен был выполнить поставленное перед ним задание: пойти на мокрое дело, убить, пускай даже ценой своей жалкой жизни, некоего Медведя, то есть меня, иначе ему все равно ничего бы не светило: кроме страшных унижений и мучительной смерти с позором, его в этой жизни уже ничего не ждало.
Так вот, я со своим подельником Маратом подъезжал на недавно купленной новенькой «Победе» к дому на Сретенке, где снимал хорошую трехкомнатную квартиру. Вдруг нам наперерез из подворотни выбежал человечек и со страшным криком: «Вот те, бля, подарочек от наших!», — вырвав зубами чеку из гранаты-«лимонки», бросил ее прямо в лобовое стекло. Только не знал малый, что у моей «Победы» стояли толстые пуленепробиваемые лобовые стекла, да и сама эта грузная, мощная машина была изготовлена по правительственному заказу из прочного усиленного железа! Граната отскочила от стекла, как теннисный шарик, и оказалась прямо в ногах у этого незадачливого малого. После взрыва тело бедолаги оказалось нашпиговано мелкими рваными осколками, как курица чесноком. А машина была лишь слегка помята с правой стороны.
— Тоже мне Александр Матросов, — сплюнул Марат через форточку, не моргнув глазом.
Я промолчал. Через месяц на ту зону на Верхней Каме, откуда вышел «торпеда»-убийца, прибыл новый этап. А еще через два эту зону раскачали, и во время общей бузы порезали целую бригаду беспредельщиков, не желавших подчиниться воровской воле и задумавших уничтожить одного за другим десятка два законников.
Но то было дело давнее. Последние годы вот так запросто подкатиться на улице к авторитетному человеку, и тем более к смотрящему по Москве, было делом неслыханным, к тоиу же в последние годы я практически совсем перестал появляться на людях. А вся территория вокруг дома в парке Кусково, огражденная высоким двойным забором, тщательно охранялась и фактически превратилась в неприступную крепость. И видимо, тогда мои недруги решили достать меня не в логове, а на людях, не побоявшись устроить мочилово в самом людном месте во Дворце спорта, который кишмя кишел ментами и переодетыми гэбэшными операми…
Конечно, прямых доказательств того, кто именно меня заказал, я не имел, но спустя месяца полтора после едва не ставшего фатальным для меня инцидента до меня докатился слух, что прошлой зимой в Сочи пиковые оказывается, собирали тайный сход, куда позвали и нэпманов во главе с Дядей Васей. И вроде как порешили круто разобраться с несговорчивым московским смотрящим.
«Там, где собирается больше трех, — даже самых тайных замыслов не утаить». Как опытный медвежатник, я хорошо знал цену воровским тайнам. Важные новости по уркам от Мурманска до Владивостока бегут быстрее телеграфа. А я ощущал себя правым в споре со своими противниками и считал, что придет время — и мой взгляд на воровскую идею все же возьмет верх и показная «воровская демократия», когда все решения принимаются или отменяются только на большом сходняке, где собирается до сотни воров, если и не отомрет, то будет лишь совещательной, а вся полнота реальной власти перейдет к узкому кругу самых авторитетных, самых деятельных и самых сильных лидеров, можно сказать, воровскому «политбюро», возглавляемому самым авторитетным и самым сильным лидером — смотрящим по России.
Но терпеливо сидеть и ждать естественного развития событий я не желал, да и не мог. Старуха с косой все настойчивее стучалась ко мне в ворота, а я еще полагал, что свое не отжил на этом свете и всего пока не успел сделать, что отпущено судьбой. Так что и отворять безносой свои двери пока не имел намерения.
— Не хотите мира, будет вам война! — так решил я, сидя в своем кабинете-бункере в подвальном этаже кусковского особняка. Передо мной лежала газета. Я только что прочитал в «Правде» большую статью об аресте в Краснодаре банды воров, орудовавших на местной табачной фабрике «Кубаньтабак». И хотя в статье никто из арестованных поименно назван не был, я знал, что погорели мои люди. И еще знал, что наводку ментам на бухгалтерию «Кубаньтабака» дал не кто иной, как Заур Кизлярский, давно уже приглядывавшийся к этому лакомому куску.
Я нажал на кнопочку звонка, еле заметную на полированной столешнице. В дверь через несколько секунд заглянул молодой чернявый парень и вопросительно посмотрел на меня.
