Борис Майнаев - Тигр в стоге сена
– А время?
– Но нового честнягу они будут вынуждены, хотя бы частично, но ввести в курс дел. Тут мы то же можем кое-что получить. А если посадим умного аналитика, то он сможет расшифровать их секреты, даже по тем крохам, как вы говорите, строго засекреченной информации. – прошептал Чабанов, почти вплотную склонившись к Приходько.
– Хорошо, – кивнул головой тот, – завтра я доложу вам свои предложения, но у меня есть и другая информация.
Станислав Николаевич задумчиво посмотрел вдаль. Легкая улыбка проползла по его тонким губам:
– Похоже, среди части руководства страны, опирающейся на войска и службу безопасности, созрел заговор с целью сохранения Союза СССР.
Леонид Федорович, уже севший рядом со своим собеседником, был вынужден почти прижаться к нему – так тихо звучал его голос.
– Они хотят ввести военное положение в стране и осторожно перевешать особо ретивых демократов.
– А что наш главный перестройщик?
– Он в курсе дел, но, как всегда колеблется – головой кивает, но «да» вслух не говорит. Ему хочется и добрым быть, и государство с должностью не потерять.
– Это серьезно?
– Да.
Чабанов встал:
– Пройдемся немного.
Они шли по Тверскому среди гуляющих людей и никто не догадывался, о чем думает Чабанов. А он лихорадочно прокручивал в голове варианты и не мог прийди к окончательному выводу, что ему сегодня выгоднее – капитализм или социализм. По большому счету сейчас ему было глубоко наплевать и на, и на другое – его собственное государство было уже создано и не только защищало и его, и себя, но и могло существовать в другом измерении. Сейчас перед ним встал другой вопрос. Он думал о родине, о своей многострадальной России. Дать возможность вернуть ее народ назад, это обречь его на новые муки. Ведь, чтобы снова сделать эту страну покорной, надо будет расстрелять тысячи и тысячи человек, построить новые концлагеря, перекроить сознание молодежи и вывернуть из их голов то, что уже вложено пятью годами перестройки и демократии. К доброте даже такого – полуоткрытого общества, привыкнуть просто, вернуться назад в тюрьму, которой все семьдесят лет была Советская Россия, трудно. Чабанов вдруг разозлился. Горбачеву, сидящему на троне так высоко, что ему даже не видно происходящее внизу, просто: захотел – и повел людей к горизонту мечты, расхотел – и бросил на полпути, отдав в руки палачей и подонков. Сам-то, небось, и деньги про запас заложил и самолет приготовил, да и друзья на Западе не оставят в беде. Войска, конечно, не пошлют, но обменять на пару вагонов золота или торговый договор смогут. А что он сделал, что он сделал для народа?! Сломал железный занавес, распахнул ворота в Европу, а порушенная, соженнная, изнасилованная советской властью душа русского народа, о ней он думал?
Прекрасное – культура, история, искусство – служит опорой души народа. Сломав его, разбив, разметав, Ленин и его последователи разрушили фундамент государства, его устои, заставляющие людей биться и отдавать за родину жизнь. На изгаженном, вытоптанном месте не вырастет любви к своему народу, своему прошлому, воинского мужества и гражданской доблести. Забыв о своем славном прошлом, народ обращается в толпу оборванцев, жаждущих лишь набить брюхо! Это он, теряя накопленное веками богатство души, уже почти превратил свою страну в огромную свалку мерзости и запустения. Это он из культурного и высокообразованного русского народа почти переродился в полууголовный сброд, который даже народные песни поет на лагерный лад. А сейчас, этот уголовный фольклор, подменивший культуру великого народа, активно пытаются разбавить западной массовой культуры, рассчитанной на простых пожирателей, плодящуюся амебу, в которую пытаются превратить русский народ всякие партийные лидеры.
Но с другой стороны, если народ уже сознает себя народом, то черные раны на его прекрасной земле укрепляют его ненависть и ярость в боях с захватчиками. Лицезрение поругания укрепляет душу народа только в том случае, если народ, сотворивший красоту своей земли, накопивший прекрасное, понимает, чего он лишился! Если понимает! Как это ни горько сознавать, но сама история не дала бывшему советскому народу времени на то, чтобы понять что же он есть, ощутить себя носителем вековых традиций. И если сейчас бросить его в новый концлагерь, то он уже никогда не поднимется с колен и может раствориться среди других народов планеты, как это произошло с вавилонянами, египтянами, ассирийцами.
