Эльмира Нетесова - Ее величество-Тайга. РЫСЬ КУЗЯ
— А отчего ты ружье перестал брать в тайгу с собой?
— Устал бояться. Старый нынче стал. Да и на что она, лишняя тяжесть. Коль суждено кому в тайге загинуть, ружье не защитит. С ним скорей врага наживешь. А тайга, коль виноват пред ней кто, всюду сыщет. Мне от нее хорониться ни к чему. Зла не чинил. Разве вот за Кузю… Так что ж, не хотел сиротить. Коли грешен я, путь помру. В стари всякая кривда особо болит. Я в тайге всю жизнь, почитай. В ней и отойду.
— А я как?
— Тебе жить надо. Маленькая еще: только глаза на свет открыла. Живи в радость…
Деда, а если Кузя ушла из нашей тайги, она еще вернется?
— Кто ж знает? Может, в новом месте лучше будет, тогда там останется.
— Значит, я никогда уже не увижу мою Кузю?
— Не твоя она. И не моя. Не печалься, пожелай ей жизни. Пусть здорова будет, коль жива, — вздохнул лесник.
На тайгу падал снег. Крупный, пушистый. Снежинки летели, не торопясь, украшали тайгу, а может, прятали следы болезни и смертей.
Пустовала и Кузина лежка. Не раз наведывался сюда дружок Кузьки. Нюхал осиротелый участок. Кричал, звал Кузю. Днем и ночью. Искал ее, чтоб вместе пережить зиму, но подружка не откликалась, не выходила навстречу.
Кот еле выжил в этом году. Хватил и он больную куропатку. Всю сожрал. Сдыхать заполз под корягу. Очнулся от прикосновения человечьих рук. Хотел зарычать, убежать, да не было сил.
В глазах плыл черный туман. Кот не почувствовал, как его вытащили из-под коряги.
Чей-то звонкий голос сказал:
— Красавец! Спасти его надо. Жаль такого зверя терять. Давайте вакцину, шприц. Может, он окажется везучим…
Он не почувствовал укола. Не знал, что вместе с другими молодыми рысями ехал в телеге к зимовью лесника, где когда-то росла Кузя. Неделю он не открывал глаза. Сколько уколов ему сделали? Но ведь не только ему.
Шерсть на боках и спине у всех повылезла. Даже морда кота была будто в лишаях. Больных рысей, усыпив, смачивали марганцовкой от облысения, смывали настоем чистотела. А когда рыси просыпались, уже не чувствовали зуда на коже.
Кот, дружок Кузи, оклемался раньше других. Валила слабость, лапы разъезжались, как у малы ша. Чьи-то человеческие руки давали ему еду. Он отворачивался. Не доверял человеку. Но тот уговаривал. Кот рычал. Он не признал в человеке друга. И едва появилась возможность, удрал в тайгу.
Он не знал, что эту возможность ему предоставили потому, что беда уже миновала.
Люди знали, что все живое в тайге исцелит само себя. Исцелит, накормится и выживет.
Главным было — вырвать у смерти всех, кто еще дышал.
Кот долго жевал волчьи ягоды. Выгонял из себя все больное, ненужное. Выкусал отлинявшую во внеурочное время шерсть. Он заново учился жить в тайге, лазить по деревьям. Стал злым и недоверчивым к собратьям.
За время болезни он так отощал, что под ним не сгибались даже молодые лапы елей.
Может, потому он стал прожорливым и жадным.
Кот, походив по тайге, поселился на участке Кузи в ее лежке, надеясь, что подруга вернется. Он не искал себе другую рысь. Хотя к зиме готовился основательно. Он не думал выходить на снежную тропу. Верил, что, если выжил, тайга не обойдет его своими радостями.
К осени шерсть у кота выровнялась. Плешины заросли. Бока потолстели, лапы окрепли. Появился жирок. Распушилась шерсть на морде и груди. Спина снова стала гибкой и упругой.
Кошки, встречавшиеся с ним в тайге, не рычали на него, как на других. Присматривались.
А он, не теряя времени, надежно пометил участок Кузи, расширив его за счет соседнего и, не приглашая к себе никого, готовил к зиме лежку и дупло. Утеплял их, чистил, драл когтями смолу с елей и грыз се.
Кот ждал Кузю. Ведь снег пошел.
Та была далеко от него. Оставшись одна, без котят и соседки, она совсем приутихла. Редко выходила на охоту. А когда погналась за зайцем, угодила в силки. Еле выбралась. И решила покинуть новые места, так и не давшие ей приюта.
Кузя шла на север. Оттуда дули беспрерывные ветры. Изредка на снегу она чуяла следы своего котенка. Как далеко он ушел! Один ли? Нет, вот след подруги. Глянуть бы. Каким он стал?
Кузя побежала по следу. Он взмывал на ели, на березы, вот мимо жасминового куста проскочил.
Кузя втянула носом воздух. Опять люди. Целое село. Зачем рысенок побежал сюда? Ведь там, где чужие, опасно. Разве не убедился в дороге? Хотя он видел лесника. Но ведь тот совсем не такой, как другие.