— Заходи, заходи, Алек! Садись, поговорить нам надо! И серьезно поговорить. Может, от этого нашего с тобой разговора будет многое зависеть. Так что садись и слушай! Речь пойдет о Зауре Кизлярском. Я тут поговорил кое с кем — люди говорят, стрелка в Лужники послал Заур, хотя, конечно, прямых улик нет. Но и это не все. На прошлой неделе к нему в Махачкалу послали курьера. Я предлагал дагестанским договориться и свою долю в общак наш отстегивать… Но ответа от Заура я так и не получил, потому что моего курьера нашли утопленным в Каспийском море, километрах в пяти от города. Словом, пришла пора с Зауром разобраться по-серьезному…
Долговязый Алек у меня появился совсем недавно. Еще до покушения во время хоккейного матча Захар Роща замолвил передо мной словечко за своего крестника, смышленого паренька лет двадцати трех, с которым скорешился на воле в Астрахани и который пару лет назад влип в нехорошую историю и попал на пермскую зону. Этот паренек, отличавшийся строптивым характером, мог запросто сгинуть: докатиться «до балки» или провести на зоне всю свою молодость и годы золотые и выйти на волю беззубым и болезненным, озлобившимся сорокалетним мужиком, с букетом болезней и немощностью дряхлого старика. Ведь зона ломает многих, а особенно вот таких — упрямых и негнущихся. Воры и мужики живут на зонах по своим законам, они могут ухитриться если и не прогнуться, то уж по крайней мере обмануть администрацию или уйти от ответа. Единственно, от чего воры никогда не уходили, так это от собственного понятия чести. А у таких молодых, как Алек, это понятие стояло выше всего, хотя он и не был вором: сидел-то по 126-й, часть вторая — за хулиганку.
Нa больших зонах залетевшими по хулиганке был в основном молодняк, даже не нюхавший «малолетки». Многие становились «бойцами» или «быками»; кто-то шел в «пристяж»; кто-то шестерил, но большинство верно держались воровских понятий и чтили воровской закон. Одним из таких, по уверениям Захара, и был Алек. И его надо было вытащить с той проклятой зоны, чтобы не пропал парень по подлянке вертухаев или по злобе подлого барина.
Послушавшись совета старого друга, в общем, решил я помочь пареньку, взять его к себе, приручить, сделать из него бойца и личного охранника. Поэтому в ИТУ, где сидел Алек и ходил на правах «положенца», то есть считался приближенным к ворам, сначала заслали нескольких «гусей», груженных по малой, чтобы те проследили за Алеком и в случае чего помогли свалить от хозяина.
Через полгода прилетела ко мне в Кусковский парк малявка от одного из «гусей», где сообщалось, что да, мол, Алек парень и впрямь стоящий, крепкий и честный. Это и стало решающим для меня доводом.
Чтобы помочь Алеку уйти с зоны, было решено, что лучше всего это сделать с больнички. На той пермской зоне не было лагерного лазарета и тяжелобольных отправляли в районную тюремную больницу. Алек, правда, ничем не болел, отличаясь от рождения отменным здоровьем, но это дело было поправимым: для того и существуют различные «рецепты», которые разрабатывались русскими острожниками столетиями — еще со времен царской каторги. И по моему поручению послали на зону профессионального «хирущд», чтобы слепить Алеку подходящую мостырку или, того проще, помочь с симуляцией болезни.
…Подговоренного к побегу Алека «хирург» посадил перед собой, разложив на табурете, накрытом стерильным носовым платком, шприц с длинной тонкой иглой, пузырек с зеленовато-мутной жидкостью, столовую мельхиоровую ложку и жестянку, в которой лежала круглая таблетка сухого спирта.
— Значит, так! Слушай сюда, сейчас мы тебе сделаем множественный перелом… Не бзди! Это не в натуре, но все будет выглядеть даже лучше, чем при настоящем переломе: рука искривится, опухнет, посинеет, ну и все такое. — И с этими словами он поджег спирт и начал нагревать в ложке мутную жидкость.
— Что там? — только и спросил Алек.
— Керосин, — глухо ответил мастер. Потом принялся ощупывать левую руку Алека и, найдя нужное ему место, стерилизовал кожу куском материи, смоченным водкой. — Ну, с богом! — выдохнул «хирург» и одним точным ударом сделал Алеку в руку повыше локтя укол из шприца, предварительно начиненного горячим керосином.
— Ну вот! Все в ажуре? — поинтересовался после операции «хирург» и добавил: — Запомни: дней пять будет болеть, жечь — хоть вой! Ты и вой… А завтра перелом тебе обеспечен.