Евреев сохранила в веках всеобщая ненависть. Они не могли слиться с теми, кто из столетия в столетие боялся и ненавидил их. Не могли, хотя бы, из гордости, из уважения к самим себе. Евреи, презиравшие своих гонителей, никак не могли опуститься до того, чтобы слиться с ними. Они брали язык, носили одежду народа, рядом с которым жили, но никогда не меняли свою душу на жизнь. Страдающая и помнящая свою историю, свою культуру душа еврейского народа помогла ему выжить. А кто и что поможет русским, кто даст им возможность возвыситься до высот, с которых их сбросил интернациональный и безродный сброд, захвативший власть в семнадцатом году?!
Чабанов остановился и, скрипнув зубами, повернулся к Приходько.
– Мы не можем позволить этим полубандитам, полугенералам загнать Русь обратно в удмуртские болота. Надо показать этому бесхребетному президенту, что о его хитрости знает мир. Кроме того, сейчас мы можем поставить на господина-товарища Ельцина. Он из ненависти к бывшему своему лидеру и желания властвовать – перевернет горы. У вас есть связи и выходы на Клинтона или Тетчер?
– Да, – глаза Станислава Николаевича заледенели и превратились в два пушечных жерла.
– Надо немедленно передать им всю имеющуюся у вас информацию. Только так мы сможем сохранить это движение. Мне очень хочется думать, что страна идет вперед, но даже, если это не совсем так, то возврат назад, убьет душу русского народа, окончательно подорвав в нем веру в свои силы.
Приходько молчал. Сегодня на рассвете его разбудил один из осведомителей, работавший высокопоставленным чиновником в министерстве иностранных дел и рассказал о том, что задумано создание Госкомитета по Чрезвычайному Положению. После этого Станислав Николаевич извелся. Впервые он не знал, что делать. Возврат к Союзу мог быть и его возвратом к прежней должности во внешней разведке, возвратом к мечте о генеральских лампасах и высокому положению в огромном государстве. Но с другой стороны он понимал, что в нынешней обстановке это чревато отступлением назад и, может быть, до самого тридцать седьмого года. В этом случае никто не мог гарантировать ему не только возвращение полковничьих погон, но и нормальной жизни. Он помнил с каким выражением ужаса и омерзения на лице говорил о репрессиях тридцатых годов его отец, чудом переживший их в крохотной деревеньке за Уралом. Все нынешнее утро Приходько провел в разговорах, телефонных звонках, ведя полунамеком беседы со своими бывшими сослуживцами, знакомыми чиновниками из ЦК и правительства, пытаясь выяснить их отношение к грядущенму перевороту, чтобы самому прийти к окончательному решению, но все они сами не знали к какому берегу пристать. И вот сейчас, после трех минут раздумий, Чабанов предлагает ему сделать ставку на Ельцина и дальнейший развал страны.
Дело в том, что Станислав Николаевич не верил, что, начав распадаться, Союз не вовлечет в это движение и внутренние части России. Он знал, что громогласное заявление Ельцина о том, что каждый теперь может взять столько свободы, сколько захочет, пробудило мечты о «Шапке Мономаха» десятков и сотен людей, едва вкусивших от пирога власти. Пример трех президентов, прославившихся после Беловежского договора, не мог не быть заразительным.Тем более, что в России всегда хватало авантюристов и прожектеров, уверенных, что на уровне отдельно взятого района, города или села можно построить сытое благополучие хотя бы для себя и своей родни. Приходько был уверен, что амбиции и неуемное желание править и богатеть – могут разорвать страну и ввергнуть ее в гражданскую войну. И сейчас ему надо было в несколько секунд решить: что для него страшнее – вчерашняя диктатура или завтрашняя кровопролитная бойня на пороге собственного дома.
Под ногой Чабанова хрустнула сухая ветка. Станислав Николаевич повернулся к спутнику.
– Если года два-три мы продержимся без гражданской войны, – как-то отстраненно проговорил Леонид Федорович, – то сможем поднять страну. Русскому мужику дать бы почувствовать в себе хозяина, дать ему время уверовать в необратимость движения к собственному делу, собственному дому.
– Хорошо, – Приходько склонил голову, – в ближайший час эта информация будет в госдепе Штатов и секретариате Тетчер.
Бывший разведчик в очередной раз удивился тому, что о будущем государства думает человек, создавший мощную преступную организацию. Он хмыкнул себе под нос: «Может быть, в этом и скрыта тайна русской души, что о народе заботится советский Робин Гуд, а не те, кому это положено делать.»
