Михаил Нестеров - Директива – уничтожить
Идеолог Фомин пообещал им лучшую площадку в Москве и временно спустил рейверов в подвал.
А Рябов сделал вывод, что Антон, находясь в такой компании, не должен выделяться среди друзей. Закрыв глаза, он попытался представить себе Никишина. Одежда могла быть любой, но что-то наверняка изменилось в лице, прическе. У него короткие волосы. Что можно изменить? Естественно, покрасить их, проредить ножницами, как сейчас это модно (термины «филировка» и «мелирование» подполковнику были незнакомы). Если с Антоном проделали подобные манипуляции, это в какой-то степени объясняет, почему его не могли до сих пор опознать – ни в Самаре, ни в самой Москве. Теперь следовало уточнить оперативные данные по Никишину, добавив, что у того могут быть осветленные волосы. Как у парня по фамилии Ващенко.
* * *Вчера, когда Иванов слушал Дробова и думал о конце эры разговоров, он даже не подозревал, что с генералом за последние сутки произошли значительные перемены. Дробов сам находился приблизительно в таком же состоянии, что и Иванов: шел прямой дорогой и вдруг оказался на распутье. Мысленно генерал продолжал идти прямо, но вот совсем недавно он возвратился назад и внимательно вгляделся в развилку. Оказывается, там были указатели. И Григорий с удивлением увидел то, чего не сумел заметить раньше. Это был трудный путь, но он быстрее приводил к цели. Дорогу сию можно было назвать именем Светланы Рогожиной.
Когда Дробов понял это, он испугался, пожалуй, не меньше Иванова. Испуг прошел тогда, когда генерал остудил свою горячую голову, напомнив себе о своей миссии, связанной с союзом из новых, обновленных людей Германии, Англии, Франции, России… Как советовал Клаус Шпеер, так и вышло: Дробов создал свою партию и влился в процесс обновления, хотя согласился сотрудничать добровольно-принудительно, ибо первые деньги он получил именно от Шпеера, от НДП Германии. Это уже потом он свел несколько российских фирм с немецкими предпринимателями и начал зарабатывать неплохие деньги на выгодных контрактах. К тому же в «Красных массах» существовала практика взносов. Она была чрезвычайно жесткой, однако парадоксальным образом скромной: хочешь – плати. Платили все; иногда пожертвования приходили из глухих районов. Одним словом, всех манила свобода.
«А свобода – это риск. И каждый настолько свободен, насколько он готов рисковать». Дробов всегда готов был рискнуть, и даже собственной головой.
Но есть ли свобода, за которую можно положить голову? Дробов, как всегда, ответил себе с мрачной улыбкой: «Да не одну».
Перед глазами снова стояла Светлана Рогожина. Вернее… Дробов поежился… Ее голова.
Светлана облегчит ему задачу, ускорит, а потом как бы стабилизирует процесс; она появилась в его жизни своевременно. Годы работы, цель, невероятные усилия он никогда не променяет на одну ночь с женщиной. Пусть даже с той, что вызывает у него такой трепет. Это был порыв, в который генерал поверил и хотел бы пребывать в подобном состоянии еще очень долго; вместе с тем он, конечно же, проявил слабость. Однако он сильный человек и даже не будет вытравливать ее из себя или что-то в этом роде – он выплюнет ее. Во всяком случае, постарается.
Еще одна жертва?
Нет, пока еще только новая жертва, их на счету генерала не так уж и много. Из жесткого теоретика он переходит в практика, и было бы непростительно потерять хоть толику твердости. Он не должен отступать от намеченного плана ни на йоту.
Очень не хотелось бы, тем не менее говорить со Светланой придется самому. Небольшая роль, ее нужно сыграть так, чтобы она ни о чем не догадалась.
Теперь только вперед.
У Дробова закончился табак, он полез в стол, чтобы вскрыть коробку с «Золотым руном», и, как назло, встретился глазами с самим собой: в ящике лежала газета с интервью Светланы Рогожиной с лидером «Красных масс». Прямо под фотографией шли строки: «Он (Сталин) не убивал друзей, он приносил их в жертву идее, он был близок к ней, но его подвела, или, точнее, сгубила мягкость».
Именно так.
С грохотом закрыв ящик, генерал резко встал из-за стола. Никакой мягкости или слабости, вычеркнуть из жизни всех, кто так или иначе переворачивает его мир, лицемерными чувствами и словами отдаляя от осуществления своей идеи.
На этот раз Дробов сам зашел в кабинет Иванова. Незадолго до этого у него состоялся разговор с начальником личной охраны Феликсом Москвиным.
– Она звонила куда-нибудь?
– Да, домой и в офис «Проспекта Независимости».
– В разговорах не промелькнуло, где она находится?
