Кома - Сергей Владимирович Анисимов
Николаю внезапно пришло в голову, что слова Якова о том, что за ними, якобы, гналась какая-то бармалейская машина, он не может подтвердить вообще ничем. Что он никого не заметил – это одно, у этого действительно были объективные причины: слишком уж он пытался остаться незамеченным самому. Но почему вообще за ним могла ехать какая-то там машина, если он добирался до «Стерегущего» на метро? Ладно, если его засекли на «Петроградской» и не сумели догнать в толпе, чтобы сунуть в спину ножиком. Бежал он быстро. Но откуда бармалеям было знать, что выйдет он на «Горьковской»? Что, Яков соврал, как, наверное, значительная часть тех людей, с кем он сейчас общается? Значит, видел в этом какой-то глубокий смысл, – напугать, чтобы отстал. Или машина всё-таки была, и тогда это признак того, что его разговор с Яковом всё же прослушали, и оперативно отреагировали…
Голова у Николая шла кругом. Что выбрать, он не знал, что делать – тоже. Если Яков врёт – тогда бумажка бесполезна совсем. Если нет – то на работу действительно лучше не возвращаться. И домой тоже. Черт, ну что за гнусная, дурацкая жизнь! Ну почему нормальный, не страшный на рожу, не больной, обычный парень не может жить как живут люди вокруг него? Почему он уже второй раз в жизни вляпывается в дерьмо такой чудовищной глубины, что хватает с головой?
Он перешёл проспект и остановился, прижавшись спиной к стеклянной будочке троллейбусной остановки. Сзади был приземистый домик уже погасившего все огни туберкулёзного диспансера, слева – Ушаковский мост, гудящий машинами. Николаю хотелось проплыть под этим мостом на байдарке, как он любил делать лет 10 назад, когда проблем в жизни не было почти никаких. Но кто его сейчас пустит в байдарку… Извини, товарищ, надо заниматься делом.
Повернувшись спиной к яркой галогеновой лампе уличного фонаря, он прочитал первую строчку документа ещё раз. «Гайдук Анатолий Аркадьевич». Студенток по фамилии «Гайдук» он не припоминал, но на один только лечебный факультет их «Универа» каждый год поступает по 500 человек. К выпуску это число сокращается обычно до 300, но лет нужно учиться шесть, это уже больше двух тысяч человек. Плюс есть ещё стоматологический факультет и спортивная медицина. Если Гайдук-папа спортсмен такого серьёзного уровня (пусть и бывший), – его дочка вполне может учиться там. В любом случае, её можно попытаться найти: это действительно хороший подход. Навешать лапши на уши дочке. Познакомиться с папой. Сказать ему, что-нибудь умное…
Николай осмотрел обложку папки (просто сложенную вдвое жёлто-бежевую картонку) с двух сторон, и убедившись, что на ней ничего нигде не написано, смял её и кинул в урну. Бумагу он сложил раза в четыре и запихал в карман джинсов. К остановке подъехал троллейбус, и Николай проводил его задумчивым взглядом. Ехать ему было особо некуда.
– Мама, привет, это снова я, – сказал он через минуту в телефонную трубку. – Я опять не приду сегодня.
Родители волновались. Они действительно неплохо его чувствовали – на то они и родители. Только дожив до 25 лет, Николай начал осознавать, – каких мук это стоит – вырастить ребёнка. От этого – всё остальное, от желания знать, куда он пошёл тёмной ночью, до неприятных и плохо им переживаемых вопросов в стиле «А у тебя точно ничего не случилось?».
– Да нет, всё нормально, – соврал он в трубку. Это оказалось даже несложно. – Просто всякие разные дела. Мне, кстати говоря, снова дежурить через пару дней, так что – снова…
Ох, вряд ли родители ему поверят в то, что всё у него в порядке. Дома за последнюю неделю Николай был один раз, – буквально половину вечера. Засосов мама на нём не обнаружила, духами от него тоже не пахло, а наоборот, – пахло натуральным козлом. Хорошо ещё, что она не заметила чёрных пятен засохшей крови на ткани джинсов и не нащупала, обнимая его, порез на боку – иначе бы он уже ехал на поезде в Самару, отсиживаться у родственников. Интернатуре пришёл бы конец, но совершенно ясно, что родителям на это было бы плевать… И осуждать их за это – тоже рука не поднимется.
– Ну вот, – сказал Николай сам себе. – Ну вот и поехали.
Он отвалился от стеклянной стенки и неторопливо побрёл в сторону улицы Профессора Попова, где стоял родительский дом. За последующие полчаса, отдыхая, без лишних мыслей в голове, он прошёл по Каменноостровскому проспекту до Австрийской площади, которую помнил ещё «Безымянной». Там Николай с сомнением поглядел на сияющую вывеску «Феникс», установленную над флагом почти спартаковской расцветки. Тот самый магазин, богатеющий на любителях понырять. Тупо поглядев, задрав голову, в витрину, он посидел ещё минут десять на скамейке в расположенном рядом сквере. Николай просто убивал время, раздумывая о том, как заставить в жизни не виданную им девочку познакомить его с папой. Наверняка вокруг неё много таких умных ходит, но никакого сложного плана выдумывать он так и не стал – жизнь покажет.
Было ещё не очень поздно, когда он дошёл обратно до территории городка медицинского университета самым кружным путём, который только мог придумать – в обход бывших казарм гренадёрского полка, и потом мимо обеих хирургий. Никто его не ловил, не подстерегал в кустах с ножиком. То ли утомились точно так же, как и он сам, то ли он вообще всё выдумал, и на самом деле никому, кроме любителей вывернуть карманы у лоха, он не был нужен с самого начала. А больные, – ну так что больные… Больные сами по себе.
Горе, охватившее Николая при известии о смерти Екатерины Январь так его и не отпустило. Он сомневался, отпустит ли оно его вообще когда-нибудь. Ему очень хотелось верить, что старую женщину убил всё же не он, не задержавшийся с ней лишние полчаса, что её убила болезнь. Если бы он в тот вечер не взял хотя бы одного из двух клиентов – то успел бы проверить Январь ещё один раз, и, может быть, сумел бы уловить какую-то деталь на несколько часов раньше Саши Бреслау. Тогда, наверное, было бы не поздно. Да, он пропустил бы назначенную дедом встречу, тот обиделся бы, – но это можно было бы пережить. Екатерина Егоровна его ошибку не пережила.
Вместо своего