Мчалась Кузя через поляну. Вот здесь рысенок кружил вокруг куста с подружкой. Играли. Может, увела его в чащу, подальше от людей. Но нет, следы несутся прямо к жилью, к сараю. Вот тут… Что это? Кузя забыла, что белый день. Она кинулась к мужику, стоявшему над ее рысенком. Человек собирался вытряхнуть его из шкурки и держал в руках нож.
Рысь прыгнула на грудь, сомкнула клыки на горле человека и, схватив рысенка, кинулась в тайгу. Ей стреляли вслед. Но жившую среди людей рысь убить невозможно. Она знала не только хитрости, понимала человека не хуже тайги.
Кузя унесла рысенка подальше. Он уже был мертв. Спрятав его под корягу, занесенную снегом, сидела рядом.
Она, как никто другой, поняла, что не причинил ее котенок зла людям. Никого не тронул, не обидел. В танце первой любви забыл об осторожности и оказался слишком близко к человеку, к людям, к которым его приучала сама Кузя.
Но рысенка, игравшего с подружкой, человек испугался. Выстрелил. Один раз. Этого хватило… Пахла порохом шерсть на разбитой мордашке. Не стало радости от первого, ставшего последним снега, ушло дыхание, убежала подружка…
Кузя облизывала зубы, испачканные в крови человека. Он успел отнять у нее и у тайги рысенка, не успел, не смог защитить свою жизнь…
Рысь оглядела неприветливый лес. Шел снег, как белый дым, как нар от тела, в котором нет жизни. А может, это угасло последнее тепло, растаяла надежда прижиться в чужом лесу? Как слаба и призрачна была она…
Кузя оглянулась назад. Она слышала, как бегут в тайгу люди с собаками. Бегут мстить ей за человека, за его жизнь. А стоил ли он этой мести?
Кузя прищурилась, вскочила на пихту, на ель, липу — вершины замелькали под ее лапами так быстро, что пока упавший с вершины снег долетал до земли, рысь успевала перемахнуть несколько деревьев.
Людям за нею не успеть в тайге ни на своих ногах, ни на лыжах, ни на самом быстром коне.
В тайге каждый зверь у себя дома. И пусть она ему чужая, не здесь родился и рос, зверь лесу ближе, дороже любого человека, ибо его она никогда не вскармливала.
Мчалась Кузя по деревьям, распугивая птиц и зверей. Одна — как ветер, непостижимая — как зло…
Люди много раз обижали зверей. Отнимали добычу у рысей, отстреливая куропаток и зайцев. За каждого хромого или старого оленя устраивали облавы на рысей. Не оставляли в покое соболей и норок, даже хорьков. А разве они дали их лесу?
Люди приходят в тайгу за грибами и ягодами. И зверье не наказывает их за это. Но попробуй рысь укради у человека курицу, тот сразу за ружье возьмется. Полтайги пробежит за нею.
А все потому что курица — его. А разве куропатки и зайцы принадлежат людям? Разве они растили орехи и ягоды в тайге?
«Почему рысь ворует, а человек — берет? Он ненасытен. Он хуже чумы. Он злее ружья», — решила Кузя никогда не прощать людей, не помогать им и не спасать их из беды.
Бежала рысь через сопки и распадки.
«Уж лучше болезнь отнимет у меня жизнь, чем человек. Ведь вот и тот — какой рысенка убил — имел на голове шапку из хорька. Чужою смертью свою жизнь греет, бережет. А может, этот хорек нужнее был. Разве для тебя его тайга возрастила? Ты ей всегда чужой. У нас разные лежки. И у каждого свой участок. Мы в тайге не нарушаем без причин чужих границ. Не разоряем соседские лежки. А вы, люди, никогда не считаетесь с этим. Идете в лес не спросясь, не видя меток, не признавая за нами права на тайгу. Вы люди, а хуже зверей…»
Кузя сглатывала горячую слюну. Перевести бы дыхание, подкрепиться, отдохнуть, но нет, скорее отсюда, из этой пропахшей злобой тайги! Торопилась рысь.
Она одна. Нет рысят. Не о ком теперь заботиться Кузе. Никто не окликнет ее знакомым голосом, не лизнет в морду шершавым языком, не поделится добычей, не согреет теплым боком.
Никому не нужна, даже самой себе.
Рядом на ветках и лапах звенят любовью рысьи голоса. Смехом и плачем. Драками и играми поет тайга.
Вон старому коту счастье подвалило. Чьи-то потроха тащит своей старухе. Лысый заботчик стянул их у лисы из-под носа. Другого не досталось. Молодая с такой добычей из лежки вышвырнет. Старуха и этому будет рада до беспамятства. Дня три будет жевать кишки, еще пахнущие чьей-то жизнью, а может, и молодостью.
А там — рысь-первогодок по неопытности со старой знакомится. Та обрадовалась. А нюхаться стали, и понесло из ее зубов гнилью. Жених чуть с ветки не свалился. У невесты вместо клыков — пеньки. Под пузо лучше не смотреть — соски весь мох в тайге соберут. Полтайги рысят наплодила, а все еще о свадьбах помнит. Поди, первого кота своего давно забыла. А сколько их перебывало за всю жизнь, — у десятка молодых рысей зубов в пастях меньше будет.