– Нет. Матери она сказала, что провела ночь с другом.
– Хорошо. Сейчас я позвоню ей, и после моего звонка отключите телефон. Проследите, чтобы она никуда не выходила.
Иванов, который после вчерашнего небольшого шока в кабинете Дробова не обнаружил у себя веревки, табуретки и мыла, смотрел на шефа как обычно, отбросив все ненужные переживания. Генерал коротко доложил:
– Вчера я ужинал в ресторане.
Иванов кивнул:
– Я знаю.
– Со мной была женщина. На нас вряд ли кто обратил внимание, а вот официант запомнил ее хорошо. Он может опознать ее.
– Опознать?
Дробов продолжил:
– Где у тебя Алла Мещерякова?
– Наверное, в конференц-зале.
– У меня есть работа для нее и Кости Сурова. Пришли их ко мне. Потом зайдешь сам.
– Что-то изменилось в планах?
– В лучшую сторону.
– Так что насчет официанта?
– Он не должен опознать Светлану Рогожину. Это очень серьезно.
– Понял.
– Его зовут Стасом, фамилия, по-моему, Бальзак. Или что-то созвучное.
– Ты ужинал на Большой Черемушкинской?
– Там. Я пришлю к тебе начальника охраны, он в курсе всех дел.
28
Раввин Марьино-Рощинской синагоги прошел в свой кабинет, скинул пиджак и шляпу, вместо которой тут же надел ермолку. Хрустнув пальцами, он, как бухгалтер из старых фильмов, натянул видавшие виды нарукавники и уткнулся в первый лист огромной кипы бумаг на столе. Несколько минут он бегло рассматривал его, после чего встал из-за стола и включил кофейник. Растворимый кофе, который он выпил утром дома, «не дошел» до него, и раввин чувствовал себя немного вялым. Открыв пачку молотого кофе, он насыпал на решетку кофейника четыре ложки и стал дожидаться, прохаживаясь по кабинету. Его глаза навыкате, большой нос, отвислая нижняя губа и лысина, которую сейчас прикрывала ермолка, отчетливо давали представление о внешности настоящих евреев, без примеси чужой крови. Да еще угри на жирном лбу. Раввин не был неряшливым человеком, но с непостижимым упорством каждое утро давил на лбу угри, прижигая их крепким дешевым одеколоном. Сегодня целая пара вылезла на носу, отчего тот стал еще больше. Настроение у раввина было не очень.
Дождавшись, пока сварился кофе, он налил себе большую чашку и поставил на стол остудиться. Зазвонил телефон, из приемной доложили, что к нему посетители, молодая пара. Посмотрев на горячий еще кофе в чашке, он сказал, что примет их через… семь минут.
Молодой парой оказались русские, которые хотели принять иудаизм. Подобные просьбы были неновы для раввина, и он, допивая остывший кофе, почти автоматически начал разговор.
– Для начала я хотел бы узнать у вас, что вы знаете о своей религии. Потом, если меня удовлетворят ваши ответы, я спрошу вас о том, почему вы хотите поменять веру.
Начала девушка. Немного смущаясь и краснея, она старалась смотреть раввину в глаза.
– Ну, православие, оно вышло из иудаизма.
– Вышло?
– Ну да. Вернее, не вышло, а вобрало в себя идеи предшествующих религий.
– С этим еще можно согласиться. А что вас не устраивает в вашей религии?
– Знаете, как ни странно, это общая атмосфера. Не библейские тексты, которые, по сути, одинаковы, а именно атмосфера. Порой меня просто непреодолимо тянет в церковь, но как только я представлю запах ладана и свечей, пугающие наряды священников и мрачные одежды стариков и старух, тяжелый запах, который исходит от них, – поверьте, желание пойти в церковь пропадает. Да еще сами священники с лоснящимися физиономиями, сытыми и… похотливыми глазами. Они выглядят отталкивающе.
Девушка замолчала. Раввин снял свои массивные очки и потер нос. После довольно продолжительной паузы он спросил:
– Что-нибудь еще вы можете сказать?
– Да, – встрепенулась девушка. – Могу. Это некая продажность. Я имею в виду торговые точки при церквях, ларьки, где торгуют водкой, вином, сигаретами. Это еще более противно, чем сытые глаза священников. И еще нищие. Из них девяносто девять процентов абсолютно здоровые люди, вполне обеспеченные, если не сказать большего. А вместе с ларьками их количество резко возросло. Теперь в церквях и на подходах к ним можно нередко увидеть откровенно пьяных.
Раввин выслушал ее очень внимательно.
– А почему вы не выбрали, к примеру, католицизм? Он, в общем-то, как мне кажется, ближе вам.
– Не знаю, может быть. – Она снова замолчала.
